Весна сменяет зиму - Дмитрий Шелест

то, что твой друг творит с медивами. Вы уже давно подчистили все структуры от них, угомонитесь вы со своими лагерями, со своими казнями, вы охотитесь на ведьм, нет уже «Свободы и Воли», но если не угомонитесь, появиться новая.

– Глиа, впервые вижу тебя такой.

– Какой?

– Ты всегда была моим оппонентом, но сейчас это уже перебор, ты только критикуешь меня. Указываешь мне, что делать. Тот же Селим пытается со мной договариваться.

– Он подхалимствует тебе, втирается в доверие и играет свои националистические игры твоими руками. Смести его, отправь куда-нибудь в провинцию, или убей его. Но ты должен избавиться от него, пока он не погубил нас всех. Не ради нас прошу, ради наших внуков и в память о наших детях. Переверни, наконец-то эти замаранные кровью страницы, пора, что-то менять, пока ты ещё в силах хоть как-то контролировать эти изменения. Иначе эти перемены наступят сами и смоют тебя в бурном потоке.

Мурзан ничего не ответил, а лишь крепко обнял свою супругу, уткнувшись своим носом в её щёку. Он вдыхал аромат её духов, сжимал в крепких руках её худое тело и искренне любил, спустя все эти годы. Глиа была без сомнения умной женщиной и советовала мужу избавиться от давнего друга не из-за нелюбви к нему, а из за искренних убеждений о пользе для семьи и страны. Она хорошо знала историю этого мира и с детства увлекалась ею, читая множество монографий и работ именитых историков разных эпох. Она черпала из событий прошлого уроки и по-разному пыталась донести их до мужа, когда в беседе, когда шуткой, а иногда как сейчас в лоб. Мурзан сам того не понимал, как она приобрела на него не меньшее влияние, чем Селим. Но только Глие были чужды идеи нетерпимости к медивам и от того сам Хегер был ей противен, ею он воспринимался, как некий серый кардинал, что пытается управлять её мужем, хотя на эту роль метила сама. И вот, взяв наконец-то всю свою женскую волю в слабый, но хваткий кулак, она, наконец-то всё сказала мужу обо всём. В этот вечер они долго беседовали, жарко спорили, с грустью вспоминали печальные моменты своей жизни и со смехом и слезами счастливые. А в это время, многочисленные родственники толпились у приоткрытого гроба, на мраморном постаменте, где неестественно бледный с блестящей, забальзамированной кожей и в парадном мундире, лежал их сын Маунд.

Траурная процессия началась рано утром и продлилась до позднего вечера. Народный любимец, благородный и победоносный генерал уходил в последний путь под плачь сотен тысяч людей, что провожали похоронную колону, едущую через весь город, по центральной улице. Играл оркестр, в небо был пущен прощальный залп орудий и Маунд навсегда занял свой последний приют в могиле, под грандиозным памятником двухметрового роста, на котором он улыбался.

Мурзан весь день держался рядом с супругой и внуками, по Маутовски сдержанный в речах, немногословный, он первым бросил горсть земли на крышку гроба сына и лично скомандовал прощальный залп. Глиа была бледна и молчалива, лишь при погребении слёзы не в силах больше сдерживаться хлынули из её глаз. Рядом с ними постоянно находился Селим Хегер, он пытался поддержать Мурзана и Глиу, но встречал в основном молчание в ответ.

Как только солнце спряталось за горизонт, вся муринская элита собралась в торжественном зале собраний, что-бы почтить память великого сына, великого лидера. Генералы и министры, влиятельные и не очень, говорили приторные слова и пафосные речи, стараясь переплюнуть друг друга в красноречии и восхищении. Мурзану этого не требовалось, но гости делали это скорее по привычке, нежели ради каких-то привилегий.

Хегер стоял у стены, на которой была огромная карта мира, нарисованная с географической точностью и художественной яркостью и красотой. Смотря на неё, он тут же подметил, что границы уже давно не соответствуют реальности, а многих городов и нет вовсе. Он делал редкие глотки из бокала вина и рассматривал мир, что уместился на стене.

К нему подошёл министр секретной службы, худощавый Эрит Партер, он был, как всегда, трезв и за километр от него несло табаком. Прокашлявшись, он поздоровался с Хегером, протянув ему костлявую ладонь с холодными, длинными пальцами.

– Здравствуй, Селим.

– Здравствуй Эрит.

– Тебя видимо нужно поздравить, – с невозмутимым лицом прошипел тот.

– С чем же ты меня поздравить хочешь в день похорон-то? – скривив лицо спросил Селим.

– Да поговаривают о новом твоём назначении, новый пост. Новые возможности.

Если бы тощее, угловатое лицо Партера могло выражать хоть одну эмоцию, он бы наверно сейчас улыбался. Но узкие, словно нити, губы были всегда в одном положении.

– Ты никак шутки шутишь, – посмотрев в тёмные впадины глаз Эрита, напряжённо сказал министр.

– Какие могут быть шутки в такой траурный день, товарищ министр. Я не имею славы шутника в нашем круге. Я просто говорю, что знаю и, что имею право говорить. Вы должны занять пост министра торговли, если верны мои сведенья. А как говориться новое место, новые возможности.

Селим залпом допил вино и, пока подбирал подходящие слова, для вопроса Партеру, тот уже молча удалился, оставив министра один на один с этой информацией.

Глава 29

Чак с Китти сидели в густой чаще кустарника и с интересом наблюдали, как по раскисшей от снега дороге, устало шагали фавийцы. Тысячи солдат, уставших от нескончаемой войны, от регулярных боёв. Даже из далека было видно, как они лениво смотрели себе под ноги и шаркали разбитыми сапогами. Впереди серой толпы, пуская облака едкого, дизельного дыма, шёл танк, за ним ещё несколько. Фавийцы по очереди садились на их броню, дабы хоть немного отдохнуть. Облепленные со всех бортов людьми, танки напомнили Чаку картинку из журнала о природе, где на осином улье сидели сотни пчёл.

– Они отступают, – шёпотом, спросила Китти.

– Отступают, и по сей видимости подальше от Генгага.

– Что будем делать дальше?

– Переждём день, другой и пойдём к своим.

Они уже неделю, после того как их отпустил Касер, скитались по окрестным лесам и сёлам перебиваясь скромными запасами еды, что добродушно были подарены Ваном. Они ждали этого момента, когда фронт вновь откатиться на запад и дождались. Теперь спасение выглядело уже близким, оно уже светило им из-за холма и вот-вот можно было к нему прикоснуться, стоило лишь чуть-чуть подождать.

Дождавшись, когда колона пройдёт вдаль, Чак с Китти пошли в своё убежище, в маленький, сельский, бревенчатый дом. Он был на отшибе заброшенного села и не