Весна сменяет зиму - Дмитрий Шелест

меня нет предателей и трусов. Да и агитаторы эти в армии скорее всего за маутовские деньги разлагают наши ряды.

– В любом случае будьте бдительны. Враг не только снаружи, но и внутри.

Касер допил чай и встав со стула, шагнул к окну. Над Генгагом заходило солнце. Порхал первый снег.

– Сложно будет найти в этом мёртвом городе достаточно места для расквартирования большой армии, – почёсывая бороду, сказал Касер, смотря на унылый пейзаж.

– Солдаты и в палатках могут заночевать. Будим надеяться, что наше вынужденное отступление не продлиться сильно долго, к нам вскоре должны поступить свежие резервы из Истрии.

– Истрийцы наконец-то решили принять участие в этой войне? А я то уж думал, что эти южные бездельники так и отсидятся на своих пляжах до самого конца!

Майор Вилишен не договаривал о том, что в Истрии во всю бушует народный бунт неповиновения, истрийцы не желая вступать в войну громят призывные пункты, осаждают резиденцию монарха и забастуют на заводах, саботируя работу оборонных предприятий. Последнее, что знал Вилишен, так это то, что дума Истрии отклонила вступление в войну и призвала народ к неповиновению. Но о таком не стоило рассказывать фронтовому капитану, для которого дезертирство полка парирцев была шоком. Касер многого не знал. Он не знал о бунтах в самой Фавии, о масштабном уклоне от мобилизации и уж тем более о чистках в руководстве страны. Даже о разрушениях в Парире ему мало чего было известно. А тем временем, после провала плана "Надежда", жизнь в медивских странах перевернулась.

– Вместе с союзниками и с волей нашего императора, мы сломим хребет Мауту и его сподвижникам. Поговаривают, что в стане врага солдаты не желают дальше воевать и хотят домой. Они морально ослабли и теперь мы должны объединиться со всем медивским миром, для решающей битвы. Но пока мы обязаны сдержать их в Генгаге. Вы капитан так же являетесь частью этой священной битвы со злом и вносите непосильный вклад в победу добра. Главное будьте верны родине и императору и проявляйте бдительность.

Вилишен вытер губы платком, глянул на наручные часы и удивлённо воскликнул:

– Уже половина шестого! Пора отправляться на фронт. Спасибо вам за чай и за понимание. Обо всех дальнейших указаниях вас проинформируют по связи. Мне пора идти.

– Господин майор, простите, совсем забыл! – окликнул уходящего Касер. – У меня в подвале сидят два котива. Они муринцы, офицеры.

– Допросили их?

– Да.

– Важные шишки? Или так?

– Один ротный, весь искалеченный, другая – писарь. Ничего серьёзного, с тылу пришли, за беженцев себя выдавали. Мне бы это, переправит их в лагерь, ни к чему они мне здесь, только две боевые единицы трачу на охрану.

– Ради двух пленных вряд ли кто будет заморачиваться, они же так, пешки. Пристрелите их и дело с концом.

– Да не особо хотелось о них руки марать.

– Капитан, вы же здравый человек, кому они нужны? Кто из-за них машину погонит? Нам фронт нужно стабилизировать, а не о каких-то котивах думать. Пристрелите и дело с концом. Не хотите сами, так попросите кого-нибудь из солдат, но учтите, чтобы к завтрашнему вечеру никаких котивов тут не было. Этих устраните и если ещё кого найдёте тоже. Ясно?

– Да, господин Майор. Я вас понял.

– Удачи вам и ещё раз спасибо за чай. Давно такого вкусного не пил, аж настроение поднялось!

Касер проводил гостя и упал на стул, будто бы обессилев. Его настроение упало на самый пол. Идея с расстрелом пленных ему не совсем пришлась по духу, но перечить не мог. Но на душе было как-то погано, ведь он, и в правду, никогда не расстреливал пленных, даже ни разу не допрашивал с пристрастием, как это было принято у разведчиков. Подойдя вновь к окну, он с досадой смотрел, как хлопья снега порхают в осеннем небе и с лёгкостью пуха ложатся на землю, где тут же тают. Небо было тяжёлым и синим, солнце уже спряталось за высокие, обугленные дома, что когда-то были жилыми, а теперь, будто гнилые зубы, возвышались над мрачной поляной руин.

Уже стемнело, рота была в курсе новых распоряжений и теперь сытно ужинала свежими припасами, где было мясо, колбаса и сыр. Даже конфеты привезли, которые безумно любил рядовой Ван Рекун. Набив словно хомяк обе щеки, тот шёл по коридору с контейнерами в руках, напевая какую-то лиричную мелодию, то и дело хрустев карамельками. Проходя мимо кабинета Касера, тот кивнул сидящему над картой командиру и пошёл дальше, но тут же был окликнут им.

– Ван, друг мой сердечный, зайди-ка на минутку ко мне.

– Угу, – буркнул тот с полным ртом конфет и наклонив голову, пролез в дверной проём.

– Ван, добрая душа, а кому ты эти контейнеры понёс?

Детина быстро прожевал конфеты и проглотив их, ответил.

– Китти и Чаку, – смущённо ответил тот.

– Это пленным, что ли?

– Ага.

– Ты чего это, детина, друзей новых себе нашёл? Мне уже сегодня доложили о том, что ты их подкармливаешь, беседуешь с ними. Или ты позабыл, что они враги наши, или ты думаешь иначе? Нука дай сюда контейнеры. – Касер выхватил у него из рук два контейнера и свёрток и с возмущением начал отчитывать бойца. – Да ты, глянь! Ван добрая душа, кашу им несёшь, колбасу, хлеб, а это, что? Что это за шприцы? Обезболивающее? Так ты и медикаменты наши тратишь на этих котивов? Ты совсем дурак, что ли? Или притворяешься? Они враги наши! Солдат наших убивали и мучили, а ты словно нянька их прикармливаешь?

– Да какие они враги нам? Они пленные, я к ним злобы не испытываю, напротив, жалость только. Пусть кушают, пока в лагерь не отправили.

– Дурья ты башка, Ван, – возмутился Касер. – Они бы тебя так не прикармливали.

– А вы откуда знаете? Они вполне сносные люди, девушка так и вовсе милая особа. Вон, капитан муринский вам говорил, что она медива спасала, в тюрьме даже сидела за это.

– Мало ли, что он нам наговорил. Врёт пади, как может. Котив проклятый.

– Не больно-то похоже, что врёт.

– Тебе-то откуда знать?

– Не знаю.

– Ты в курсе-же, что фронт вновь к Генгагу откатывается?

– Да.

– Так вот, приказ поступил мне, помимо прочего с этими двумя разобраться, – голос Касера стал тише.

– Так в лагерь отправят и делов.

– Всё немного сложнее друг мой. Сложнее.

– Да говорите же, не томите.

– Не хотел бы я тебя разочаровывать, Ван, ты мне уже, как сын стал и я очень тебя ценю, но я бы не привязывался к