Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Рузвельт не с потолка взял «400 тысяч человек»; по оценке Объединенного комитета начальника штабов, такое количество американских солдат требовалось для успешного вторжения в Европу. Рузвельт точно определил, когда эти войска будут готовы, – к июню 1944 года, и этот факт часто игнорируют те, кто обвинял и обвиняет Черчилля в том, что вторжение в Европу не состоялось раньше. Но весной 1942 года Черчилль с Рузвельтом знали, что они не могут просто «переждать» два года. Они должны сражаться вместе. Но где и когда?

Сэр Стаффорд Криппс прибыл в Дели 22 марта. Следующие три недели он вел долгие переговоры с лидерами Национального конгресса Ганди, предлагая автономию в будущем. Это предложение основывалось на обещании Военного кабинета предоставить Индии после войны статус доминиона в обмен на полную поддержку Британии в войне против Японии. Статус доминиона фактически означал независимость. Переговоры зашли в тупик. Если политика – искусство компромисса для достижения цели, то Ганди, не отступавший ни на шаг, не приблизился к своей цели. Он упорно настаивал на том, что присутствие британцев в Индии – приманка для японцев, которые, скорее всего, вторгнутся в Индию, если британцы не уйдут. Он требовал или немедленной независимости, или, по крайней мере, национального правительства. Несколько недель назад Чан пытался убедить Ганди в необходимости вести борьбу с японцами, поскольку японцы ненавидели миротворцев больше, чем тех, кто вел войну, и никого не щадили, как показали последние убийства в Сингапуре и резня в Нанкине в 1937 году. Японцы не пощадят никого, предупредил Чан, останутся британцы или уйдут. Ганди вежливо его выслушал; генералиссимус вернулся домой, потерпев неудачу. Ганди понимал, как позже написал Джордж Оруэлл, что, «если ты не готов отнять жизнь, ты должен быть готов ее потерять». Ганди понимал, что ненасильственное противостояние японскому вторжению может стоить миллионов жизней. Криппс приводил те же аргументы, что и Чан, и тоже потерпел неудачу. Черчилль иного не ожидал. Позже он написал: «Несмотря на напряженную борьбу за жизнь день за днем и на четыреста миллионов беспомощных людей, которых необходимо защитить от ужасов японского завоевания, я смог принять эту новость, которую считал возможной с самого начала. Я знал, как горько будет Стаффорду Криппсу принять провал своей миссии, и мне хотелось успокоить его». По возвращении в Лондон Криппс узнал, что его имя, а не Черчилля, связывали с миссией и ее провалом[1263].

Первая серьезная политическая ссора Рузвельта с Черчиллем произошла из-за Индии и империи. Рузвельт считал, что может откровенно говорить с Черчиллем почти обо всем, включая (тут он ошибался) Индию. Черчилль, из вежливости, держал Рузвельта в курсе успехов Криппса или их отсутствия. Когда переговоры сорвались, Рузвельт, не стесняясь в выражениях, обвинил Черчилля. У этих людей были абсолютно разные долгосрочные цели. Помимо поражения Гитлера Черчилль больше всего хотел сохранить Британскую империю, включая, естественно, Индию, – цель неприемлемая для Рузвельта, убежденного антиимпериалиста. «Сохранить» для Черчилля означало «защитить». Для Рузвельта это означало «удержать». 11 апреля Рузвельт отправил личное письмо Черчиллю через Гарри Гопкинса, в котором обрисовал свою позицию относительно Индии с точки зрения тринадцати колоний и Георга III. Рузвельт предлагал Черчиллю подумать о том, что Индия могла созреть для преобразований, как в свое время американские штаты – от колоний к свободной федерации и, наконец, к статусу национального государства. Черчилль в своих мемуарах мягко высказывает свое мнение о размышлениях Рузвельта: «Президент мысленно вернулся к американской Войне за независимость… Я, со своей стороны, нес ответственность за сохранение мира и безопасности на Индийском континенте, который является домом для одной пятой населения земного шара. Наши ресурсы были незначительными, а силы максимально напряженными». Если бы в конце послания Рузвельт не добавил провокационное замечание, вопрос, возможно, был бы закрыт. Но он написал: «Почти все здесь разделяют мнение, что дела зашли в тупик из-за нежелания британского правительства признать право индийцев на самоуправление. Считаю, что должен откровенно сказать Вам об этом, и я знаю, Вы поймете, почему я так делаю»[1264].

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Черчилль пришел в ярость, считая, что Рузвельт вмешивается не в свое дело. Он думал, что его реакции на отповедь Рузвельта в декабре во время личной встречи было достаточно, чтобы расставить все точки над i относительно Индии, но Рузвельт опять вернулся к этому вопросу, теперь в письме. Письмо пришло в Чекерс в три утра в воскресенье, Гопкинс и Черчилль еще не ложились спать. Читая письмо президента, Черчилль читал послание, он ругался в голос, и эхо разносило его слова по большому дому. Успокоившись (немного), он заявил, что давно убежден в том, что навязывание индусами политической воли миллиону индийских мусульман приведет к беспорядкам и резне и в тот момент, когда поблизости притаились японцы, Ганди и сторонники его движения «Вон из Индии!» готовы мирно принять врага, тем самым облегчив японцам путь на Ближний Восток. Между тем Мусульманская лига выступала с требованием создания независимого Пакистана. Если согласиться с требованиями Ганди, то придется согласиться и с требованиями Мусульманской лиги. Но пока шла война, Черчилль не хотел соглашаться с требованиями ни той ни другой стороны. Для защиты Индии от Японии требовались военные действия, а не политические. Индия была бедной, жизнь там была тяжелой – простой индиец зарабатывал менее 15 долларов в год и жил в среднем около 27 лет. Однако, если бы не Лондон, Индия была бы намного беднее, а если туда придут японцы, то, по мнению Черчилля, страна превратится в безлюдную пустыню[1265].

Если его отставка, сказал Черчилль Гопкинсу, положительным образом скажется на действиях альянса и американском общественном мнении, он готов уйти в отставку, но даже в этом случае он уверен, что кабинет продолжит прежнюю политику в отношении Индии. Убедительная, но пустая угроза, поскольку весь свободный мир считал Черчилля героем войны. Рузвельт не мог позволить себе оказаться человеком, который заставил Уинстона Черчилля уйти в отставку. Рузвельт, позже вспоминал Гарриман, «был за разрушение Британской империи, но Черчилль не собирался этого делать… Индийский вопрос следовало обсуждать, но не с Черчиллем» – Гопкинс понял это после черчиллевской страстной речи и телеграфировал об этом Рузвельту[1266].

Черчилль написал Рузвельту письмо, выдержанное в спокойном тоне, в котором сообщил президенту, что серьезные разногласия между ними «разобьют мне сердце и, безусловно, глубоко ранят обе наших страны в момент такой серьезной битвы». Он попросил Рузвельта сохранить в тайне эту переписку – косвенный, но вполне определенный намек, что кабинет взорвется, если узнает о рузвельтовской отповеди. Однако Черчилль, по всей видимости, не ухватил некоторые нюансы рузвельтовских размышлений: президент хотел сражаться за выживание Британии, но не за ее интересы, то есть Британскую империю. «Подул ветер перемен» – вспоминал Кристофер Сомс, позже ставший зятем Черчилля, – но Черчилль этого пока не заметил»[1267].

В течение нескольких месяцев Ганди и Индийский национальный конгресс призывали к стачкам. Движение «Вон из Индии!» вышло на улицы. Десять батальонов британских и индийских солдат, которые должны были убивать японских солдат, погрязли в борьбе с индийскими националистами; погибло более тысячи индийцев. Когда все закончилось, Ганди был посажен британцами под домашний арест в небольшом дворце в Пуне; его заместитель Джавахарлал Неру и тысячи сторонников движения «Вон из Индии!» были арестованы и посажены в тюрьму до конца войны. Ганди утратил связь с реальностью, когда посоветовал не только индийцам, но чехам и евреям в Европе принять свою судьбу: «Я предвижу необходимость гибели сотен, если не тысяч человек для умиротворения диктаторов. Страдающим не обязательно при жизни увидеть результаты борьбы». Интересное заявление, учитывая, что Гитлер уничтожил уже более 6 миллионов евреев, несколько сотен тысяч чехов, голландцев и французов и по крайней мере, 20 миллионов поляков и русских. 19 апреля Йозеф Геббельс написал в дневнике то, что с таким же успехом мог написать Черчилль: «Ганди дал интервью, в котором опять призывал к ненасилию. Он дурак, чья политика рассчитана только на то, чтобы принести Индии еще больше несчастий»[1268].