Реальность сердца - Татьяна Апраксина

— Такое, отчего ему нельзя жениться? Все можно, только жениться нельзя. Потому что это сделает вас несчастной. Именно вас.

— И превращался по ночам рыцарь Байарэ в лютое чудовище, усмирить которое не могла сотня его верных вассалов, — вспомнила старую-старую легенду Ханна.

— Ночами он ни во что такое не превращается, — покачал головой Араон. — Это вполне известно.

— Араон, как вы думаете, если его спросить?.. Или его величество?

— Вы уже спросили, — пожал плечами принц. — Я могу попробовать, конечно, но что-то мне подсказывает, что и мне не ответят. Это некая тайна…

— Для членов королевской династии? — осенило Ханну. — Только для них?

— Вы правы.

— Раньше ее знал только герцог Гоэллон…

— А сегодня он уехал.

— Предчувствовал, наверное, что к нему возникнут вопросы?

— Предполагал! Даже предвидел. Он же предсказатель! — улыбнулся принц.

— Но остался племянник. Или он тоже уехал?

— Кажется, нет, хотя он-то просить позволения у короля не обязан.

— Кстати, герцог Гоэллон не женат…

— И что из этого следует? — задумчиво протянул Араон. — Что-то должно следовать…

— Я знаю, что из этого следует, и оно важнее, чем возможность женитьбы герцога Алларэ, — прошептала Ханна. — Они все решили, что герцог Гоэллон сделает что-то такое, что никакой большой беды не случится.

— Что он может сделать? Найти герцога Скоринга и убить его?

— Вероятно…

— И мы никогда не узнаем, зачем все это понадобилось герцогу Скорингу! — раздосадованно бросил Араон, отвернулся к стеклу. — Я хотел бы знать, зачем, за что… Будь он простой «заветник», все было бы не так!

— Фелида Скоринг говорила, что он обманул еретиков, но что он сам не особо важная птица среди них. Вот владетель Эйк лучше знает, в чем дело.

— Владетель Эйк сидит в Шенноре и молчит, как немой. К тому же нас к нему не пустят.

— Вы не можете уговорить брата?

— Он захочет знать, для чего, а узнав — откажет.

— Араон, вы уверены?

— Уверен. Если хотите — попробую. Нас-то в Шеннору за это не посадят. Просто больше глаз не спустят, пока все не кончится.

— Обратиться к Реми Алларэ? — поморщилась Ханна.

— И кто же будет обращаться? Вы или я?

— Ну, вообще-то он королевский советник, а его не посвятили в эту тайну…

— Он не только советник, он глава королевской тайной службы. Ему будет любопытно.

— Расследовать дело ближайших родичей и своего герцога? — Ханна еще раз состроила гримасу.

— Хоть бы брата, сына или своего любовника, — удивленно тряхнул головой Араон. — Это его долг. Только едва ли в благодарность он позволит нам побеседовать с Эйком или тем более поделится итогами расследования…

— Герцог Гоэллон его друг.

— Герцог Гоэллон просил его не мешать, к тому же — они поссорились.

— Араон, вы любую выдумку засушите на корню! — Ханна сердито стукнула кулаком по раме.

— Брат Жан был бы рад это слышать, — неожиданно усмехнулся зловредный мальчишка. — Он тратит много сил на то, чтобы научить меня думать, что получится из поступка и почему.

— Брат Жан? Тот монах из Тиаринской обители?

— Да, мой исповедник и наставник.

— Он из ордена Блюдущих Чистоту. Он спасал его величество от скорийских еретиков. Араон, давайте поговорим с ним!

— О чем? — принц все же спрыгнул с подоконника, хоть и застыл, едва поставив ноги на пол.

— Обо всем, что творится!

Девица Эйма, надо понимать, к роду человеческому принадлежала лишь наполовину, на вторую же половину происходила прямиком от ледяных дев-воительниц, что охраняли Северный предел мира от не в меру любопытных смертных. Это брат Жан подметил еще в прошлую встречу, но тогда на къельской красотке был костюм для верховой езды, где разрезанная до середины бедра узкая юбка открывала стройные ноги в облегающих панталонах, теперь же дочь наместника была одета более подобающим для дворца образом. Пышное придворное платье нисколько не мешало ей двигаться и сохранять порывистую свободу движений, каким-то чудом совмещавшуюся с пропорциями статуи. «Бывают такие девицы, что равно хороши в любом наряде, — подумал монах, любуясь гостьей. — Дело, впрочем, не в наряде, а в умном и добром выражении лица, такое и из дурнушки красавицу сделает…» Араон, сопровождавший девицу Эйма, с большим трудом прикидывался спокойным. Юноше явно хотелось куда-то бежать, прямо сейчас. Брат Жан понадеялся, что не прочь от него.

— Чем обязан вашему визиту?

— Брат Жан! Поклянитесь, что о том, что услышите от нас, не расскажете никому… — выпалил принц.

— … и что бы ни стали делать на основании услышанного, обо всем поведаете нам, — добавила северянка.

— И что же вы натворили? — подавив вздох, полюбопытствовал монах. Он осторожно прикрыл тяжелую книгу, которую читал с самого утра, щелкнул золотой застежкой.

— Поклянитесь!

— Клянусь, — брат Жан прекрасно понял, что иначе ничего не услышит. Интересно только, что за страшную тайну ему собираются поведать бывший король и его бывшая старшая фрейлина. Через час ему уже хотелось не то отломать застежку, которую невольно терзали беспокойные пальцы, не то поддаться греху гнева и книгой кого-нибудь побить. Не девицу с принцем, разумеется, и не короля — исключительно по малолетству венценосной особы. Но господина регента — уж точно. И себя, за то, что неосмотрительно дал клятву, а теперь хочешь, не хочешь, а соблюдать ее придется. Лгать, а тем более нарушать клятвы для члена Ордена Блюдущих Чистоту гибели подобно и даже думать о том не хочется. Влюбленная девица и заботливый брат сидели напротив, чинные и притихшие, юноша сложил руки на коленях и взирал на своего наставника так, словно тот мог сотворить чудо и все им объяснить. Увы, брат Жан не мог. Он сам ничего не понимал, куда уж тут другим рассказывать.

— Обо всем этом должен узнать архиепископ Жерар, — сказал монах наконец. — Чем скорее, тем лучше.

— Он уже знает, — покачал головой Араон. — Он еще давно все знал, и ничего не сделал. Хотя сказал, что сам всем займется.

— Не думаю, что его высокопреосвященство поделился с вами планами, так что, вероятно, вы заблуждаетесь.

— Мы сами хотим понять! — упрямо вздернула голову девица Эйма.

— Это я уже заметил. Мне же хотелось бы понять, почему вы решили, что имеете на это право. Парочка замялась, переглянулась. Оба почти одновременно покраснели и одинаковыми упрямыми глазами уставились на брата Жана. «Не отступятся, — понял он. — Кол на голове теши, не отступятся…». Сидевшие напротив влюбленные и ретивые воплощали в себе ту тревогу, что с раннего утра терзала и самого монаха. Встретившись еще до полудня с господином регентом, брат Жан сперва порадовался произошедшей с тем перемене — старший сын короля словно очнулся от затяжного кошмарного сна, а потом, проходя уже рядом, вздрогнул. Если кошмар и кончился, то не самым лучшим образом. Примерно как разбудить спящего, приложив к чувствительному месту раскаленное лезвие. Проснется, конечно — вот только боль ожога еще долго будет мучить. Элграс уже куда лучше умел прятать свои чувства — доказательство того, что его обучение подходило к полному завершению, — но списать все на вчерашнюю поездку в ночи и недостаток сна тоже не удалось. Тогда, за завтраком, исповедник короля, еще не слишком насторожился — мальчишки четырнадцати лет от роду, хоть в коронах, хоть без оных, остаются мальчишками с настроением, переменчивым, как весенняя погода; а уж дети золотой крови — вдвойне и втройне. Связи между престранным ощущением, исходившим от господина регента и мрачной задумчивостью короля брат Жан тогда тоже не уловил; а стоило бы… Теперь причины были отчасти ясны, только вот хитрая пара любопытных накрепко связала брату Жану и руки, и язык. Можно, конечно, долго допытываться до короля, но если дело касается действительно важной тайны, тот не скажет ни слова. Элграс был разговорчивым, но вот пустомелей — никогда. Увы, то же можно было сказать и о господине регенте. Отчасти — ясны, а в основном — нет. Причина тревоги, впрочем, состояла в ином — и за это монах себя пристыдил: стоило обратить внимание на короля и его регента. Хотя бы потому, что если два важнейших в государстве человека вдруг и одновременно набираются мрачности, следует ждать неприятностей значительного размера. Дело все же было не в том, а в странном беспокойстве, казавшемся совершенно беспричинным. То ли неведомый сквозняк по душе гулял, то ли осеннее настроение впервые в жизни подступило по-настоящему, звало в дорогу. Вдруг подумалось, что он еще никогда в жизни не отправлялся в паломничество к Нерукотворному Храму. Досадное упущение…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});