Повести и рассказы - Исаак Григорьевич Гольдберг

отец.

Маленькая комнатка Марии залита была солнцем. Чисто выбеленные стены веселят глаза. Вовка спит в кроватке: у слесарши нашлась свободная кроватка.

— Пусть бутуз ваш пользуется, покуда! — приветливо сказала слесарша, уступая кроватку Марии. — Не жду я в скорости нужды в ей!

Белые стены сверкают празднично. И главное — за стенами нет враждебных, подслушивающих ехидных людей. И Марии дышится сразу здесь легче, свободнее.

Вчера Солодух перевез ее сюда, познакомил со слесарем и с его женою. И немедленно же сам ушел. Он не стал мешать ей, не стал надоедать. Вообще он проявил к ней хорошую простоту, не возвращаясь к прежним разговорам, не напоминая о своих отношениях к ней. У Марии вспыхнуло к нему теплое чувство благодарности. И вместе с тем на нее накатилась какая-то странная боязнь. Смутно, смутно ощущала она эту боязнь, сама не зная, сама не понимая ее причины.

Вчера, когда она очутилась одна в своей новой комнате, когда огляделась, когда услышала за стеною веселый сдержанный говор, у ней словно какая-то тяжесть свалилась с сердца. Она устроила Вовку в свежей постельке, подсела к нему и стала с ним играть. Она наклонилась над ним и, вдыхая теплый, детский, такой родной запах, тихо запела. Песня ее была без слов. Не песня даже, а ласковое мурлыканье, ласковый щебет. И Вовка потянулся к ней, высвободил из-под одеяльца кулачки и стал возить ими по ее лицу. Вовку заинтересовала новая песня матери. А, может быть, он каким-то ребячьим своим чутьем, чутьем здорового звереныша учуял в мурлыканье и в щебете этом что-то вполне и окончательно понятное. Понятнее слов.

Первую ночь на новом месте Мария провела в некоторой тревоге. Она проснулась еще до рассвета и прислушалась. И услыхала мирную, успокаивающую тишину и ровное дыхание Вовки. И ей стало по-небывалому покойно.

И утра принесло ей бодрость и хорошую умиротворенность.

Она вслушалась в звонкий смех девочки за стеной и вышла на кухню.

Маленькая Наталья сидела за столом и поглядывала на отца, который налаживал примус. Она оглянулась на вошедшую Марию и застенчиво наклонила головку. Мария увидела курносенькую рожицу с парой лукавых серых глаз. Мария увидела смешную косичку с вплетенной в нее ленточкой. Наталья тихо соскользнула со стула и побежала к отцу.

— Не привыкла еще — засмеялся слесарь. — Ну, ну, Наталья, не дичись! Поздоровкайся с товарищем!

— Вот мешает она мне тут хозяйство налаживать! — пояснил он, когда девочка сунула Марии руку и прошептала «здравствуй». — Мне в двенадцать на завод итти, я в дневной второй смене, а она путается.

— Я не путаюсь, папка! — возразила Наталья. — Что ты гаравишь! Я смотрю!

— Дружные вы с ней! — заметила Мария. — Я слушала, как вы разговаривали, думала, что вы с какой-нибудь взрослой.

— Наталья у меня деваха рассудительная, — засмеялся Сорокосабель.

— Я не деваха, — вступилась задорно Наталья, — я девочка маленькая. А у вас ребеночек спит? — повернулась она к Марии. — Можно мне посмотреть на него?

— Можно! — согласилась Мария. — Пойдем ко мне.

— Иди, — сказал слесарь, — только не докучай.

Войдя в комнату Марии, девочка подкралась на цыпочках к спящему Вовке и стала внимательно разглядывать его.

— Глазки закрытые, — установила она. — Маленький-маленький какой! Тетя, а когда он перестанет спать, мне можно будет взять его на ручки, а?

— У-у, миленькая ты моя! — обхватила ее Мария и прижала к себе. — Можно, можно!

И дружба между Натальей и Марией с этого момента установилась крепко-накрепко.

19

Новый двор, как и все дворы таких кривых улиц, напоминал тот, откуда с радостным внутренним освобождением ушла Мария, — напоминал своим пыльным простором, сорной травой, росшей возле заборов, кривыми, старыми, дымчатого цвета деревянными сараями и сарайчиками. Напоминал широкими воротами, возле которых протянулась длинная скамья. И казалось Марии первые дни, что вот-вот на дворе появятся остроглазые, жадно любопытствующие старухи, что скамью займут судачащие соседки, что из каждого окна, из каждой щели за ней, Марией, потянутся подглядывающие, пытливые взгляды. И из углов ненасытного двора прошумят, прошелестят ехидные, обижающие слова и насмешки.

Но ничего этого не было.

Двор кипел многолюдьем, он звенел ребячьими голосами, но Мария проходила по нему свободно, никем не задираемая, ни от кого не встречая насмешки и глумленья. Двор жил своею жизнью: утром люди уходили на работу, а немного попозже с веселой озабоченностью тянулись из похлопывающих дверей ребятишки в школу. И был какой-то промежуток времени в полдень, когда двор пустовал, когда пыль лежала на нем прочно и неразворошенно, когда травы у заборов отдыхали, не приминаемые неосторожными ногами.

В час, когда солнце, хотя и остуженное уже осенними ветрами, пробрасывало с обманчивой ласкою свои лучи, Мария вынесла Вовку подышать свежим воздухом. Вовка зажмурил глаза и недовольно засопел. Кругом было тихо, и Мария понесла свою родную ношу безбоязненно. Но вот, из ближайших дверей вышла женщина и остановилась посмотреть на Марию. Мария вздрогнула: ей показалось, что сейчас она услышит что-нибудь злое и насмешливое. Женщина, встретившись с напряженным и встревоженным взглядом Марии, улыбнулась.

— Прогуливаете маленького? — просто, как хорошо знакомая, спросила она. — Зачем вы его так закутали? Вы не бойтесь, пущай он вольным духом вздышет. Это ему пользительно!

— Боюсь, как бы он не простудился, — доверчиво ответила Мария.

— Нет, вы не бойтесь! — Женщина подошла поближе. — Видно, первенький он у вас! — засмеялась она.

— Первый! — вспыхнула Мария и заторопилась отойти от женщины. Та окинула ее испытующим взглядом и ничего не сказала.

Позже Мария стала встречать эту женщину чаще. Стала встречать других соседок, которые приветливо здоровались с ней, а когда она бывала с Вовкой, подходили и тормошили его ласково. И так как были они почти все старше и опытней Марии, то засыпали ее советами и наказами. Марию разговоры с женщинами и их непосредственная навязчивость слегка тяготила. Мария все боялась, что вот которая-нибудь из этих теперь приветливых соседок, разузнав о Вовке и о том, что у него нет «законного» отца, сразу переменит отношение к ней, и повторится то, что было на старой квартире, на старом дворе.

Опасения эти однажды почти оправдались. Соседка, чаще других разговаривавшая с Марией, взяла Вовку из ее рук и, вглядевшись в него, весело спросила:

— А где же твой папка, гражданин?

Мария обожглась жаром. Женщина взглянула на нее, заметила румянец смущения и замешательства на ее лице и тоже смутилась.

— Умер? — тихо и неуверенно обратилась она к Марии.

— Нет! — резко сказала Мария и почти вырвала из ее рук Вовку.

Женщина отдала ей ребенка и виновато сжала губы. Мария быстро отошла от нее.

Дома слесарша встретила ее