Роксолана - Павел Загребельный

Так выплывали в Днепр, миновали Келебердянскую забору[146], река разливалась мощная и безбрежная, как небо, чем дальше плыли, тем шире становились воды, крутой правый берег снова и снова надвигался на реку каменными замшелыми скалами, а левый простирался полого чуть ли не до самого горизонта, зеленел молодыми лозами и вербами, чернел могучими дубами, которые еще не оделись листвой, плескался в водах огромной реки раздольно, свободно, первозданно.

Вода в Днепре была холодная и сладкая. Может, именно эту воду пил Гасан в забытом детстве? Кто же это знает?

Забрасывали сети, ловили крупную рыбу — осетров, сомов, пудовых сазанов. Трепыхалась между ними стерлядь и белорыбица. Уток падало на воду столько, что их ловили руками. Настороженные гуси не подпускали к себе людей, их доставали стрелами.

Плыли медленно, часто останавливались, выбирая не затопленные весенними водами острова, иногда приставали и к берегу. Выставив дозоры, отъедались и отсыпались, чтобы набраться сил, потому что дорога была далекой, опасной и тяжелой.

Гасан сказал дьяку Ржевскому, что, кажется, он должен знать черкасского старосту князя Вишневецкого, так не послать ли к нему людей, чтобы дал он проводников по Днепру и перевозчиков на порогах. Но тут у дьяка ожили подозрения, он начал выпытывать у Гасана, откуда да и как он знает этого князя, и что это за человек, и почему это необходимо им сноситься с этим человеком именно теперь. Гасан только рукой махнул.

— Эх, Матвей Иванович, ты ведь не в царском приказе, где надобно морду надувать да напускать на себя неприступность! Ты человек с поля да с боя, должен бы больше верить людям, которые хотят добра этой земле. Откуда я знаю этого князя Вишневецкого? Живешь на свете, вот и знаешь то да сё. Прибегал князь в Стамбул, хотел служить султану. Но султана не застал, а султанша встретила его не очень приветливо. Подержали мы его в самом паскудном караван-сарае, покормил он блох и не вытерпел, побежал назад к своему королю. Слыхал я, что выцыганил он себе Черкасское староство.

— Если это такой ненадежный человек, что бегает туда и сюда, то как же можем полагаться на него?

— Да не на него, а на казаков. Попросить, чтоб дал казаков для сопровождения. А сам князь доброго слова не стоит. Бегал и еще будет бегать. И даже не от слабого к сильному, а к тому, где увидит выгоду для себя. Вот услышит, что царское войско прошло уже и по Днепру, еще и к царю прибежит.

Но дьяк уперся на своем:

— Царское повеление было взять для сопровождения тебя, а больше нам никого не нужно. Зачем тебе эти казаки? У меня есть свои, путивльские. Тоже казаки, умеют стрелять, воюют и пешими, и на конях. Чего же еще?

— Я провожу тебя, Матвей Иванович, на басурмана, если мы его увидим. Покажу, где и как и кому стать, чтобы нанести удар посильнее, потому что разбираюсь в их военных обычаях и хитростях. Но пути туда знать не могу.

— Днепр и приведет.

— Днепр великий. Его надобно знать. А я, считай, впервые здесь, как и ты, дьяк.

— Сказал же — из Стамбула бежал. Разве не знал там дорог?

— Стамбул не Крым. Ты, если бы сидел только в Москве, знал бы все дороги на Сиверщине или на Дону?

Но разговоры эти не привели ни к чему. Ржевский твердо придерживался царского повеления: идти без огласки, ни с кем не сноситься, за перебежчиком турецким присматривать зорко, от себя не отпускать, излишней доверчивости не проявлять.

Плыли все дальше и дальше, река становилась все шире, все могущественнее, наливалась весенними водами, ночью соловьи пели свои песни в зарослях лозы так звонко, что их голоса отдавались эхом. Солнце светило все ярче и ярче, пригревало сильнее и сильнее, гребцы расстегивали свои толстые кафтаны, потом и вовсе их снимали, оставаясь в одних сорочках, молодые, светловолосые — не воины, а добрые путешественники в этом зеленом тихом крае.

Уже перед порогами, не зная, как будут продвигаться дальше, остановились возле двух островов посреди реки. Дьяк с Гасаном и боярскими детьми расположились на меньшем островке, струги пристали к большому продолговатому острову, который был чуть выше по течению.

Еще и не расположились как следует, и не осмотрелись по сторонам, как вдруг к меньшему острову неизвестно и откуда подплыло несколько утлых на вид лодчонок, из них повыскакивали на песок высокие, плечистые мужчины с саблями и ружьями, в грубых белых сорочках и киреях внакидку, в высоких шапках, усатые, как Гасан, какие-то словно бы слишком суровые, но в то же время и добродушные.

Люди дьяка схватились и за свои пищали, но пришельцев это не испугало, они шли спокойно, подходили все ближе, один из них предостерегающе поднял руку.

— Кто такие? — крикнул дьяк.

— Да казаки же, — сказал тот, что поднимал руку.

— Откуда? — допытывался Ржевский.

— Да отсюда, откуда же еще? Я атаман Мина, или Млинский, а это атаман Михайло, или Еськович. Люди наши там, на берегу, а мы проскочили к вам, чтобы сказать о себе.

Пищали пришлось опустить, потому что казаки подошли вплотную и люди были, судя по всему, мирные.

— Как же вы не боялись плыть сюда? — никак не мог взять в толк дьяк. — Видели, какая у меня сила?

— Да видели, — сказал Мина. — Если бы басурманская сила, мы бы ее давно уже пощипали. А так смотрим — богу молятся, говорят по-нашему, стало быть, люди добрые, надобно им помочь. Привели вам с Михайлом немного своих казаков. У меня сто да у Михайлы двести, а только у меня такие, что каждый за сотню справится, ибо это казаки-перевозчики, не знаю, слыхали ли вы о таких.

— Я слыхал, — сказал Гасан, — но ты на меня не обращай внимания.

— Да ты ведь лысый, кто же будет на тебя обращать внимание? засмеялся Мина. — Басурман или отуречившийся? Поймали тебя или сам прибежал? Да только все равно, раз ты здесь. Ну, так вот. Казаки наши воюют с басурманами не только на суше, но и на море. На море не все идут, а только отважные и способные переносить его запах. На лодках выходят в море, идут вдоль берега вправо аж до турецких околиц, добираются и до Царьграда. Если вдруг постречаются турецкие галеры, они считают лучше погибнуть, чем бесстыдно бежать или сдаться, потому-то часто и побеждают, попав даже в трудное положение. Лодки у нас хоть и небольшие, на двадцать или на тридцать человек, но чтобы их сделать, необходимо какое-то время, так вот, пока долбят, бывало, казаки на Томаковском острове или на Чертомлыкском, крымчаки уже пронюхают и возле Кызы-Кермена выставят стражу и на берегах, и на воде, ибо Днепр там перегорожен железными цепями, привезенными из Стамбула, и держатся эти цепи на поплавках; когда ждут казаков, тогда на поплавках еще и стража усаживается. Ну, так мы как? Строгаем свои тяжары где-нибудь вот здесь, а потом собираемся на том осторове, где ваши люди остановились, и назовем его Становым, а уже этот ваш, где стоите, можем теперь назвать и Московским, почему бы не назвать? От Станового и начинаем плыть. И мои хлопцы-перевозчики проводят, как уже сказано, через пороги. Никто этого не умеет, кроме них, и каждый раз ждут здесь от казака либо жизни, либо смерти. Можно было бы двинуться и по суше, особенно тем, кто страх имеет перед водой, так трудно и довольно долго, но тогда крымчаки могут увидеть, и тогда вряд ли проберешься к морю тайком. Кроме того, хочется казаку с судьбой поиграть еще до встречи с турком.

— И сколько же здесь порогов? — спросил дьяк.

— Самих порогов девять да еще заборы, гряды да камни, водовороты, бучки[147] и просто шипы, есть еще щетки[148] и поды[149], есть упады[150], отмети[151], пропасти, ну да это не при всякой воде. Ныне вода большая на порогах обретается, и еще она будет прибывать понемногу до святого иерарха Христова Николая, а после праздника святого Николая через неделю начнет уже спадать скорее, чем прибывала. У нас как молвится: хочешь жить — не напейся.

— А как же вы переправляете? — поинтересовался дьяк. — С людьми или порожняком?

— Люди идут по берегу, а уже со стругами только мы. Кто и на судне, другие удерживают его на косяках — на тонких длинных канатах, другие спускаются в воду, поднимают судно над острыми камнями и осторожно спускают его на чистое. Да уж сами увидите. Как вот у нас поется: «Та гиля, гиля, сiрi гуси, до води, та дожилися нашi хлопцi до бiди. Та гиля, гиля сiрi гуси, не лiтать, доживуться козаченьки ще й не так». Мы-то своих лодок переправляем сколько? Ну, десять от силы. А чтобы целую сотню да еще таких тяжелых, такого не бывало. А попробовать надо. Страху нагоним на самого султана, если управимся. Вот посмотрите на пороги, сами увидите.

Уже первый порог, к которому подошли назавтра, перегораживал все течение Днепра каменным выщербленным гребнем, черные мрачные зубцы торчали над водой, потемневшая вода с диким бешенством бросалась на эти зубцы, клокотала и ревела, образовывала водовороты, в неистовых скачках мчалась вниз, так, будто хотела пробить каменное дно, провалиться на тот свет.