Sex Pistols. Гнев – это энергия: моя жизнь без купюр - Джон Лайдон

и нервное возбуждение от всего этого.

Я прежде не был лично знаком ни с кем из актеров мюзикла, но это вовсе не значит, что я их недооценивал. Компания очень разных людей. Брэндон Бойд из Incubus[435] собирался стать Иудой. Мишель Уильямс, девчонка из Destiny’s Child, должна была играть Марию Магдалину, Джей Си Чейз из *NSYNC – Понтия Пилата, а Бен Форстер уже играл Иисуса в британской постановке. Ну а Джон Роттен Лайдон станет царем Иродом. Я здесь, чтобы петь с царем Иудейским, – кто пожелает большего?

В апреле 2014 г. в Нью-Йорке состоялась пресс-конференция. Накануне у меня была примерка костюмов, а затем всех нас пригласили на ужин, включая меня, Рэмбо, Бена, Джей Си, Брэндона и промоутера Майкла Коула. Я впервые встретился с Тимом Райсом и Эндрю Ллойдом Уэббером за кулисами прямо перед пресс-конференцией.

На самом мероприятии царила очень своеобразная атмосфера. Когда ты встречаешься с людьми в первый раз и никто друг о друге ничего не знает, определенные типы личностей могут обидеться на то, что вовсе не имело никакого обидного подтекста. В общем, все одного поля ягоды.

Этакие полные энтузиазма экзальтированные деятели искусства, и все это выглядело очень театрально со всей свитой Тима Райса и Эндрю Ллойда Уэббера. Весь актерский состав нервничал. Они укрепили меня в идее, которую я всегда подозревал: мы погрязли в страхе, мы никак не можем от него избавиться. На самом деле мы даже ищем его, а потом с большим трудом с ним справляемся, и это все так напряженно. Мы пристрастились к самоистязаниям!

Это напоминало атмосферу тура. Все были очень взволнованы. Предстояло от шести до восьми концертов в неделю – настоящая тяжелая работа. Я должен был появляться на сцене только для того, чтобы спеть свою единственную песню, но это ощущалось почти как дополнительное давление – лучше бы мне исполнить ее правильно.

И прямо с этого вечера я присоединился к проекту. Репетиции начались в июне в Новом Орлеане на замечательной переоборудованной бывшей пожарной станции. После всей суеты и шума Нью-Йорка это ощущалось как идеальное место. Я оставил свое эго у двери. Занялся вокальным жанром, к которому у меня не было ничего, кроме негативных эмоций, и вдруг обнаружил, что это очень щедрый и полезный мир, в котором люди великодушно делятся друг с другом.

Я с самым примерным тщанием не пересматривал предыдущие исполнения «Арии царя Ирода». Я знал, что Рик Мэйолл[436], мир его праху, исполнил эту песню в британской сценической версии мюзикла. Очевидно, он взял многое от раннего Джонни Роттена, так что могло оказаться так, что я пародирую себя, сам того не желая.

На репетициях преподаватель сценического вокала говорила: «Не волнуйся, Джон, мы не будем доставать тебя “до-ре-ми”». Я пою уже почти сорок лет, и все же я реально беспокоился о том, что не попаду в ноты, еще до того как спел эту арию. И я не мог отправиться в свое обычное мысленное путешествие, не разговаривая ни с кем и сидя там, дрожа от нервов, потому что это было бы несправедливо по отношению ко всем остальных. Мы работали в довольно стесненных условиях.

По сути, я хотел понять сценическое искусство, но совсем не с точки зрения циничного аутсайдера. Чертовски прекрасная возможность просто повозиться с этим как следует. У меня состоялась пара отличных разговоров с Лоренсом Коннором, режиссером, с которым было очень полезно и приятно работать, а парень, играющий Иисуса, Бен Форстер, пришел мне на помощь – он оказался фантастически дружелюбным. Все хотели, чтобы ты сделал все, что в твоих силах. Я думал, что такое возможно только на детском рождественском утреннике. Вокруг царило замечательное ощущение «связности» и «ансамбля», хотя эти слова лично у меня всегда вызывали видения пианино, падающих с лестниц.

Это безусловно позволяет преодолеть застенчивость, которая всегда будет моей проблемой, но это также ограничивает и эгоизм, который также в числе моих проблем. И одно, к сожалению, является прямым ответом на другое. Оставив в стороне эти недостатки, я сумел многому научиться.

Всего за два дня я обнаружил, что уже всюду болтаюсь, изучаю танцевальные движения и очень счастлив, делая это, – счастлив петь под чью-то дудочку. А также способен преображаться внутри и снаружи, и мне предоставили такую возможность. Они говорили мне: «Ну, теперь ты можешь добавить что-нибудь на свой вкус, если хочешь, Джон». Фантастическая щедрость, участие и товарищество.

Они хотели, чтобы я сыграл царя Ирода как этакого скользкого ведущего игрового шоу, но добавив немного Роттена. Важной частью всего этого был костюм. Я обязан был участвовать в его разработке. Я обожаю свою одежду. Мне необходимо было почувствовать, что я ношу этот наряд, а не он носит меня. Я не хотел ничего такого, что было раньше в предыдущих постановках. Поэтому я тесно сотрудничал с постановщиками и дизайнерами костюмов, чтобы придумать нечто особенное. Возможно, я свел их с ума, но все должно было быть правильно. Сначала я поиграл с идеей воплотить образ скользкого тедди-боя 1950-х гг., но в конце концов мы остановились на вариации образа южанина-джентльмена XIX века. Хотите подробностей? Джонни всегда рад уделить внимание деталям! Мандариново-пурпурно-лиловый парчовый фрак с узором пейсли – с черными атласными лацканами, воротником и манжетами – украшен кристаллами Сваровски. Белая рубашка с воротничком-бабочкой, толстый пурпурный шейный платок и оранжево-золотой жилет. Черные брюки и лакированные туфли-лодочки Prada. Мы сшили костюм в Новом Орлеане, и, когда его привезли, он оказался именно таким, каким я его себе представлял. Когда я надел его, я полностью вошел в роль.

Я практически бежал на репетиции каждый день. Все настолько созрели и были готовы к шоу, а потом – бац! Промоутер, Майкл Коул, решает отменить тур.

Я был у себя в кабинете, давал интервью по телефону и был очень зол, потому что стремился попасть на репетицию – я хотел немного поработать со старым фортепьяно вместе с педагогом по вокалу и пианистом, до начала общей репетиции. Оделся я рано – мне хотелось побыстрее спуститься вниз. Я вошел в комнату Рэмбо, он там совещался с двумя членами команды менеджеров тура. Они все показались мне какими-то очень тихими, тут я врываюсь: «Всем привет!» А Рэмбо встал и сказал: «У меня плохие новости – все отменяется».

Я подумал, что он шутит. Но нет, он не шутил. У меня отвисла челюсть. Это было очень, очень грустно. Рэмбо потом мне сказал, что у меня едва слезы на глазах не выступили. Они ввели меня в курс дела, и голова пошла кругом. Первой