Метро 2033. Московские туннели (сборник) - Сергей Антонов

– А ты искал?

Спокойный голос Аршинова прогремел для академлаговцев, как трубный глас.

Куницын опустил голову, Теченко замер с раскрытым ртом, а Лютц снял очки и начал их протирать с таким рвением, что, казалось, вот-вот протрет в стеклах дыры.

– А действительно, Исай Александрович, после своего пробуждения вы осмотрели весь объект? – поинтересовался Томский.

– Нет, – признался Куницын. – На склад мы не заглядывали. Пока, знаете ли, в этом не было необходимости.

– Ну так теперь она появилась. Пойдемте, посмотрим, что творится на вашем складе?

* * *

Первым к складу рванулся Теченко. По его суетливым движениям было заметно – уверенность зоолога в то, что Томский врет, основательно поколеблена. Лютц следовал за товарищем, постоянно оглядываясь – он все еще ожидал, что пришельцы заговаривают им зубы и готовят подвох. Лишь Исай Александрович не дергался. Просто шел рядом с Толиком и смотрел в пол.

Томский наконец получил возможность осмотреть другие уголки Академлага и вновь поразиться количеству и разнообразию встречающегося на пути оборудования. Одни установки были похожи на космолеты из фантастических романов, другие выглядели как танки, третьи напоминали пушки, а назначение четвертых не помогла бы определить и самая буйная фантазия.

– Анатолий, я многое повидал на своем веку и даже не удивлюсь тому, что увижу на складе, – тихо сказал Куницын. – Но объясните, как вам удалось разорвать стальную проволоку? Я видел – она именно разорвана, а не размотана. Ваши ученые нашли возможность активировать скрытые возможности человека? Включать их усилием воли?

– Эти скрытые возможности, Исай Александрович, мне хуже кости в горле. Я, собственно говоря, и пришел сюда, чтобы от них избавиться. А насчет наших ученых… Ваши тоже постарались на славу.

– Что вы говорите, товарищ Томский! – всплеснул руками Куницын. – Избавиться от такого уникального дара? Зачем? Идея сделать человека равным богу будоражила умы с древности. Только десять процентов нашего мозга включены и используются по назначению. Вы только вдумайтесь в эту цифру! Десять! Ваша уникальная сила свидетельствует о том, что людям удалось сделать большой прорыв в этом направлении. Ах, если бы я не был технарем! К чему изобретать и совершенствовать оружие, если человек уже сам по себе винтовка со взведенным курком?!

– Спустили этот курок, Исай Александрович. Спустили…

– О чем вы?

– Скоро узнаете. Сначала – склад.

Теченко остановился у широкой стальной двери. Она была сдвинута, словно приглашая заглянуть внутрь, но у Тараса Арсеньевича уже пропало желание докапываться до истины. Он не горел желанием заглядывать в темноту склада и решил предоставить эту почетную возможность своему немецкому коллеге.

– Лютц, у тебя и без того грехов столько, что в аду будешь чувствовать себя своим парнем. Глянь-ка.

– Опьять ты за свое?! – возмутился Отто. – Почьему я?

Хрупкое перемирие между недругами закончилось после того, как пропал общий противник. Лютц принял стойку бойцовского пса. Стекла его очков, этакий барометр ярости, начали запотевать, предвещая бурю.

– Ну, хватит, приспешники дьявола! Вы бы еще жребий бросили, – прапор шагнул в черный прямоугольник первым, пошарил там лучом фонарика и обернулся: – Вижу только одного. Мужик в белом халате. Пролежал тут точно лет восемьдесят.

Томский вошел в склад. От человека, о котором говорил прапор, мало что осталось. Скелет, облаченный в лохмотья, некогда бывшие белым халатом, лежал прямо на полу. Рядом стоял запыленный патефон. Судя по сложенным на груди рукам и сплюснутому картонному ящику под головой, о мертвеце кто-то позаботился. Или… Он позаботился о других, а потом лег умирать. Теченко заглянул через плечо Толика и ахнул:

– Божечки святы! Берг! Исай Александрович, здесь профессор Берг!

– И не он один, – фонарик Томского осветил запыленные крышки контейнеров, бумажные цветки на них. – Здесь все ваши коллеги, товарищ Куницын. Это не склад, а… кладбище.

Руки Исая Александровича затряслись, лицо залила бледность, а губы посерели. Вобрав голову в плечи, он приблизился к останкам.

– Это он. Аркадий Семенович Берг. Что ним случилось?

– С ним-то – как раз ничего, – ответил прапор. – Сам умер. После того, как похоронил остальных. Ну, так кто был прав, Тарас Арсеньевич?

Теченко наклонился к ближайшему контейнеру, щелкнул замком, приподнял крышку. Бумажный цветок упал на пол. Вслед за ним с грохотом упала крышка. Зоолог попятился, тыкая пальцем в направлении контейнера.

– Лютц, ты помнишь капитана? Ну, того из эмгэбэ…

– Aber ja![13]

– Он там, в ящике. Господи, они не пощадили даже своего!

– Вот те и господи, – вздохнул Аршинов. – Думаю, в другие ящики заглядывать не станем, господа ученые?

Шатаясь, как пьяный, Куницын двинулся к двери.

– Не могу в это поверить! Не могу! Восемьдесят лет мы провели рядом с мертвецами. Нет, не могу! Этого просто не может быть! Бред!!!

– И чего теперь истерики закатывать? – пожал плечами Аршинов. – Радоваться надо, что вас вовремя законсервировали. Пойдем отсюда, граждане непогребенные!

– Не смей нас так называть! – завопил Теченко. – Кто ты такой, чтоб издеваться?! Еще неизвестно, откуда вы сами свалились на наши головы!

Резко повернувшись, Аршинов схватил зоолога за отвороты халата, притянул к себе и прошипел:

– Кто я такой? Я тебе скажу, кто я такой. Прапорщик российской армии. Для тебя, падла, это то же самое, что генералиссимус. Будешь трепыхаться – приговорю к расстрелу и погребу так, что и через двести лет не отыщут. Я те не Берия, цацкаться не стану!

Теченко замолк. Лютц, тоже пытавшийся высказать свою точку зрения на поведение Аршинова, решил не злить Алексея и робко протиснулся к выходу.

Томский нагнал Куницына.

– Исай Александрович! К сожалению, то, что вы видели – еще не самое страшное…

– Что может быть страшнее мысли о том, что тебя запихнули куда-то и напрочь забыли?

– Может. Поверьте мне еще раз. Третья мировая война превратила землю в пустыню, где могут жить лишь мутанты. Метро – все, что у нас осталось. Двадцать лет остатки человечества ютятся под землей. Все мы – ископаемые…

– Войну, конечно, развязали империалисты? – Куницын добрался до стола и даже не сел, а скорее рухнул на свой ящик. – Значит, они все-таки добились своего…

– Уже неважно, кто развязал войну. Просто вам необходимо уяснить – мира, который вы помните, больше не существует.

– А другие государства? Неужели…

– Неизвестно. Жители Метро пытаются выйти на связь с другими городами России. О других странах пока еще никто не задумывался. Возможности наши очень ограничены, ресурсы – тоже. Да и вообще проблем полно: нехватка топлива, голод, болезни, атаки мутантов…

– Но ведь вы говорили о партии, о товарище Москвине! Если партия существует, то еще не все потеряно! Она способна исправить любое, даже самое плачевное положение! Или… Это неправда?

– Правда. Дождемся остальных, Исай Александрович. Думаю, пришел наш черед прочесть вам лекцию на тему «Положение в мире».

* * *

Томский долго думал, с чего ему начать, но как только произнес первые слова, стало ясно – остановиться он сможет не скоро. Накипело. Слишком многое должны были узнать те, кто не имел ни малейшего понятия о Метро как таковом. Толик попытался смягчить удар, однако ничего путного не вышло. Странное дело! Оказалось, что в новом образе жизни человека двадцать первого века нет ничего, чему могли позавидовать даже зэки из прошлого. Рассказывать пришлось о мутантах, эпидемиях, политических и экономических дрязгах, разрывавших и без того микроскопическое сообщество на еще более мелкие кусочки.

Толик поведал о группировках, контролирующих различные станции Метро. Особо остановился на Полисе, но не забыл и Гуляй Поле, бывшую Войковскую. По мере рассказа выражения лиц Теченко и Лютца не менялись – на них застыло изумление. А вот Куницын воспринимал услышанное очень эмоционально: попеременно краснел и бледнел, хмурился и с грустью покачивал головой.

Томский вошел в раж и от конкретных нюансов подземного существования перешел к теме улучшения жизни в Метро. Начал сыпать цитатами из трудов Кропоткина и Бакунина. Привел, как пример, несколько удачных экспериментов народовластия по Махно. Увы, но увлечь слушателей этими речами не удалось – они начали перешептываться и явно не интересовались прогрессивными идеями. Толик попытался рассказать о пламенном кубинском революционере, в память о котором назвал свою станцию, но Куницын прервал его нетерпеливым взмахом руки:

– Спасибо, товарищ Томский, тут нам все ясно. Да и Алексей, как мне кажется, давно порывается что-то сказать.

Аршинов действительно хотел внести посильную лепту в просвещение ученых, но из-за своих маргинальных взглядов потерял аудиторию окончательно и бесповоротно. Он бесцеремонно обозвал коммунистов красными суками, фашистов – суками коричневыми, после чего призвал к свержению тиранических режимов и установлению во всем Метро безоговорочной диктатуры демократии.