Одна жизнь — два мира - Нина Алексеева

— Ты что загрустила? — ласково спросил Кирилл.

— Пойдемте отсюда, — попросила я. Мне действительно было противно до тошноты то, что я видела.

Мир кино

На следующий день мы были в гостях у Калатозова, представителя советской кинопромышленности в Голливуде. Нас встретила изящная женщина в черных брюках и ярко-сиреневой кофте. Это была артистка, которую Калатозов увез за границу от мужа. Она рассказывала, что жила с мужем плохо, но как только она приехала сюда, он начал писать ей письма, умоляя вернуться к нему. Она страшно страдала, и весь наш разговор вертелся вокруг ее стремления вернуться в Москву. Калатозов решительно препятствовал этому, так как привез он ее в качестве жены и положение ее было довольно запутанное.

На другой день утром нас пригласили посетить киностудию и кинофабрику, а вот свидание, которое хотели нам устроить с Чарли Чаплином, не состоялось, нам сказали, что он был занят своим кляузным процессом, в котором реакционные силы Америки хотели очернить его непорочность.

Сочувствующие

Я должна честно сказать, что не могу пожаловаться на отсутствие к нам внимания, телефон наш в гостинице звонил с утра до поздней ночи. И я просто снимала трубку, уже не было сил отвечать на все приглашения.

В воскресенье консульство передало нам приглашение на обед, в клуб украинского землячества. Здесь ели шашлыки, пили пиво, жертвовали советским ребятишкам на молоко и произносили патриотические речи.

На этом приеме меня раздражали их смех, их громкие пустые разговоры, меня унижали их щедрые пожертвования на кружку молока советским детям, и я сидела, стиснув челюсти до боли, чтобы не разрыдаться. А когда ко мне обратились с просьбой рассказать, что сейчас происходит в Союзе, я начала говорить и захлебнулась от слез. До такой степени тяжело было объяснять и вспоминать в этой спокойной, благополучной обстановке весь тот ужас, который происходит там у нас.

Они с гордостью показывали нам «Рашен-Релиф», где собирали одежду для отправки в Россию. Здесь были целые горы этого добра. Здесь же сидели женщины за швейными машинками и все время что-то строчили. Такие «Релифы» я видела в Сиэтле, Сан-Франциско, Лос-Анджелесе. Слушая, с какой гордостью добрые, милые американские дамы рассказывают о своей работе по сбору вещей для нуждающихся, у меня невольно вырвалось:

— Не дорог подарок, дорога любовь. Что привело их в восторг.

В гостях у слесаря

Не могу скрыть, что мы с радостью приняли, по рекомендации нашего консульства, приглашение на обед дома у рабочего-слесаря, который приехал за нами.

Беленький, чистенький домик, кругом изумрудная зелень, хозяин говорит по-русски плохо, но мы его понимаем. Он коммунист… Показывает нам свое бедное хозяйство. Гараж и рядом три автомобиля.

— Чьи? — спрашиваю в недоумении.

Он удивлен:

— Как чьи? Наши, одна моя, а те две моих сынов. Купили мы их «секонд хенд», самая дорогая из них младшего сына, 275 долларов. Мой младший сын в армии, а старший работает здесь. Живет во второй половине нашего дома.

— Во время войны — не мобилизовали автомобили? — продолжаю спрашивать.

— Нет. А зачем?! — наивно отвечает он. — Вот только, безобразие, бензина мало дают, приходится экономить.

Соглашаюсь… Действительно «безобразие». Иметь три автомобиля и получать только двадцать пять галлонов бензина.

В гараже мотоциклы, велосипеды…

— Сыновья любят спорт. Вот младшего мотоцикл, вчера пришлось смазать… Приедет — увидит, что мы о нем заботились.

«Приедет»!!! Боже, как уверенно звучат его слова. Я невольно вздохнула, вспомнив наши поля, усеянные трупами наших солдат, воевавших одной винтовкой на троих, имевших в лучшем случае еще по одной гранате, вместе с которой можно было броситься под танк. Либо, закрыв своим телом вражескую амбразуру, дать бойцам возможность взять вражеский дот штурмом. А здесь — «приедет».

— А вот наш сад, — продолжает он, — с сыновьями сажали.

В дом возвращаемся по зеленому ковру. Дети кувыркаются по бархатной траве вокруг брызгалок, весело поливающих клумбы с цветами.

Мягкая мебель, камин, высокие лампы, легкие занавески, все было уютно и располагало к отдыху. На столе, готовом к обеду, разноцветное желе со свежими фруктами.

— Хотите посмотреть наш дом? — приглашает хозяйка.

Зашла в кухню, глаза от белизны прищурила — все сверкает в лучах заходящего солнца. Белоснежные кастрюли, мечта каждой русской хозяйки. В каких колоссальных очередях простаивала я, чтобы купить хоть что-нибудь.

Хозяйка открыла сказочную для меня роскошь — уютно шумящий рефрижератор — холодильник, полный продуктов.

— Вы знаете, мы получаем мясо, масло, сахар по карточкам.

В ее голосе чувствую недосказанную мысль, что мы, мол, тоже терпим трудности.

Масло, мясо — по карточкам. А сала, птицы, рыбы сколько хочешь. Сахар по карточкам, а варенье, конфеты, печенье бери сколько влезет.

«Разве это трудности?» — высказываю свои мысли не в слух, а про себя.

— А вот спальня младшего сына…

У матери при воспоминании о младшем сыне появляется грусть на лице.

Чистенькие, аккуратные стопки книг, чертежные принадлежности.

— Приедет, учебу закончит, — опять говорит мать. — Ведь у нас не было средств заплатить за его учебу, а когда вернется с войны, это даст ему право закончить колледж. Вы знаете, ведь многие юноши из не очень зажиточных семейств, как и наш сын, ради этого и в армию пошли.

Как приятно слышать «вернется». Не «погибнет», не «пропадет без вести». А если вернется из плена или из окружения, не посадят в концлагерь, не сошлют, не расстреляют как изменника Родины.

И здесь я сидела, опять стиснув челюсти до боли, чтобы не разрыдаться. Что заставляет меня плакать, когда другие смеются? Что я могу им рассказать? Может быть, тогда стало бы мне легче, как после исповеди. Нет, не поймут, а поймут — не поверят. Да и что пользы от всех от них?

Глядя на их спокойные лица, с трудом сдерживалась.

Я давно уже обратила внимание, что многие здесь носили фотографии на груди или на шляпах и что к этим людям относятся с особым уважением. Мне объяснили, что у этих людей кто-то из близких на фронте. И что этой фотографии достаточно, чтобы иметь право на кое-какие привилегии.

Я с глубокой горечью вспомнила, как в течение многих месяцев простаивала в длиннющих очередях, вооруженная справками, газетными вырезками о героической гибели моего брата при защите своей Родины, тщетно пытаясь получить московскую прописку и омытую его кровью хлебную карточку на триста граммов хлеба для его матери.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});