Смерть старателя - Александр Николаевич Цуканов

на улицу, Ваня присел под окном, чтобы завязать шнурок у ботинка, через распахнутую форточку услышал гневный голос Сашкиной матери: «Ты кого в дом привел! Второгодника. У него отец бандитом был, а мать…».

Тренировались на улице перед школой, бегали по стадиону, отжимались и прыгали, как показывал Шуля, словно настоящий боксер. Его много раз спрашивали: тебя отец научил. «Нет, я сам», — отвечал Сашка и никому не рассказывал про книжку олимпийского чемпиона Валерия Попенченко: «Бесконечный бой». Сашка показывал уклоны, прямые удары. «Хук — удар снизу в челюсть, — говорил он, — это мой любимый удар». Его авторитет поднялся на недосягаемую высоту.

Когда начинался спарринг, то собиралось много народу. Сашка выступал за судью и за тренера. Если подходили парни постарше, просили перчатки, то Шуля авторитетно убеждал, что это запрещено в боксе, что у них другая весовая категория. Напросился на спарринг одноклассник Андрей, толстощекий увалень, по прозвищу Хомяк. Сашка с удовольствием гонял его по площадке, осыпая градом ударов. Зрители хохотали, кричали: «Падай, Хомяк. Лежачего не бьют». Андрей долго терпел, закрывался, как мог, и вдруг снизу с мощным замахом влепил Шуле по уху. Сашка упал.

Тренировки по боксу прекратились.

Ваня дочитал книгу «Капитан Сорвиголова», и ему страсть как захотелось поделиться этой необычайной историей. Пересказать. А поговорить не с кем, мать ушла на дежурство во вторую смену. На высоком барачном крыльце сидел Кахир. Он не плакал, нет, тер ладошкой лицо и смотрел вдаль на западный склон сопки Пупырь, где еще пламенели отголоски заката. Смотрел в ту сторону, куда увезли на санитарной машине его мать, и думал тоскливо о том, что не может ничем ей помочь. Вот если бы достать много денег и отвезти ее в Москву, там, соседка рассказывала, имеются такие больницы, где лечат любую болезнь. А приятель Иван трендел, не уставая про Южную Африку, прерии, страшную муху «цеце», буров и прочую дребедень, о которой он никогда не читал и вряд ли прочтет. Чтоб не обидеть приятеля, предложил сходить к клубу…

Они пошли через поселок, по дороге вдоль теплотрассы, одетой в рубашку деревянного короба. В бараке, где жила их одноклассница Люська Забедня, горел яркий свет и красиво играли на аккордеоне, подстраиваясь под хлипкий хор голосов. Мальчишки приостановились, чтобы посмотреть через окна на чужой праздник, где пел и плясал рудничный народ, все больше конторские. На почетном месте сидел Шуляков в бежевом пиджаке, ворот белоснежной рубашки расстегнут, галстук в кармане, рядом красавица жена, в светло-голубой батистовой кофточке, с волосами, уложенными в виде высокой чалмы.

Поднялся горный мастер Забедня со стаканом в руке, чтобы произнести тост, и в этот момент зазвенело оконное стекло. Забедня увидел направленные в грудь стволы, попытался выскочить из-за стола, но жена с воплем повисла на руке. Ружейный дуплет опрокинул Забедню на стену. Мужчина в брезентовой робе, переломил стволы, чтобы перезарядиться. В комнатах еще висел душераздирающий крик и топот ног, но свет погасить догадались. Стрелявший пальнул в темноту и пошел в сторону магазина, слегка припадая на правую ногу. Приостановился. Увидел бегущих людей, снова перезарядил ружье и, не целясь, выстрелил.

Ваня и Кахир спрятались за коробом теплотрассы. Они видели, как мужчина зашел в продуктовый магазин и вскоре выскочил оттуда с бутылкой в руке. Он шел в край рудничного поселка, где стояло наособицу несколько домиков, прозванных Бандеровкой. Вскоре у магазина собралось около десятка мужчин с ружьями и карабинами во главе с Шуляковым. Они возбужденно переговаривались, разрабатывая план поимки Перчило, который дома прихватил патронташ и ушел по распадку в сторону «Пионера». Доносилось: «Делимся на две группы. Мужики, не рискуем, осторожно движемся следом… Собак с поводка не спускаем».

Днем в поселке всем стало известно, даже пацанам, что Перчило долго отстреливался и молодому сварщику Игорю Зузяеву четыре дробины попали в плечо. Он вернулся в барак настоящим героем и потом несколько раз рассказывал, как они долго лежали в стланике, стреляли наугад. Ждали, когда Перчило израсходует патроны… «Замерзли напрочь. Вот я и решил обойти его верхом, зайти сзади. На одной из проплешин запнулся о камни. Перчило услышал и с развороту по мне. Я залег. А он, видать, высунулся из укрытия, высматривая меня, тут его мужики и подранили. Зверюга. Настоящий фашист».

В тот год случилась морозная метельная зима, и Ваня заболел. В школу не ходил почти месяц. Когда поиссяк холод, снежные заносы пробили, прочистили, загрохотала вновь фабричная камнедробилка. Между домами надувы выше человеческого роста. Вдоль дороги пласты наста и огромные снежные глыбы, можно крепость построить. Да в школу нельзя опоздать. В раздевалке толкотня, шум, а Ване и это приятно. В классе все вытаращились, крик подняли. Сашка Шуляков руку протягивает, о недавней потасовке и не поминает. Учительница классная, та самая, что линейкой метровой по лбу била, едва поздоровавшись:

— Ну, наконец-то Малявин пожаловал.

Потом за дополнительные ответы пятерку поставила. Похвалила.

На большой перемене Ваню привлекла возня в конце коридора. Подошел, глянул, что такое? Все кому не лень колотят белобрысого пацаненка и кричат: «Эсэсовец! Фашист!..»

Пацанчик этот малорослый с чубчиком в скобочку, видно, хотел в туалет проскочить, но его настигли, зажали в угол. А он пощады не просил, не плакал, лишь прижимался к стене, прикрывая голову руками. Даже жалостливые девчонки Катька Мухина и Танька Фрош, одноклассницы Вани Малявина, не заступились, не подняли визг, как делали это обычно.

Ваня растолкал школяров.

— Чего напали на одного! Хватит вам… Пошли со мной, проведу, — тронул Белобрысого за локоть. Но пацанчик смотрел так же затравленно, злобно и гнул голову, ожидая подвоха.

Тут подскочил Вовка Сычев — давний приятель и враг одновременно, зашипел громко в самое ухо:

— Офигел, что ль, Малява! Это сын эсэсовца, который Забедню убил.

— Врешь, Сыч!

— Дурак! Про него в «Магаданской правде» написано. Понял?

— Правильно Сычев говорит. Я тоже в газете читала, — сказала Танька Фрош радостно. Радостно, потому что подумала: «Вечно этот Малявин воображает».

Малявину стало стыдно. Раз в газете написано, какой может быть спор? Тут врезать бы по уху сыну эсэсовца. И врезал бы… Если бы не смотрел Белобрысый так загнанно из-под руки. Зато Сычев постарался, влепил ему оплеуху. Следом пацанчик в школьной форме, купленной на вырост, с подвернутыми рукавами пнул Белобрысого сбоку ногой и тут же отскочил в сторону.

— Эсэсовец! Эсэсовец! — кричали вразнобой школяры, сгрудившись в тесном коридорчике.

На руднике Колово жил народ разноплеменной, крученый-верченый, но убийства случались реже, чем в городках и поселках на материке. Чаще гибли на охоте,