Смерть старателя - Александр Николаевич Цуканов

дымка, ни дорог, что Ивану казалось удивительным, вместе с темой, которую он замыслил для себя, чтобы поразить напрочь народ в редакции осмысленным очерком об энергетике Крайнего Севера, анализом, цифрами. Хорошо мечталось. Оглядывая огромные безлюдные эти пространства, он невольно думал, а зачем? Зачем эти станции, если тут ни дорог, ни людей. Ему уже рассказали о новых приисках «Комсомольский», «Северный», «Купер» с огромными запасами золота, олова и вольфрама. Раньше осваивали под лозунгом «всё для победы!», потом строили коммунизм, обгоняли Америку… А теперь?

Билибино удивляло любого, кто бывал в северных городках, а тем паче поселках. Тот же Среднеколымск приезжему казался грязной трущобой: прокопченные дома барачного типа, серый снег на километры вокруг поселка от множества угольных котельных, сборно-щитовой дом аэропорта с беспризорными собаками у входа. И вдруг разноцветные многоэтажные дома жилого комплекса «Арктика», здание современного бассейна, кинотеатр, чистые улицы и асфальтированная дорога к корпусам атомной станции.

В дирекции станции отнеслись уважительно к удостоверению. Пусть и привыкли к наездам газетчиков и московских чиновников, которым, кроме Билибино и местных оленеводов, показывать на Чукотке нечего. Выделили Ивану сопровождающего в лице секретаря комсомола, начинавшего здесь с первого колышка, чем он очень гордился, и очень хотел, чтобы Иван помянул в статье о нем. Снимать без широкоугольного объектива на станции трудно, вот бы японскую «сейко», прикидывал он. Цеха огромные, высокие, все люди в белой униформе. В такую же обрядили и его самого. Иван старался влезть в сложный процесс выработки электроэнергии. Дотошничал. Инженера пичкали цифирью, и он тщательно под диктовку записывал объемы бетона, грунта, выработку электроэнергии, уровни защиты, высоту станции, длину бассейна… Ни на шаг не приближаясь к самому главному, а для чего это всё здесь, на вечной мерзлоте?

В обед ему удалось оторваться от сопровождающего. Подсел к молодой паре. Разговорился. Выудил у них историю, как они обживались здесь два года назад…

— Представляете! — восторг у девушки пробивается ярким румянцем на щеках. — Сидим двое суток в аэропорту. Аэропорт закрыт. Народу скопилось тьма. Маемся на скамейках, разговоры ведем и вдруг узнаем, что рядом мужик бородатый в дубленке из Билибино и не может улететь в Москву. Мы его забросали вопросами, что да как там? Он рассказывает, поясняет. Потом спрашивает: муж с женой, а где вы жить будете?

— Мы по распределению московского энергетического института, общежитие, наверное, дадут…

Достает он блокнот, пишет адрес, а потом связку ключей подает.

— Мы через полгода из отпуска вернемся. Живите пока в нашей двушке. Только почту не забывайте вытаскивать.

Я так и обомлела. Думала, шутка такая северная… Жили мы у них месяца четыре. Потом нам квартиру выделили, как молодым специалистам. Красота.

Иван с удовольствием сфотографировал их улыбающиеся счастливые лица.

Вечером познакомили с девушкой из районной газеты. Она предложила пойти в гости к местному меломану: «У него лучшая в городе фонотека, стереозвук…» Иван обрадовался, новые впечатления, новые лица. Прихватил бутылку водки, купленную в Магадане.

Хозяина квартиры на пятом этаже в микрорайоне Арктика все звали Виталька.

— У меня собраны почти все песни Высоцкого, семьсот песен на дисках и пластинках. Есть даже диск с автографом Владимира Высоцкого, я за него треть зарплаты отдал…

Малявин усмехнулся. Вспомнил, что ему в Москве у Дома техники предлагали подобный диск и тоже с автографом. Но ничего не сказал, чтобы не обидеть хозяина этой огромной фонотеки.

— Какую тебе, корреспондент, поставить? Военный цикл хочешь?

— Нет, слишком помпезно. Лучше про цирк.

От сигаретного дыма щипало в глазах. Открыли настежь оконную раму. Бутылку водки приговорили в один мах. Малявин пожалел, что не прихватил пару бутылок. В Билибино да и по всей Чукотке водку отпускали по талонам, чтобы не совращать местных жителей. Этим пользовался ушлый народец, скупал у них песцовые шкурки, торбаса в обмен на водку. О чем Иван знал, даже сделал короткую фото зарисовку для газеты, но ответственный секретарь отверг ее категорически: «Не понимаешь — национальная политика!» Однажды кинулся спасать в тридцатиградусный мороз распростертого на снегу оленевода. Завотделом писем ухватил за рукав, остановил: «Не трогай, это же чукча. Проспится и ничего с ним не будет, сам уйдет».

Чтобы привлечь внимание, Иван вспомнил публикацию в «Комсомольской правде» о поэзии Высоцкого. Стал пересказывать и комментировать, доказывая, что это не высокая поэзия, это скорее фольклор, особенно шуточные песни.

— А как же его «Вперед пятьсот, назад пятьсот и кто там дальше разберет…» Мне плевать какая там рифма. Ты ездил по лежневке на Певек? Нет. Поэтому тебе не понять. А меня до мурашек пробирает.

— Я тоже читала эту критическую статью в «Комсомолке», а потом еще в «Советской России», — откликнулась девушка из районной газеты, близоруко щуря глаза. Она стеснялась носить очки постоянно.

— Не спорю, отличные бардовские песни, — продолжал гнуть свою линию Иван и рассуждать о настоящей русской поэзии, называя Ахматову, Ходасевича, Гумилева — гениев Серебряного века, о которых мало кто знал в российской глубинке. Он и сам не читал этих авторов — в школе такого не задавали, этим заразила его любвеобильная подруга, дочка директора «Воениздата», поэтому он научился цитировать, удивлять сложной рифмой, подчеркивая голосом своеобразие метафор.

Ободренный общим вниманием, Иван не заметил, как смотрит на него пристально Виталька, наливаясь с каждым мгновением нездоровой краснотой.

— Ах ты, сучара! Жидовская морда…

На пол полетели стулья, завязалась рукопашная схватка. Виталька, мускулистый экскаваторщик, подтащил корреспондента к распахнутому окну, вскинул на подоконник: «Щас полетишь у меня без парашюта». Завалил полкорпуса вниз, когда гости, выйдя из ступора, бросились спасать и с трудом оттащили озверевшего Витальку от окна вместе с Малявиным. Один из атомщиков свел Ивана вниз по лестнице к выходу из подъезда, но провожать не стал, поглядывая из-под надвинутой на глаза кепки, сказал: «Зря ты это затеял…»

Он лежал в большом прокуренном номере с вжившимся в стены запахом заплеванных окурков, потной одежды. Страх прошел быстро. Осталась досада, что выпендрился зачем-то, как это случалось не раз, обгадил себе и другим вечеринку. В Москве приветствовалось подобное зубоскальство над любыми авторитетами, а здесь все иначе. Если любовь, то неподдельная, крутого замеса. Писать про энергетику Севера в виде привычного бравурного марша ему расхотелось. А публикацию про тысячи дизельных станций и угольных котельных, убивающих окрестности колымских поселков, — никто не позволит. «Найти бы отца, да податься в старатели». Он представил, как мог бы успешно мыть золото, зарабатывая большие деньги, а потом поехать к Черному морю на «жигулях» и познакомиться там с какой-нибудь киноактрисой.

Ему снились кипарисы в Гаграх, ресторан с