Сломанный капкан - Женя Озёрная

тех снов, где мы во всём мире наедине — я и он. Знаю и то, что сейчас он тоже ждёт меня там, на пороге. Только теперь меня уже не забросило в зиму, время осталось течь как ему полагается, и вместо хлопьев снега в воздухе плавает запоздалый тополиный пух. И теперь я знаю, как выглядит его лицо, — да что там, даже в глаза ему смотрела.

Но теперь наяву уже не могу. Развалила всё сама, своими руками. Потому-то иду так быстро, держась взглядом за ту виднеющуюся за кронами деревьев башню, которую приметила ещё днём. Быть может, там, под защитой старого мудрого замка, который видит жизнь вот уже третий век, получится что-то понять и изменить.

В прошлом сне это был именно он, тот замок. Я и не сразу обратила внимание на его зубцы и главную дверь с аркой — точно такого в жизни не видела больше нигде, только там. Правду, похоже, говорили на гумфаке — пока не начнёшь рисовать, всегда чего-нибудь да не замечаешь.

Пока не совершишь ошибку — не замечаешь тоже.

Тропинка истончается, остаются за спиной фонари. Дорогу к замку ещё никто не протоптал, но я знаю, где она, и сегодня ошибки не совершу. В мире сна мне не страшны ни гадюки в высокой траве, ни чужой смех за спиной, ни местные с неблаговидными намерениями. Особенно тогда, когда мне нужно видеть замок — и того, с кем в музыке органа я стояла на его пороге в прошлый раз.

Дорога оказывается верной. Деревья расступаются, и замок обнажается в своей мудрой, но неприветливой красоте. Я подхожу ближе и не верю себе: среди русской природы он выглядит как незваный гость.

Иду дальше и дальше — вырисовываются прежде бывшие белыми зубцы, а потом и вершина арки, только крыльцо остаётся скрытым за высокими кустами. Мне нужно его видеть! Я срываюсь на бег, но пространство буксует.

Тише, Мира, ты же спишь. Совершишь ошибку — потеряешь и этот вечер. Ещё одной ошибки никто не потерпит.

Останавливаюсь, тихо выдыхаю, а потом опять вдыхаю, стараясь не вылететь из сна, сберечь его, пока медленно, медленно шагаю дальше. Трава становится выше, а сама я будто куда-то проваливаюсь, но крыльцо всё же открывается моим глазам.

И я никого не вижу. Там пусто.

Так может, он в замке? Я снова не выдерживаю и срываюсь — меня выбрасывает вперёд. Бегу, чуть ли не спотыкаясь, уже по разбитым каменным ступеням, чтобы схватиться за ручку ещё одной двери, которая мне тоже обязательно поддастся, ведь ждал же, звал же меня зачем-то замок Махтенбургских?

Покрытая почему-то облупленной краской дверь оказывается до невообразимого лёгкой, и мой взгляд упирается в поросший паутиной деревянный чулан. Полки его пусты, и пустота, которой уже невозможно противиться, выедает меня до краёв.

«Всего этого не было. Тебе показалось. Зачем надумывать? Ты всё так же одна, — слышу я. — Даже во сне».

* * *

Через двадцать минут после того, как свитский дом проснулся и зажил своей жизнью, Мира вышла на улицу. Уже по дороге на завтрак синева высокого июльского неба выжигала глаза, которые и без того от вчерашнего недосыпа болели и сохли. Больно было и потому, что замок её обманул. Это случилось во сне — а теперь нужно было встретиться с ним наяву. Хуже того, сделать о нём доклад на пленэрном занятии и потом так же, как и все, его зарисовать.

Ещё в конце семестра Мира еле выбила себе право о нём рассказывать, что в очередной раз вызвало глупые смешки и в первый раз снисходительное «ну ладно, если уж ты так хочешь…», — а теперь такое рвение казалось ненужным.

Доев полубезвкусную кашу, она позволила дню течь, как ему того требовалось. Всё равно ведь не было смысла противиться. Приехала сюда вместе со всеми — значит, должна вести себя как все и делать то же самое, что и они. Все отдохнули недолго за болтовнёй после завтрака и двинулись на раскоп, где несколько часов кряду работали. Кто-то осторожничал, а кто-то забывался и нарушал правила, о которых ему затем строго напоминали. Кто-то хорошенько вымазался в пыли и не обращал внимания на боль в ногах, а кто-то берёг силы. За работой половина второго дня пролетела уже быстрее, чтобы принести за собой послеполуденный отдых.

Хорошо было после раскопа искупаться в местной речке — название её так и не запомнилось, — а потом наконец пообедать. Дальше все заскочили в свитский дом переодеться, взяли этюдники и, держа их под мышками, стайкой растянулись по тропе, ведущей к замку. Местные уже давно истоптали её — ну конечно же, какой из Миры первооткрыватель?

Деревья, кусты и травы, наоборот, разрослись гораздо сильнее, чем во сне. Зелень бушевала так, что её густой запах напитывал раскалённый, плывущий волнами воздух. Чтобы не схватить солнечный удар, все устроились в тени старого дуба и разложили этюдники. Мира нехотя бросила взгляд на замок, проглотила досадный ком в горле и начала свой доклад.

Внимательнее всех её слушал, казалось, сам замок. Он смотрел на неё своими узкими стрельчатыми окнами как ни в чём не бывало — куда как живее и приветливее, чем ночью. Только верить ему уже совсем не хотелось. Он отверг её, не дал ничего, кроме стылой горечи, и теперь ни на чуточку не мог принадлежать ей. Он был для всех, и чудилось в этом что-то похожее на предательство.

Но отказаться от пленэра было нельзя: что бы ни случилось, практика есть практика. Закончив доклад, Мира присоединилась к остальным. Открыла небольшой подольский этюдник, укрепила на нём шероховатую зернистую бумагу и, скользнув по ней пальцами, стала набрасывать основу. С того момента всё и пошло не так.

Ночью во сне замок звал и ждал её, обещал новую встречу и новый кусочек пазла о том, зачем происходит то, что происходит, — а теперь будто бы смеялся в лицо. Линии на бумаге дрожали так же, как углы ризалитов замка в знойном июльском воздухе. Потом оказалось слишком много воды, и акварель поплыла. В тот день она вела себя особенно своенравно, и в этом тоже чудилось что-то похожее на предательство.

Солнце чуть клонилось