Сломанный капкан - Женя Озёрная

машина.

— Ты идёшь или нет?! — Водитель подгонял его жестом высунутой из окна руки.

Артём помедлил ещё пару секунд, пока не услышал сигналы тех, кто уже вереницей собрался следом, и перескочил через переход.

Бред какой-то. Ну совсем бред.

* * *

Десятого, когда он зашёл в корпус гумфака, девчачий смех грохотал где-то вдалеке. Двадцать какая-то была на втором этаже, возле кофейного автомата — который, судя по гудению, не так уж давно для кого-то работал.

Артём заглянул за первую попавшуюся приоткрытую дверь. На доске была нарисована какая-то фигня, а за передней партой с бумажным стаканом сидела Мира. Это был кофе. Судя по запаху, сладкий.

— И зачем же портить?! — не выдержал он и ухмыльнулся, садясь рядом.

— В смысле? — спросила она и сделала глоток.

— Вкус кофе раскрывается гораздо лучше, когда…

— Ой, да какой уж тут кофе. — Она закатила глаза и теперь была права. — Лучше вот, посмотри пока.

Артём обернулся. На задней парте лежали чьи-то рисунки на бумаге и на холстах. Те самые работы, значит. Разные. На одной тихая речушка, похожая на ту, что была у них в области. На другой улица где-то в центре. А на третьей почему-то рыцарь на белом коне и в доспехах. Много чего было.

Мира допивала свой мерзкий кофе и смотрела на фигню на доске, когда он прервал её вопросом:

— Это твой рисунок?

Её взгляд на щеке обжёг.

— Да какая разница.

— Большая.

Она промолчала.

— Я так тебя совсем не пойму, — бросил он.

Наверное, так себя чувствовал тот рыцарь, когда поднимал забрало. Если вообще что-то да чувствовал.

— А надо? — скакнула Мира навстречу. Может, врала, что не её рыцарь, а может, и нет.

Тут и он сам не ответил. Отступил — но и тот шаг был значим, видно же его было?

— У меня ещё целая неделя, — сказала она, вставая, чтобы выбросить стакан в урну. — И встретимся мы с тобой семнадцатого… здесь же. Я эту аудиторию у диспетчера заняла.

— И всего-то?

— Всего.

— А в чём моя помощь?

— Парты передвинуть и смонтировать всё. На следующий день с девяти до пяти быть где-то рядом и снять после закрытия. Я покажу.

И куда делось то лепечущее существо с мокрыми ресницами? Она будет заправлять делом, а Артём просто растаскает парты и поможет ей всё это повесить, а потом убрать.

— Сейчас-то я зачем здесь? — спросил он, не зная, куда деться.

— Для ясности. Я в курсе, что вы с Лёшей сейчас ещё зачёт сдавали, и решила убедиться, что ты…

— Не слился.

— Что ты помнишь.

— Если тебе интересно, я специально ничего не планировал на восемнадцатое.

— Вот и хорошо, — выдохнула Мира и встала над второй партой, собирая рисунки в огромную папку. — Что я тебе должна?

— В следующий раз принеси один предмет, который тебя характеризует. Ну, кроме твоей работы. И я тоже что-нибудь придумаю.

Тогда-то в его голову и закралась мысль о том, чтобы показать ей свой.

* * *

Назавтра они висели друг у друга на телефоне. Артём уселся на веранде, в кресле, где обычно заседала бабушка, а Мира сказала, что у них дома беспроводного нет, и устроила себе уютный уголок из подушек в коридоре — её мама как раз ушла куда-то.

Голос её звучал немного устало и глухо, когда она болтала о том о сём. Какой же дубак и как обидно, что он настал сейчас, в мае. И как же трудно думать об этой выставке — но Артёму за то, что согласился помочь, спасибо. А пока лучше уж подумать о том, как скоро весь первый курс поедет в Страхов на архитектурно-археологическую — практику, в смысле, — а там сто-олько всего интересного. Вообще-то их туда снаряжают местную Сретенскую церковь копать, что само по себе занятно, но думать втайне хочется о другом, совсем другом, пусть и исторически более позднем, — и страшно этим поделиться. Хотела бы Мира, чтобы он знал, что за чудо этот осколок русской неоготики.

И да — того рыцаря нарисовала и вправду она. Узнав об этом, Артём рассмеялся, а Мира до странного знакомо захихикала в ответ. Услышав шум на веранде, из комнаты выглянула бабушка — и задержалась взглядом на нём. С каких это пор он за домашний взялся — говорил ведь, что по нему одни старики языком чешут?

А он ухмылялся и кивал, чтобы дать понять: не сейчас. Вспоминал все исторические фильмы, которые только смотрел, и все школьные уроки МХК, чтобы разговор — вместе с чем-то у него внутри — не проваливался в паузы.

Бабушка ушла. На веранде всё так же лилась болтовня, хоть темы и были совсем не его. Одно цеплялось за другое, неслись друг за другом мысли, идеи, образы и шутки, порой неловкие, а порой меткие, пока Мира вдруг не вдохнула резко и на том конце провода не послышался стук.

— Мама…

Артём еле услышал шаги, лёгкие, почти невесомые, а потом хлопнула о стену входная дверь. Через несколько мгновений в трубке снова что-то задрожало, и Мира выдохнула:

— Спасибо тебе. Завтра ещё услышимся.

Вот только он не смог бы выйти на связь. Не только потому, что полдня собирался провести не дома, но и потому, что обычно бывало после, когда они с бабушкой возвращались наконец домой и Артём закрывался у себя в комнате. Тут у него тоже была память о маме. Та, что была доступна только ему и никому больше, — фотоальбом. Никто не посмел бы его тронуть, если бы Артём не разрешил сам.

— Меня завтра не будет, — выдавил он. — Семейное.

— Жалко, — отозвалось в трубке. — Тогда над экспозицией посижу. А так — пиши.

Он расскажет и покажет ей всё, только немного позже. Когда решит, что она достойна.

* * *

Поездка к маме выжала из него всё, что только было внутри. На следующий