Мастерская сновидений - Галина Барышникова

Борлей Лорелли был слугой и помощником Пьера. Именно он должен был подтвердить их гибель во время пожара. Надо заметить, что Георг всегда недолюбливал этого человека, но Пьер жалел его – Борлей много пострадал от монсеньёра ещё в свою бытность у него слугою, и, бежав, прибился к замку. Сначала ходил по хозяйству – следил за лошадьми, потом вошёл в доверие к Пьеру. Он мог сделать фактически всё, приготовить самый сложный химический раствор, разыскать любую книгу, даже если она издавалась в частной типографии тиражом в один экземпляр. Пьер очень его ценил. Единственное, чему Борлей никак не мог научиться, так это почтительному разговору с хозяином – говорят, что именно из-за этого он впал в немилость к монсеньёру. «Все люди – братья», – говорил он, что приводило в восторг Пьера Оберни и в недоумение Георга д' Меербена. Может, в этом и была их разница?

– Та-ак, брат Борлей! А ты-то что здесь делаешь?

– Я? Что значит «что делаю»? Да я, если хотите знать, здесь самое важное лицо!

– Так, всё понятно – тебя тоже били по голове. – Устало произнёс Георг. – А ты, случайно, не знаешь, как мы здесь оказались? И, кстати, где Пьер?

– Господин граф, наверное, забыл, что верный Борлей – друг монсеньёра.

– Та-ак! И что ты этим хочешь сказать? – нахмурился Георг.

– Ничего. Только то, что Борлей не так плохо справился с заданием.

– Да. И судя по всему, монсеньёр по заслугам его оценил. Я уже слышал, что Гекат умеет быть благодарным! Говорил я Пьеру – не доверяй этой косматой крысе – предаст!

– Я? Предам? Да я сам, если хотите знать, попросился с вами в тюрьму! Я должен пройти путь своего господина! Монсеньор, если хотите знать, дал мне много золота. Я оставил его в вашем кабинете и пришёл сам. Сам! В темницу его сиятельства. А вы говорите – предатель! Да, чтоб я моего господина… – И Борлей обиженно отвернул своё худое, заросшее лицо к стене.

«Не хватает ещё, чтобы он шмыгнул носом, а я стал его утешать!» – подумал Георг.

– Слушай, Борлей, ответь мне только на два вопроса: зачем ты нас выдал и кого же ты всё-таки считаешь своим господином – эту рыжую гадину Геката или Пьера? Да, и зачем тебе деньги, если ты решил пройти путь, как ты говоришь, своего господина? Нас ведь ожидает костёр по твоей милости. А там тебе уж точно деньги не понадобятся!

Безумный смех Борлея заставил вздрогнуть Георга.

– Ты ничему не научился у моего господина!

Борлей так непринуждённо переходил с «вы» на «ты», менял интонацию: с нравоучительного тона – на плаксивый и жалобный, с дерзкого и обвинительного – на заискивающий, что Георг говорил Пьеру: «У вашего слуги раздвоение личности, следует ли доверять так много тайн больному человеку?» На что Пьер резонно отвечал: «Не волнуйся. Что этот шельма болен, знает вся округа, никому и в голову не придет, что мы занимаемся серьёзным делом, если мы сделали своим приближённым этого балабола. Каков слуга, таков и хозяин. Так что, сам того не подозревая, Борлей станет нашей надёжной защитой» – вспомнил сейчас Георг. Хороша защита!

– И чему же я должен был научиться у твоего господина?

– Последовательности и чести, – важно произнёс слуга. – А ещё – отваге. «Путь духа – это путь смелого сердца и больших испытаний», говорил мне господин Пьер.

– А при чём здесь последовательность и честь? – Георга стал забавлять этот разговор.

– Как же? – Борлей освободил руки от верёвок и стал растирать запястья. – Кто был моим первым господином? Кто дал мне задание войти к вам в дом и всё разузнать? А?

– Ну? – Георг сжал кулаки.

– А что «ну»? – Борлей разочарованно развёл руками и почесал бороду. – Я, как честный человек, должен был сначала выполнить первое задание. Я всё узнал. Всё рассказал. Но когда мне монсеньёр поручил принести ваши записи, я, как честный человек, отказался. К тому времени я уже был слугою господина Пьера. Я взял золотые, пришёл к его сиятельству и сказал, что мой долг быть рядом с моим господином и учителем, и что я ни за что не скажу, где находятся его лабораторные записи, которые так интересуют Святую Церковь, потому что дело, которым мы занимаемся, тоже свято.

– Потрясающая честность! А что нас в лучшем случае вздёрнут на заре, а в худшем – зажарят на закате – это тебе не приходило в голову?

– На всё воля Господня! – Борлей отвратительно закатил глаза к тёмному и низкому потолку.

«Да, каков у него Господь, таковы и небеса, – подумал Георг. – Интересно только, уж не ангелом ли он себя возомнил? Ангелом… Ангелом… Господи!» И тут словно вспышка молнии осветила его сознание: он вспомнил всё: сон! Не может быть!

– Может, может! Наконец-то ты вспомнил обо мне, – рядом с ним на сыром полу сидел Ангел Азриэль. – Бог ты мой, как же у тебя болит голова! – Он потёр собственную голову. – Подожди, дай я. – Азриэль поднёс руку к затылку Георга. – Теперь я смогу тебе помочь. Да и себе тоже.

– Ты что, всегда был рядом?

– Ну да, после того, как твой ангел ушёл, прислали меня.

– То есть как это – мой ушёл?

– Долго рассказывать, потом сам всё поймёшь, ты сейчас лучше на приятеля своего посмотри. Он-то точно решил, что ты спятил – сам с собой говоришь. А тебя я без слов пойму, ты же знаешь.

Борлей действительно забился под настил, служивший постелью, и из-под рук, закрывающих лицо, наблюдал за Георгом.

– Как они вас, видать, покалечили! – сердобольно сказал он.

– Всё нормально, Борлей. Что ты там говорил о чести и храбрости?

– Да вам, это, наверное, уже и не пригодится. Я хотел сказать только о том, что господин Пьер всегда говорил, что смерти нет, и что путь к бессмертию всегда лежит через победу над собой, над собственным страхом. Я даже в книжке его прочёл, что раньше такие испытания проводили – страхом. Но к больным-то это не относится. – Покосился на него Борлей.

– Да. Пьер говорил, что смысл твоей жизни выявляет то, что ты больше всего боишься потерять. – Казалось, Георг не обращал никакого внимания на намёки Борлея.

«Точка смысла всегда лежит в точке страха. Старый закон. Запомни его», – произнёс Ангел. Георг только кивнул. Но сам себе разъяснил: боишься потерять семью – смысл твоей жизни лежит в семье, боишься потерять дело – …, боишься за свою идею – …, за душу – … Ну, в общем, всё понятно.

– И ты считаешь, что нам не следует спасаться? – рассеянно спросил он.

– А вы чего-то боитесь? – лукаво посмотрел на него Борлей.

– Нет. Только я не вижу прока в бессмысленной смерти. Глупо взойти на гору, с которой ты увидел свой путь, и тут же умереть. Чтобы опять целую жизнь карабкаться? Всё заново? Бессмысленно. Мы ещё так мало чему сумели научиться…

– Вы точно так считаете? – на пороге стоял монсеньёр Гекат Буало де Жарди. – Отведите в камеру пыток вон того молодца. Он ведь пока не знает, что является ценой за предательство и глупость? Быстро! – отдал он приказание двум монахам.

Борлея схватили за руки и повели. Он не сопротивлялся. Только, обернувшись к Георгу, произнёс: «Кто не усомнится – тот и пройдёт. Смерти нет – есть только страх и ошибки. Передайте господину Пьеру, что я не подвёл его».

– Глупый фанатик! Что вы с ним сделали? Такого парня мне испортили! Хотя, – монсеньёр хитро прищурился, – он сам не знает, кто его истинный хозяин. Как, впрочем, и вы – совершенно не знаете, кто ваш истинный друг.

– Уж точно не вы, – произнёс Георг, смело глядя на Геката де Жарди.

– Кто знает? Вы ещё новичок, если считаете, что у человека могут быть враги или друзья: и те, и другие являются его испытанием.

– Так учит Святая Церковь?

– Вы так и не поняли этого урока. Туда же! – Громко произнёс монсеньёр, кивнув монахам. И Георга повели, фактически потащили к выходу. Он едва успевал передвигать ногами. Голова гудела, несмотря на старания Ангела. Кстати, где он? Георг обернулся: на его плече, изрядно уменьшившись, восседал как ни в чём не бывало его милый Азриэль.

«Всё в порядке», – подумали оба.

* * *

Когда Георга ввели в камеру, предназначенную для пыток, Борлей уже был подвешен на цепях за ноги над бочкой. Два монаха крутили жуткое заржавелое колесо, периодически опуская страдальца в воду. Борлей был на редкость вынослив. Вся его пышная чёрная грива, густые брови – такие, что глаз фактически не было видно, – худое иссохшее тело (он был раздет, одежда грязной грудой валялась на полу) – всё было струящимся и стекающим. Борлей превратился в сплошную каплю. Но молчал.

На противоположную стену за руки и за ноги подвесили Георга. Они смотрели друг на друга. Только один из них был вверх ногами. И это было не очень удобно. Их оставили наедине. Георг раскачивался на цепях.

Душно. Тошно. Да что там, просто больно. Очень. В мозгу стучало. Он слышал внутри себя эти приливы жизни. «Значит, жив», – отстраненно подумал он. И тут какая-то волна поднялась в нём. Он громко начал читать: