Мастерская сновидений - Галина Барышникова

Когда я хочу, чтобы мне меня рассказали, я открываю твоего «Южного почтового», и в каждой строчке знаю – ты говоришь со мной. Много дней я провела в дневниках Бетховена: как могуч и как одинок был этот человек. Меня потрясли его письма к несуществующей и вечной возлюбленной «Mein Engel, mein alles, mein ich» (Мой ангел, моё всё, моё я). Он искал её образ, как потом будет искать Блок образ вечной женственности… Зачем я это говорю? – Я думаю, что ты… да, что ты писал мне, как пишут письма, как пульсирует сигналами Земля в беспредельность Неба. И я услышала.

Это так смешно, нет! это так горько: вокруг меня так много людей, так много близких, но нет никого, роднее тебя. Мы касаемся друг друга через страницы, смотри – я глажу рукой строки, которые ты написал, а значит – наши руки встречаются.

Маленьким девочкам нужно рассказывать сказки, говоришь ты, и я сажусь вечерами, свернувшись в калачик под одеялом, словно эта маленькая девочка – я, и слушаю твои сказки. Спасибо. Так бережно ко мне ещё никто не относился.

Иногда я узнаю тебя в других людях, и мне кажется, что ты не стал звездой, как когда-то мне думалось, а пролился золотым дождём на Землю, которую так любил. И я узнаю тебя, по каплям собирая твой образ, и бесконечно люблю тех, в которых есть частичка твоей души.

Лети, Антуан, лети.

Я верю в многомерность Бытия, как верил в неё ты, и я знаю, что в одной из складок времени есть пространство, где ты пишешь свои удивительные книги. Чтобы в нерадостном декабре мне было, с кем поговорить и почувствовать себя нужной. Лети, Антуан, лети…

Он не смог дождаться утра, взяв трубку, он набрал её номер: ты одна? – Да. – Через сорок минут он уже звонил ей в дверь с сумкой на плече и с бульдогом под мышкой. Так они перестали встречаться и стали жить вместе.

Что такое – воспоминания так и лезли сегодня в голову, видно день такой. Жорж налил себе стакан кофе. Вода в чайнике уже остыла – получилась бурда. Он залпом выпил весь стакан и пошёл спать. Как хорошо, что сегодня суббота, подумал он, ложась на смятую постель. Было ощущение, что он не спал всю ночь, тогда как… Интересно всё же, куда это он каждую ночь мотается? Рядом лежал бульдог и тяжело дышал, приоткрыв глаза. Старый пень, казалось, наблюдал за ним из сонной стороны сознания. Он был толстый, прожорливый, поспать любил ещё больше, чем поесть, и с годами это усиливалось. Но был удивительно предан. Предвосхищая все эти качества, одиннадцать лет назад, ещё в младом щенячестве пса, Георгий назвал его Санчо Панса.

Было семь часов утра, когда Георгий, сладко обняв подушку, засыпал. Это час, когда нормальные люди уже просыпаются или готовы проснуться, а люди творческие, осознав всю усталость от прожитой ночи, только погружаются в сладкую истому сна. На другом конце города Сандра тоже почувствовала усталость и решила, что раз этот день принадлежит ей, то и распоряжаться им она будет по своему усмотрению и в своё удовольствие: спать, отвечать на звонки, а если кто придет, с тем угощаться и поздравляться – шампанское и торт в холодильнике, фрукты в вазе на столе. Очень давно она никого специально не приглашала – кто любит, тот вспомнит. А остальное – игра в хороший тон. Она подушилась новыми духами и легла в постель.

* * *

На это субботнее утро у Петра Александровича были большие планы. Позвонила Людмила Сергеевна, они должны встретиться, но это, по существу, будет деловая встреча. Они пойдут в гости к их общему коллеге – профессору психологии Григорию Еремеевичу Катаеву. Дело в том, что сны зелёной волны, снившиеся на протяжении всей жизни, а также сон, приснившийся накануне, чрезвычайно его взволновали, но необыкновенно обрадовали Болдыреву. А Григорий Еремеевич считался лучшим специалистом в области сновидений. Он вёл тренинги, постоянные семинары. Надо сказать, что Пётр Алексеевич до недавнего времени относился ко всему этому скептически, и жизнь его с самого рождения была посвящена строгой материи. Ну, почти с самого рождения… есть вещи, о которых он предпочитал не думать и не вспоминать. Так же, как существуют вещи, которые неистребимо жили в нём и не поддавались ни времени, ни возрасту. Так, он никогда не забывал, что он – сын репрессированных родителей. Может быть, он бы и забыл об этом, но проверить этот факт не представлялось возможным – государство напоминало об этом постоянно – так, по крайней мере, было в начале его жизненного пути.

Может быть, и сложилась бы его жизнь по-другому, если бы сорок два года назад не зарубили его на вступительных экзаменах на химическом факультете. Он был такой не по возрасту маленький: голодное детство, работа с дедом на заре, за три часа до школы. Он собирал велосипеды, а дед их продавал – на то и жили. А, может, в его росте виновата генетика – тогда он точно не знал, ведь своего отца он не помнил – дело не в этом. Факт в том, что когда он вышел к доске и стал отвечать билет, со стороны комиссии раздалась реплика: смотрите, молекула молекуле отвечает. Экзаменаторы засмеялись. Преподаватель, крохотная женщина, которую действительно, как позже выяснилось, на кафедре уже давно называли молекулой, вся вспыхнула. И как бы замечательно не отвечал Петя, его это не спасло. Чтобы пройти по конкурсу, нужны были все пятёрки, а «Молекула» решила отомстить ему, неизвестно за что, вероятно за напоминание о себе, и влепила ему по химии, по профилирующему предмету четвёрку. Сколько же было слёз! Украдкой, чтобы никто не видел, утирал он ручьи в тенистом саду университета. Прощай мечта, прощай проект биохимического двигателя! Последние годы он только и жил этой мечтой – абсолютно нереальной, совершенно сумасшедшей. Он мечтал выстроить космодром, где бы всё питание шло за счёт биоэнергетики человека. В этом была и сверхнадёжность – никогда не будет недостатка в топливе, пока есть на борту хоть один человек, а во-вторых, сверхсекретность – вводились коды всего состава, и никто из посторонних не смог бы попасть даже на территорию космодрома, не то что в ракету. Химия была его страстью. Химия была его кошмаром – сколько раз он просыпался ночью: то не сходились формулы, то уже выстроенный космодром смывало волной и уносило в море. И теперь всё пропало! Из-за какой-то «Молекулы»… Неожиданно кто-то положил руку ему на плечо. Петя обернулся – это был профессор Грандовский – знаменитый Грандовский.

– Извините меня, Петенька, это я отпустил глупую шутку в ваш адрес. Я не думал, что так всё обернётся.

– Я пропал, да?

– Пропал, Петя. Но дело не только в четвёрке, вы отлично знаете предмет, можно устроить переэкзаменовку – я в присутствии комиссии готов вас выслушать. Но это всё равно не поможет – мы готовим специалистов для оборонки, а вы – в чёрном списке. Я читал ваше дело. Вы понимаете меня?

– Из-за родителей?

– Да, Петя.

– Хорошо, я иду забирать документы.

– Вот ваши документы, – профессор протянул ему серую папку.

– Спасибо.

– После скажешь спасибо. Вот тебе письмо к декану филологического факультета. Досдашь только историю вместо химии, – он улыбнулся, – а остальные экзамены тебе перезачтут: русский, литература, язык у тебя на отлично. И скажи, чтобы позвонил мне – поймать его не могу. Удачи!

– Но поч-чему филология?

– Потому что с твоей анкетой – ни в историю, ни в точную науку – она вся на оборону работает, ни-ку-да! А ты парень толковый, с тебя в любой области толк будет. Ну, ступай!

– Спасибо вам.

– После скажешь.

Так Петя Кудрявцев неожиданно оказался студентом филфака, о чём и думать не думал! Но чтобы приступить со всем рвением к новой науке, он начисто заставил себя забыть о химии, он почему-то знал: чтобы вошёл новый объём, нужно освободиться от старого, либо это происходит добровольно, либо происходит вытеснение. Наверное, было бы странно, если бы темой своих исследований он выбрал кого-то другого. Ему нужен был размах, объём. И этим пространством для него стал Толстой. Не изящный Пушкин, не узкий и, как рана глубокий Лермонтов, а широкий, стихийный Толстой. Если бы он изучал музыку, то его выбор, наверное, пал бы на Бетховена.

Первые годы показали, какого замечательного студента приобрёл университет – Петя выступал на конференциях с докладами, писал замечательные курсовые, уже на третьем курсе ему предложили обдумать тему для диссертации.

Здесь надо заметить, что профессор Аристарх Грандовский не оставлял его своим вниманием. Он встречался с Петей, давал ему советы, почему-то он считал для себя обязательным контролировать и помогать этому мальчику – то ли от того, что тот был сиротой, то ли по причине его яркой одарённости… понять было трудно. Так, например, его очень беспокоил Петин рост, и он повёл его на обследование к знакомому профессору, осмотрев его, доктор странно улыбнулся и сказал: очень скоро вы сами себя не узнаете, молодой человек. Так и вышло. Летом на практике он много работал, был в Ясной поляне, собирал материалы, а в августе вернулся домой, в Архангельск, – повидаться с дедом и бабушкой. Он бежал по знакомым родным холмам, уже издали увидел свой дом и бабушку, вот она вышла на дорогу и пошла ему на встречу, Петя побежал,… но она прошла мимо. Петя остановился: «Ба!» – позвал он её. Она обернулась и долго всматривалась в этого худенького долговязого паренька в подвёрнутых брюках, в потёртом пиджачке с короткими рукавами. «Ба!» – повторил он и протянул ей руки. «Боже мой, – только и смогла она сказать, глотая слёзы. – Как за год-то вырос, как поизносился».