Загадка лондонского Мясника - Тони Парсонс

– А как же иначе? Было бы просто, все бы так умели.

– Теперь полчаса на велотренажере и не забудь растяжку.

Он похлопал меня по спине и перелез через канаты. Подошел к музыкальному центру, включил альбом группы «Джем». Фред был владельцем этого любительского клуба и музыку выбирал сам. Громко заиграла «Ухожу в андеграунд».

Теперь я чувствовал себя гораздо лучше. В ушах больше не звенело. Завтра удары по ребрам наверняка дадут о себе знать, зато другие части тела серьезно не пострадали. На ринге изматывает не столько боль, сколько шок от того, что тебя бьют.

Я вдруг почувствовал, что на меня кто-то смотрит.

Человек стоял рядом со штангами, на руках у него были перчатки без пальцев, и, судя по мясистым плечам, этих самых штанг он перетягал достаточно. Азиаты с таким мощным телом сейчас попадаются все чаще.

Мужчина задержал на мне взгляд и направился к шкафчикам, где Фред хранил боксерские наборы. Взяв черный шлем и пару ярко-желтых перчаток, он подошел к рингу и перелез через канаты. Наконец я его узнал. В вырезе футболки темнел краешек синяка. Этот след оставил я, ударив громилу в сердце, когда тот потешался над моим псом.

– Давай биться, – сказал азиат, натягивая перчатки.

– Это называется провести спарринг, – поправил я.

– Но бой же контактный? Ты стараешься вырубить противника, так?

Я пожал плечами:

– Конечно.

Бесполезно было объяснять, что в основе боксерских поединков лежит неписаный кодекс чести и глубокое доверие. Этого парня такие вещи вряд ли заинтересовали бы.

Мы с Фредом устраивали поединки уже пять лет, и за это время ни один из нас не ударил партнера ниже пояса и не покинул ринга обозленным. Нашу дружбу выковала грубая близость боя. Тем не менее качок был прав: сил мы не жалели.

– Ты меня ударил, козел, – процедил он с яростью.

– А ты оскорбил мою собаку.

– Тогда ты застал меня врасплох, но теперь я готов.

– У меня только что было три раунда.

– Посмотрим, насколько ты крут. Если у тебя смелости хватит.

Я посмотрел на желтые перчатки фирмы «Клето Рейес». Каждая весила десять унций, делали их вручную в Мексике. Это лучшие перчатки в мире, но слишком легкие для спарринга. Правда, беспокоило меня другое. Я снял свои перчатки.

– Нет.

Я хотел уйти, но качок преградил мне путь:

– Почему?

– Ты не вставил в рот капу.

– Мне она не нужна.

– Нужна. Это обязательно для всех, потому что я могу задеть тебя локтем. Или ударить лбом. Или даже – с минимальной вероятностью – дать тебе в зубы.

К нам подошел хозяин, взял качка под руку и без всякого труда развернул его к себе лицом. Когда-то Фред работал вышибалой.

– Видишь, что там написано?

На стенах клуба «Смитфилд Эй-би-си» висели фотографии спортсменов. Особенных спортсменов – прирожденных бойцов, непобедимых, прославленных, тех, кого Фред безмерно уважал. Зубров бокса: Джека Демпси, Джейка Ламотты, Джо Фрейзера, Марвина Хаглера. А рядом были снимки худеньких кубинских мальчишек, что выходили на ринг по десятку одновременно, без футболок, в перчатках, которые выглядели так, будто их из-под земли выкопали. Над фотографиями висела табличка: «Проводить спарринги без разрешения запрещается».

– Разрешения ты не получишь, – сказал Фред.

Из всех нас он был самым низеньким. В зале собирались непростые ребята: полицейские поддерживали здесь форму, крутые мальчики из криминальных кварталов познавали милую науку ставить синяки, молодые женщины учились приемам самообороны, а белые воротнички испытывали себя на прочность. Однако никто из них не спорил с Фредом.

Азиат ушел с ринга.

– Когда глотаешь стероиды пачками, получаешь много неприятных последствий, – заметил Фред, который был не только боксером, но еще философом. – Яички съеживаются, лезут прыщи, выпадают волосы. Но хуже всего, что стероиды разрушают часть мозга, которая отвечает за сдерживание агрессии. Под конец у таких людей появляется желание кого-нибудь убить.

У выхода висела тяжеленная груша. Покидая зал, качок врезал по ней со всего маху.

Фред презрительно рассмеялся.

– Совсем не важно, как ты ударишь, – сказал он.

Девять

Стэн чувствовал: что-то затевается.

Из нас троих завтрак съел он один. Скаут стояла у окна, прижав ладони к стеклу, и вздрагивала каждый раз, когда у дома останавливалась машина. Я поглядывал то на часы, то на мобильник.

Пора бы уже приехать.

Стэн лежал посреди комнаты, как сфинкс. Он скромненько скрестил передние лапы и настороженно смотрел на нас огромными круглыми глазами, будто спрашивал: а вы ничего не хотите мне сказать?

– Вот она, вот! – воскликнула Скаут.

Я подошел к окну и увидел белый пикап, полный собак.

На пассажирском месте сидел ирландский волкодав. Он с интересом следил за рыночным грузчиком в халате и с окровавленными по локоть руками. К заднему стеклу прижались плоскими носами два французских бульдога, а в кузове торчал целый лес хвостов, которые повиливали, когда маленькие собаки обнюхивали больших, а большие – маленьких. Из водительской двери вышла девушка в грязных камуфляжных штанах. За ней выскочил лабрадудль: помесь лабрадора-ретривера и пуделя. Девушка загнала его обратно и закрыла дверь.

– Ну что, Стэн? – сказал я. – Это за тобой.

Ханне, беззаботной молодой чешке, пес обрадовался, точно старому другу. Ничего личного. Он всех приветствовал, как друзей.

Скаут начала прощаться, но Ханна без лишних церемоний взяла щенка на поводок и направилась к двери.

Мы с дочерью стали смотреть в окно. Болонка, бишон фризе, каким-то образом просочилась в приоткрытое окошко пикапа и теперь обнюхивала тротуар. Ирландский волкодав наблюдал за ней с высокомерным презрением. Ханна и Стэн вышли на улицу. Девушка взяла бишон фризе под мышку, другой рукой подняла Стэна, посадила обоих в пикап и уехала. Мы со Скаут провожали его взглядом, пока габаритные огни и хвосты не скрылись из виду.

– Только бы Стэну было хорошо, – сказала дочка.

– Смеешься? – ответил я. – С такими друзьями он отлично проведет время.

Мы позавтракали в ресторане «Смитс оф Смитфилд». Официант как раз принес счет, когда я вдруг увидел, как мимо окна по улице прошел Стэн, волоча за собой поводок. Скаут выбежала, а я набрал номер Ханны. В трубке послышались яростный лай, крики ужаса, протестующие возгласы людей и вой собак.

– Как там Стэн? – спросил я.

– Сэм? Ах да! – ответила Ханна. – У Сэма все хорошо.

Скаут внесла щенка в ресторан. Он испуганно озирался, высунув язык от жажды и усталости. Сердобольный официант поставил на пол серебряную миску с водой, дочка опустила пса на пол, и он принялся шумно лакать.

– У Стэна точно все хорошо? – спросил я девушку.

Услышав свое имя, щенок взглянул на меня огромными разгневанными глазами и снова принялся пить. Встревоженная Скаут гладила его.

– Да, – ответила Ханна. – Да, у малыша все в полном порядке. Сэм… он с друзьями. Тут очень красивый парк, им нравится. Вот он! Ха-ха-ха! Побежал к деревьям. Хороший мальчик!

Скаут и Стэн так и сияли от радости, что снова оказались вместе. Я посмотрел на них и решил – собаку мы будем выгуливать сами.

* * *

Утром мы собрались на совещание в Первом отделе. Инспектор Уайтстоун со списком имен в руке стояла у стены Мэллори, на которой висел увеличенный снимок мальчишек в форме.

– Осталось четверо, – сказала женщина. – Не пятеро, а четверо.

Инспектор повернулась к стене и аккуратно перечеркнула красным лицо крайнего слева парня.

– Адам Джонс убит.

Она перечеркнула крайнего мальчика справа.

– Хьюго Бак убит.

А потом красный крестик появился на лице того, кто стоял в самом центре – неулыбчивого подростка в темных очках.

– Достопочтенный Джеймс Сатклиф, – сказала Уайтстоун. – Младший сын графа Браутонского. Точнее, был достопочтенный Джеймс Сатклиф. Спустя два года после того, как сделали эту фотографию, он покончил жизнь самоубийством. Утопился в море на побережье Амальфи, где родители снимали виллу.

Мы все молчали.

– В то лето ему исполнилось восемнадцать, – добавила она.

– А ведь у графа есть еще и дочь, – заметил Мэллори.

Уайтстоун кивнула.

– Достопочтенная Крессида. В восьмидесятые слыла бунтаркой. Во время антикапиталистических беспорядков помочилась у памятника жертвам Первой мировой.

– Ну и ну, – сказал Мэллори.

– Сбежала со старым немецким художником. Тот был на тридцать лет ее старше. Сейчас помирилась с родителями, и те все простили.

– Самоубийца оставил предсмертную записку? – спросил старший инспектор.

– Нет, сэр. Даже тела не нашли. На берегу лежала сложенная одежда и незаконченный набросок. Джеймс был художником. Из семерых друзей он явно самый талантливый.