Доспехи совести и чести - Наталья Гончарова

виду не подала, отца не ослушалась, а присела рядом с матушкой и Лизой на софу.

Трусов тотчас повернулся к тестю, он всегда был любезен и подобострастен с Николай Алексеевичем Арсентьевым. Тот хоть уже и отошел от дел, но по-прежнему был влиятелен и богат, и пусть его внешность отличалась простотой и неказистостью, а манеры были сродни крестьянским, все же был хитер и коварен, так что Пал Палыч, который был хитер и изворотлив не меньше, знал, что надобно сказать и в какое время, дабы не попасть ненароком в немилость.

– Поговаривают, что война не за горами, Государь оказывает давление в Индии, Британия со всей вероятностью лишиться дальних подступов, и я со всей убежденностью, считаю, что та угроза потери торговых путей, которая нашим Государем так дальновидно создана, вынудит противника … – начал было Трусов.

– Полно Вам, Пал Палыч, рано вы еще со всей убежденностью, – перебил его Арсентьев.

И без того не питавший к свекру добрых чувств, Трусов, едва не подпрыгнул от обиды, в ответ на пренебрежительную манеру Арсентьева вести беседу, будто он один в этой жизни знает как надо и как правильно. Однако памятуя о народной мудрости, что хозяин тот, у кого деньги, оскорбление сие снес молча, виду не подал, и как ни в чем не бывало, продолжил:

– Кстати, в этом самом деле, в крайней нелицеприятном свете, фигурирует не кто иной, как Ваш сосед, – многозначительно заявил Трусов.

– Долгополов? – удивленно спросил Арсентьев.

Сердце Лизы, будто кубарем скатилось вниз, кажется, она даже перестала дышать, но боясь взглядом или жестом выдать свой интерес, потупила взор, и будто бы найдя что-то крайне интересное на дне бокала, стала ожесточенно вертеть его в руках, тогда как все ее существо в это время превратилось в один лишь слух.

– Нет, что Вы, Ваш НОВЫЙ сосед – Мейер. Впрочем, о нем и до этого ходили дурные слухи. И не смотря на то, что Мейер знатен, родословная его, я вам скажу, не без пятен. Отец его был чрезвычайно богат, вот только происхождение сего состояния покрыто тайной и туманом слухов. И как водится, ежели, те деньги нажиты путем неправедным, то проку не будет, это уж наверняка. И рано или поздно – все прахом пойдет. ВСЕ! – театрально подытожил Трусов, да так, что стало совершенно неясно говорил ли он все еще о Мейере, или уже имел ввиду самого Арсентьева. Но затем, спохватившись, что не все рассказал, торопливо продолжил:

– И конечно, в довершении, конец Мейера старшего, что легенды складывать: не то пропал, не то бежал, не то и вовсе сгинул. Вот только супруга его, соответственно матушка вашего соседа, недолго горевала, и в скоростях вышла второй раз замуж, и вновь за человека с дурной репутацией, и прошлым, что миф. Как бы то ни было, в России она не задержалась, а уехала не то во Францию, не то еще куда. Ну да не важно, так о чем это я? – Пал Палыч так увлекся, рассказывая сплетни, которые, конечно же, почерпнул не где-нибудь, а в салонах с дурной славой, что совсем позабыл, о чем хотел сказать, и к чему тот разговор начал. – А, вот, вспомнил! В общем, ходят слухи, что не ровен час, обвинят его… Замечу, слухи те не беспочвенны, так как на него поступил в Третье отделение донос, и раз уж после того доноса, он тотчас подал в отставку, тем самым признавая свою вину, стало быть все изложенное в том доносе чистая правда. Уж разве стал бы невинный человек подавать в отставку, только лишь оттого, что кто-то чего-то написал? Я так по себе сужу, конечно же, не стал. И…

– Так в чем все-таки его обвиняют? – нетерпеливо перебил его Арсентьев.

– В шпионаже, Николай Алексеевич, в шпионаже, и в государственной измене, – на последних словах, он понизил голос, а голову, опустил едва ли не на колени, в знак того, что сказанные слова, имели такую значимость, что даже произнося их, человек мог сам себя подвергнуть крайней опасности, – затем немного помолчал, сделав театральную паузу и выпрямившись, как ни в чем не бывало, продолжил: – С кем и о чем он вступил в сговор доподлинно неизвестно, но учитывая все вышесказанное, неудивителен и даже предсказуем сей исход, все таки как важно, с малых лет, прививать моральные ценности, воспитывать детей в строгости и богобоязненности, так ведь голубушка? – обратился он к жене, завершив рассказ неожиданным жизненным выводом.

– Верно, Павлуша, верно, – кротко ответила та, как того и требовалось.

– Говорят, его арест дело решенное. И лишь вопрос времени когда именно это произойдет. Тем не менее, как не прискорбно это признавать, достаточных доказательств его преступлений Мейера у Третьего отделение пока нет. Но повторюсь, это лишь пока, ведь между доносом и арестом как водится, всегда месяц ждут, – добавил Трусов.

Лиза была едва жива, сердце колотилось будто заячье, она ожидала всего: прелюбодеяния, карточных игр, промотанного наследства, дуэлей, долгов, пьянства, всех тех пороков, что являлись скорее нормой, нежели исключением в высшем свете. Но только не этого!

Разговор в гостиной принял привычное русло, дела политические были оставлены и забыты, а на замену пришли дела земные, да житейские, что оказались важнее и интереснее. Говорили о завтрашней охоте, и о планах на вечер, что приготовить и что подать, а на что уж и глаза не глядят, и что не при каких условиях и подавать не стоит. На охоту изъявили желание отправиться все, и даже дамы, кроме Лизы. Для вида и она согласилась, но решила завтра сказаться больной, чем раньше никогда не пользовалась, но теперь, ее недуг как нельзя пришелся кстати. Как бы она не пыталась принимать участие в беседе, мысли неизменно возвращались к Мейеру, и оттого все ею сказанное было не к месту и не ко времени. Нужно ли верить услышанному? Надо ли полагаться, на слова Трусова? И надо ли вообще полагаться на то, что говорят другие? Она с малых лет знала, что и о ее семействе злословили не мало. Отец ее Николай Алексеевич Арсентьев, несмотря на то, что происходил из дворянского рода, который когда то обладал и титулом и землями, на момент вступление в наследство, от своего рода получил лишь имя, умирающую деревеньку да долги, которые будто нарочно всегда ходили парой с титулом. И сидя на последней ветке, умирающего генеалогического древа, недолго думая, нашел для себя единственно возможное решение, а именно женился на дочери известного Московского фабриканта Кошкина, обменяв свой титул на деньги, и ни минуты о том не жалел. Продолжив дело тестя, в