Доспехи совести и чести - Наталья Гончарова

отхлынула от лица Мейера, он побледнел будто та самая полотняная скатерть, за которой они сидели. Затем холод сменился жаром, щеки пылали, словно в огне, а на висках выступили крапинки пота, стекая по скулам за белоснежный пластрон.

Достав платок, он промокнул лоб и спросил:

– Какие сведения вы желаете получить от меня в обмен на имя.

– Список въезжающих лиц из Англии и Франции, а также расположение войск и намерения армии на дальних подступах Британской Индии, в преддверии форсирования границ…

– Я не располагаю такими сведениями, список въезжающих лиц, да, но армия, я к этому не имею никакого отношения.

– Что ж, тогда и мне нечего Вам будет предложить, – заключил Мольтке, но кажется, замешкался, явно желая что-то добавить, но будто не решаясь, и наконец, произнес: – И еще, забыл Вам сказать, в случае Вашего сотрудничества, мы со всей ответственностью гарантируем, что не позже марта следующего года вы займете пост Главноуправляющего Третьим отделением, – и, произнеся это, пытливо посмотрел на Михаил Иогановича.

– Дайте мне несколько дней, – коротко ответил Мейер.

Август фон Мольтке кивнул, скрыв улыбку, а затем продолжил, – все сведения необходимо отправлять на этот адрес, и он, скользнув в сюртук, вынул заранее приготовленный конверт и положил его на стол.

Мейер на секунду заколебался, но затем протянул руку и взял его.

Ноги несли ее в сад сами собой. Еще вчера она клялась, что не видеть его больше – единственно правильное решение, так будет лучше для других и для нее самой, оберегая свое сердце из страха и чувства самосохранения, но теперь, поддавшись чувству, гораздо сильнее и глубже первого, забыв обо всем, она спешила снова в сад. Все, конечно же, удивились, почему она встала так рано, уж не захворала ли, матушка подозрительно промолчала, но глаз с нее не сводила. Впрочем, ежели бы кто и высказал возражения, едва ли она послушала бы их. Накинув на плечи толстую, но невесомую пуховую шаль, защищаясь от утренней прохлады, всем своим сердцем и телом она устремилась туда, страшась при этом лишь одного, что он внемлел ее словам и больше не вернется.

На том самом месте, где еще вчера был он, паслись будто курочки серые куропатки, услышав ее, они смешно засеменили прочь, а затем и вовсе взмыли ввысь, скрывшись в густых кронах деревьев. Подойдя к краю участка, она робко ступила на чужую землю, и в том же миг, изменился весь мир, решившись на такой дерзкий шаг, она будто вступила в новую жизнь, которая так страшила, но манила ее. Подойдя к дереву, Лиза сорвала крупный лист вяза, вложив его в ладонь, другой рукой провела по нему пальцами, прикосновеньем, изучая шероховатую поверхность и сеть жилок выступающих над поверхностью листа, будто вены. Жесткий лист вяза приятно царапал нежную девичью кожу, что знали лишь прикосновенье к книге, да шитью. Устыдившись такого странного и почти интимного жеста, она измяла лист в ладонях, и поспешно спрятав его у себя на груди в складках платья, испуганно обернулась.

К счастью она была по прежнему одна, и, не желая быть застигнутый врасплох Лиза поспешила в свое убежище, в свой яблоневый сад, там, где все ей было так знакомо и привычно. По пути она едва не споткнулась, и облегченно вздохнув, что не упала, и ничего дурного не случилось, поскорее села на скамейку. Не даром родители с самого детства увещевали ей не отходить далеко от дома, и чувствуя, свою беспомощность, она не смела ослушаться их, однако чувствовала, что душа и сердце тянется к неизведанному, прочь из клетки, которой служило для нее не только тело, но и разум.

Прошел час, а может больше, никто не появлялся. Вглядываясь и вслушиваясь в неизвестность, за каждым деревом и в каждой тени, в каждом шорохе и в каждом дуновенье ветра, она видела его. Но через минуту, убеждаясь в обратном, теряла надежду, капля по капле. Пространство полнилось и звуками и цветом и движеньем, будто живое существо, что может волноваться, скользить, дышать и даже говорить.

Лиза уже отчаялась, как вдруг вдали мелькнула фигура, его высокое, долговязое тело, появилось на горизонте. В руках он держал шляпу, которой размахивал взад и вперед, толи радостно, толи яростно, жесты его настроения Лиза различать, еще не научилась.

– Уж не меня ли вы ждете? – весело крикнул Мейер, помахав ей шляпой, будто флагом, толи приветствия, толи капитуляции.

– Разве вы не обещали, больше не ступать на чужую землю? – сердито спросила Лиза, нахмурившись. Меньше всего ей хотелось, чтобы он понял, как долго она ждет его здесь. Во вторую встречу она хотела быть милый и доброй и ласковой, но его вид, самодовольный и веселый, свидетельствовал о том, что он нисколько не сомневался, что она будет ждать его, а все ее запреты и мольбы, не стоят и ломаного гроша. От мысли, что ее чувства, будто пустячная головоломка, были разгаданы, так легко и так точно, ей стало тошно, прежде всего, на саму себя, что она так проста и предсказуема, а значит скучна. Но злилась Лиза не только на себя, что, вопреки сказанному – пришла, но и на него, и даже в большей степени на него, за то, что он знал и был в том уверен – она придет.

– Вы обещали, что не потревожите меня вновь, значит ли это, что ваше слово ничего не значит? – рассердившись, спросила она, в полной мере не осознавая, сколь резко и даже обидно звучит ее вопрос.

– Полно, Вам, гневаться, Лизавета Николаевна, я ничего не обещал, и уж тем более, не мог я дать обещание не свидеться больше с вами, ибо это обещание, сделало бы меня крайне несчастным, а я себе не враг, нет, не враг, – весело заметил Мейер, дав понять, что гнев ее не только нисколько его не тревожит, но и наоборот – лишь забавляет.

– И потом, я с юности научился читать женские знаки, к примеру, ежели спросить мою матушку, будет ли она чаю, а она ответит: «Нет», да так категорично, и уверено, так и знай, что вместо одной чашки чая, выпьет целых две, а может даже три. А ежели, с утра скажет, что хочет в театр, да весь день об этом будет говорить, и даже успеет наряд выбрать, то можно в театр и вовсе не собираться, ибо аккурат за пять минут до выхода, скажется больной, и никуда не поедет.

После этой тирады, несколько не смущаясь, и не дожидаясь приглашения, Мейер присел на другой край скамьи, и, поспешив, объяснить сию фривольность в своем поведении, произнес:

– Я прошлый раз, сказать по чести, настоялся, и,