Нечётные числа - Джей Джей Марш

вернулась в кафе.

У Ловисы на лице было другое ее любимое выражение – беспокойство.

– Гаэль, прости, я расстроила тебя? Я не хотела.

Я допила свой подостывший кофе.

– Нет. Просто… может, что-то из этого стоит оставить между тобой и психологом? Понимаешь, о чем я?

Мы расплатились и молча пошли обратно к вокзалу.

В тот вечер я предложила посмотреть фильм. Мы заказали пиццу, надели пижамы и сели рядом на диван, смеясь над девчачьей комедией. Когда кино закончилось, Ловиса вылила остатки вина в бокалы и выключила телевизор. Мы беззаботно болтали о недооцененных женщинах-комиках и грызли корочки от пиццы. Симона написала сообщение, что катается на лыжах с сестрой и поедет сразу в шале. Она прислала нам обеим сердечко и свою фотографию на склонах.

Как всегда, ее красота ослепляла. Она всё еще выглядела максимум на тридцать, несмотря на то что за последние пару лет нам всем исполнилось сорок. Когда мы впервые встретились, ее сногсшибательная красота причиняла мне боль. Как и богатство Мики, внешность Симоны, казалось, давала ей несправедливое преимущество в мире, и меня это всегда возмущало. Но сейчас уже нет. После смерти Дхана я перестала завидовать.

– Эта девушка могла бы носить мешок и выглядеть привлекательно, – сказала Ловиса. – Кажется, она совсем не стареет. Где-то у меня есть фотография с того раза, когда мы были на Кефалонии. Когда это было? В 2003-м?

Она вскочила и открыла шкаф.

– Нет, Кларк повез нас в Берлин в 2003 году, помнишь? Кефалония, скорее всего, была в 2005 году. Организовывала Симона. Вспоминаю все наши встречи, и… Знаю, что нам не позволено иметь фаворитов, но мне больше всего понравились острова. – Мои глаза слипались, и я была готова ко сну.

– Вот! Кефалония и правда была в 2005-м. К старости мы становимся забывчивыми. – Ловиса плюхнулась на диван рядом со мной с фотоальбомом. Настоящие фотографии, наклеенные на прозрачную пленку, каждая подписана аккуратным почерком Ловисы. Эта женщина была анахронизмом, и я любила ее за это.

Мы прижались друг к другу и рассматривали фотографии, вспоминая и напоминая друг другу забытые детали. Там была Симона, стоящая на пляже в Старой Скáле, прикрыв глаза рукой и закрывая лицо от солнца. Мы сравнили снимок с фотографией, которую получили только что. Ловиса была права: Симона почти не изменилась.

Наверное, виноваты были вино, тепло и усталость, но на многих групповых фотографиях я видела пятерых друзей и одну тень. Место, где должен быть человек. Были и кадры последнего вечера. На большинстве я отсутствовала, потому что фотографировала. На одном групповом снимке с автоматическим спуском мы вшестером сидели за обеденным столом в той маленькой комнате. Я почти чувствовала вкус подгоревшего супа, запах пивного сыра, тепло огня, дружбу и чертовски неудобное платье. На этой фотографии что-то было не так, но я не могла понять, что именно. Снова всплыло это мучительное сомнение. Как будто там все эти годы было что-то очевидное. Я была слишком близко, чтобы разглядеть это.

Когда мы перевернули последнюю страницу, сложенные коричневые бумажки упали мне на колени, как осенние листья. Одна из них свалилась на пол. Я подняла ее, развернула и узнала запачканную жиром настольную салфетку из 1999 года. Это была салфетка Кларка, и на ней были цитата из «Великого Гэтсби» Фицджеральда, вдохновляющие послания от каждого из нас и пятна двадцатилетней давности от рыбного супа и красного вина. Даже несмотря на ужас всего происходящего тогда, Ловиса сохранила наши сувениры. Я разворачивала одну салфетку за другой, видя ее аккуратный почерк, свои собственные пьяные каракули и характерный почерк Симоны, Кларка, Мики и, о боже, Дхана.

Через секунду я уже была там, полная уверенного оптимизма в отношении каждого из нас, царапала слова любви и надежды и не могла удержаться от того, чтобы не вставить тайную шуточку. У меня защипало в носу, и слезы, которые, как мне казалось, давно высохли, триумфально вернулись. Я оплакивала их, тех шестерых молодых идиотов, которые думали, что новое тысячелетие принадлежит им.

Ловиса закрыла альбом, и мы молча сидели, глядя на языки пламени в электрическом камине. Ни у нее, ни у меня не было сил двигаться.

– Гаэль? Я хочу извиниться за сегодняшнее. Я думала об этом и поняла, что слова о том, что мне не нужно было прощать тебя, потому что тебя там не было, в некотором смысле обесценивают твое горе. Этим я несправедливо преуменьшаю твои чувства, заявляя при этом о своем горе и вине. Я сожалею о своем эгоизме.

Я высморкалась в салфетку от пиццы.

– Всё в порядке. Правда.

Всё правда было в порядке. Я пережила это и могла обойтись без терапевтических разговоров из вторых рук.

– Спасибо, что сказала. Мне стыдно, что я так бестолково выразилась. Понимаешь, мое намерение было противоположным покровительственному. То, что я хотела сказать сегодня утром, было своего рода признанием.

Больше я не могла выносить откровения о прошлом. Я выпрямилась, чувствуя действие вина.

– Мне нужно переспать с этим. – Я наклонилась, чтобы расцеловать ее в обе щеки. – Доброй ночи. Спи крепко, и спасибо, что сохранила наши воспоминания. Увидимся утром.

Когда я уходила, она тепло улыбалась, глядя на искусственное пламя.

Что до меня, то я лежала в гостевой спальне с опухшими глазами и болью в горле. Мой эмоциональный мозг бормотал успокаивающие мантры и советовал поспать. Мой журналистский мозг добавил новые улики в папку с пометкой «Действительно ли это был несчастный случай?». Эту папку я, скорее всего, никогда не закрою.

«Потому что, Гаэль, тебя там не было».

Мика, 2011

Как по мне, мы стали слишком самодовольными и европоцентричными. Я первый, кто скажет, как важно гордиться своей родиной, своим континентом и восхищаться всем, чего он достиг. Тем не менее это не должно быть в ущерб другим странам, континентам, местам, которые могут предложить что-то другое. Культурная открытость позволяет нам учиться вести дела иначе. Она не дает нам закостенеть, переходя от патриотизма к национализму. Мы не всегда правы.

Только послушайте, как я тут проповедую. Раньше я часто так высказывался, скорее монологом, чем в диалоге, особенно когда мы с Ловисой еще были вместе. Мы попали в эту ловушку самодовольства, думая, что всегда правы. Поскольку мы сходились во взглядах на политику, религию и образ жизни – mens sana in corpore sano, в здоровом теле здоровый дух, – мы оба думали, что всё знаем лучше всех. Мы осуждали своих друзей. Если честно, мы осуждали всех. С тех пор я изменился. Ловиса – не очень. Я до сих пор вижу