Гвиневера. Осенняя легенда - Персия Вулли

В голосе Артура послышалась усталость, и в матрасе хрустнула солома, когда он опустился на край кровати, но инстинкт заставил меня спросить:

– Тебя еще что-нибудь беспокоит? Последовала долгая пауза. Я кончила заплетать волосы и в упор посмотрела на мужа.

– Константин говорит, что его отец умирает. Кадор был первым, Гвен, самым первым, кто вслед за Мерлином объявил, что я должен быть королем. И без него я никогда бы не отважился на битву. Так несправедливо лишиться поддержки старого герцога Корнуэльского. Не потому, что Константин – недостойный преемник, а потому, что я лишаюсь отца… Да, да, я лишаюсь отца.

Меня поразило такое проявление чувств, и, подойдя к мужу, я молча встала около него. Когда он поднял на меня глаза, я прочитала в них печаль и замешательство. Каждый король учится уживаться с горем – гибнут воины, люди старые и молодые, те, что отдают свои жизни, чтобы выполнить волю господина. Но здесь было другое – просто угасание от слишком долгой жизни.

Я наклонилась и поцеловала Артура в лоб.

– Ну довольно мрачных мыслей, – сказал муж и провел ладонями по моим бедрам. – Позади у нас славный турнир, впереди – кровать с чистыми простынями и довольно времени, чтобы насладиться друг другом.

Он притянул меня на кровать, и я обвила его руками, стараясь успокоить телом мятежность духа. Удалось мне это или нет, знать было не дано, потому что после любовных утех муж, как обычно, укрылся за шутливым тоном и вскоре уснул.

Я же долго лежала без сна, раздумывая о том, что узнала во время собрания Круглого Стола: о путешествии Паломида, о печали Инид и о двух единоутробных сестрах Артура: Моргана за Черным озером строила планы заговоров, а тень Моргаузы затмевала нам солнце даже из могилы. Все это тревожило наши сердца и души и влияло на наше будущее, и мне было жаль, что мы с мужем никогда не говорили об этом.

Глядя на профиль спящего человека, я задавала себе вопрос, сумею ли я когда-нибудь пробиться сквозь завесу отрешенности Артура Пендрагона?

5

НЕМЕЗИДА

– Проклятые пикты!

Когда спустя два дня после отъезда гостей в комнату, которую мы с Артуром использовали как кабинет, ворвался Гавейн, он бушевал, как ураган.

Гавейн – первенец Моргаузы, заносчивый и приземистый, с массивными плечами, имел темперамент под стать своим огненным волосам. Он представлял собой превосходный образец древнего кельта – даже шрамы бороздили его руки и мальчишеское лицо. И, как всякий кельт, он готов был расплакаться от любовной баллады и тут же низвергнуть небеса на землю только из-за того, что пропустил турнир.

– Клянусь, они используют договоры и обещания, чтобы вытянуть все до последнего! Можно состариться и не дождаться, пока их советы хоть что-нибудь решат. И как они умеют ставить палки в колеса – неважно, какие сроки были согласованы. Если бы ты позволил мне разобраться с ними по-своему, Я ни за что бы не опоздал.

Артур взглянул на племянника из-за длинного стола и саркастически улыбнулся:

– Если бы я вверил тебе наши дипломатические отношения, уже через неделю у нас была бы еще одна война.

Это было сказано так добродушно, что Гавейн не мог не рассмеяться в ответ.

– Тем более хорошо, что тебя здесь не было, – продолжал Артур. – Другие получили возможность побиться за награду. Пеллинор в этот раз превзошел самого себя.

При упоминании имени врага принц Оркнейский напрягся, и его лицо окаменело. Артур смотрел на него так, как человек, усмиряющий взглядом полудикое животное одним лишь усилием воли.

– Говорю тебе, потому что так или иначе ты вскоре все равно об этом услышишь и еще потому, что нам с тобой надо прийти к соглашению по поводу твоих постоянных обвинений Пеллинора и его клана.

Руки Гавейна сжались в кулаки, кровь бросилась в лицо. Артур не торопясь поднялся из-за стола под взглядом племянника.

– Когда в начале моего правления твой отец присоединился к восставшему против меня Уриену, он знал, что может умереть, – война есть война. Но смерть на войне почетна и не должна порождать кровную месть. О боги! Если бы каждый, убивший в бою, был бы привлечен к суду, у меня не осталось бы ни одного воина. Я оказал почести всем сдавшимся – Уриену Нортумбрийскому, и особенно тебе. Тебя, одного из своих лучших воинов, я назвал защитником короля, и ты, сын моей сестры, являешься следующим в роду, кто будет претендовать на престол. Я ценю и тебя, и твоих братьев и желаю, чтобы вы были на моей стороне, – я хочу, чтобы ты это понял. Но мне необходимы и люди из Рекина. И я требую, чтобы ты дал мне слово, что больше не будешь им угрожать.

Долгую минуту мужчины стояли друг против друга, их немигающие взгляды скрестились, словно мечи. Стол разделял их, будто могила. Когда Гавейн наконец заговорил, слова рвались из груди, а сам он оставался неподвижным – все силы уходили на то, чтобы сдержать свою ярость.

– А как быть с тем, что именно сын Пелли оказался в постели матери в ту ночь, когда она была убита? Если бы не Ламорак, она жила бы до сих пор. Ты об этом забыл, дядя?

Ответ Артура прозвучал столь же жестко, сколь и точно:

– Королева Оркнейская Моргауза была вольна лечь в постель с любым, кого она предпочла. К несчастью, им оказался сын человека, повинного в смерти ее мужа. Но в этом я виню ее безрассудство, а не Пелли и его родственника.

Он говорил с беспристрастностью, как и подобает правителю. По его голосу нельзя было догадаться, что он ненавидел Моргаузу и запретил ей появляться в его королевстве Логрис. Так же он поступал сейчас с феей Морганой. Это были разумные решения мужчины, которого предали женщины одной с ним крови. Но никто не догадывался, чего они ему стоили.

Я подумала, уж не потому ли сердце Артура оказалось закрытым и для других, что ему приходилось держаться от них на расстоянии.

Принц Оркнейский был хоть и непостоянен, но не глуп, и, поворчав еще немного, дал слово больше не мучить Пеллинора и его сына.

Артур распрямился со вздохом облегчения.

– Не могу выразить, как я рад это слышать. – Его голос был снова полон любви. – Я считаю тебя и брата Гахериса одними из лучших членов Братства Круглого Стола и не хотел бы потерять любого из вас.

Ни слова об Агравейне, брате, метавшемся в заточении на Оркнейских островах и рыдающем от муки при воспоминаниях, о которых не должен знать никто из смертных. Может быть, родственники, не сговариваясь, вычеркнули его из своей семьи – убийство матери, как и кровосмесительство, осуждают все.

– А Мордред? – спросила я. – Он знает, что его мать умерла и от чьей руки? – Я подозревала, что Гавейн использовал свою поездку в Эдинбург, чтобы рассказать младшему брату о судьбе Моргаузы.