Чужая жизнь - Лесли Пирс

Как и большинство соседей Иветты, она переехала на Дейл-стрит от безысходности. Старая миссис Джарвис, которая жила в доме номер один со дня основания этой улицы, сказала ей, что раньше у каждого обитателя Дейл-стрит была прислуга. Но Иветте было трудно поверить в то, что этот район когда-то считался престижным.

Молодая пара расхохоталась, когда сумка раскрылась и все содержимое рассыпалось по тротуару, — это зрелище напомнило Иветте подобные трогательные моменты в родном Париже, в дни ее молодости. В детстве она любила сидеть у окна, как и сейчас, наблюдая за людьми, которые вселялись в квартиры на улице Жардин. Когда Иветта видела кожаные чемоданы, меха и красивые шляпки, которые свидетельствовали о том, что в скором будущем их обладателям может понадобиться первоклассная портниха, она сообщала об этом маме, которая потом заходила к новоселам с букетом цветов и домашним пирогом, чтобы поздравить их с переездом, и всегда оставляла визитную карточку с золотистой каймой.

Иветта подумала, что Дейл-стрит и улица Жардин на первый взгляд очень похожи. Обе улицы, застроенные высокими обветшалыми домами, были узкими, тенистыми и заканчивались тупиком. Но за облезлой краской ставень и дверей на улице Жардин порою скрывались великолепные апартаменты. Иветта до сих пор помнила канделябры, пышные драпировки, прекрасные ковры, серебро и алебастр, которые она видела, когда они с мамой ходили делать примерку. Однажды Иветта спросила, почему они не живут в такой квартире, но вместо ответа получила подзатыльник.

За дверями зданий на Дейл-стрит приятных сюрпризов не ожидалось, разве что у Джона Болтона, который был соседом Иветты слева. Его квартира была роскошной, но так как Джон Болтон был нечист на руку, то ковры, зеркала в позолоченных рамах и парчовые шторы, так же как и золотые часы и сшитые на заказ костюмы шли в комплекте с неоднократными арестами.

Запахи и звуки, доносившиеся из домов на Дейл-стрит, в основном ограничивались «ароматами» мокрого белья и подгоревшей пищи, а также детским плачем, громкими ссорами и развлекательной радиопередачей для рабочих. В Париже пахло свежей выпечкой, чесноком, звучала музыка Моцарта или пение Эдит Пиаф, а люди повышали голос, чтобы поприветствовать друг друга, а не закатить скандал.

Вспоминая о Париже, Иветта всегда испытывала волнение и тоску, и сегодняшний день не стал исключением. Она отвернулась от окна и принялась хлопотать над манекеном в вечернем платье цвета морской волны. Ей нужно было вшить рукава и подготовить все к понедельнику к последней примерке у миссис Сильверман.

Сорокасемилетний Ричард Станислав, которого все обитатели Дейл-стрит знали как поляка Стэна, тоже видел Фифи и Дэна из окна своей комнаты, расположенной на верхнем этаже дома номер два. Он хотел спуститься и предложить им свою помощь, но по опыту знал, что в таком случае его немедленно начнут в чем-то подозревать.

Прожив здесь пятнадцать лет, он научился отлично говорить по-английски, но так и не смог избавиться от польского акцента. То, что он работал мусорщиком и жил один, вызывало у окружающих дополнительные подозрения.

Лет десять назад он бросился на помощь старой леди, которой на улице стало плохо. Позже, когда ее забрала «скорая», полиция обвинила Стэна в краже ее кошелька. Он так и не смог забыть, с какой ненавистью и уверенностью в своей правоте говорили с ним полицейские; будь их воля, они отправили бы его на виселицу без малейших доказательств вины. Случайно выяснилось, что потерпевшая забыла кошелек дома — она нашла его, когда выписалась из больницы домой. Но полицейский, обвинивший Стэна в краже, даже не извинился. Похоже, он был уверен, что с иммигрантом, обладающим смешным акцентом, не стоит церемониться.

Стэн научился игнорировать косые взгляды и равнодушие. Он научился воспринимать как должное то, что ему не следует привлекать к себе внимание, так как он работает мусорщиком. Он смирился с мыслью, что ничего, кроме Дейл-стрит, ему не светит, и привык, что все называют его поляк Стэн. Иногда ему хотелось схватить кого-нибудь за шиворот и заставить сначала выслушать его историю, а уже потом осуждать. Но он прекрасно понимал, что большинство англичан понятия не имели о том, что происходило в Польше во время войны.

На самом деле до вторжения фашистов на территорию Польши Стэн был отличным плотником и у него была жена и двое прекрасных дочерей. Пока он пытался защитить свою страну, его жену и дочерей расстреляли на улицах Варшавы, а дом разрушили. Стэн жалел, что его не убили вместе с ними, так как без семьи жизнь потеряла для него всякий смысл.

Но англичане этого не понимали, да и как могли они это понять? Их страна не знала ужасов оккупации. Лондон пережил сильные бомбежки, но в дома его жителей никогда не врывались посреди ночи солдаты. Англичане не видели, как мирных граждан расстреливают только за пребывание на улице после комендантского часа. Он был для них всего лишь поляк Стэн, человек со смешным акцентом, один из многочисленных иммигрантов, которые должны уехать и оставить Англию англичанам.

Пока Стэн смотрел, как молодая пара внизу на улице смеется над рассыпавшимися пожитками, он подумал, что его дочерям, если бы они остались живы, сейчас было бы столько же лет, сколько этой очаровательной девушке. Сабина была брюнеткой, как и ее мать, а Софи — блондинкой, потому что пошла в него. От этих воспоминаний по щеке Стэна сползла одинокая слеза.

Альфи Макл, живший в доме номер одиннадцать, как раз напротив дома номер четыре, сосед Иветты Дюпре, смотрел на Фифи сквозь дыру в одеяле, которым было занавешено окно его спальни. Когда девушка наклонилась за коробкой, Альфи при виде ее упругой попки, обтянутой джинсами, испытал возбуждение.

Альфи был ровесником поляка Стэна, но это единственное, что у них было общего. Стэн был высоким и худым, с печальным лицом и обвисшими щеками, отчего его лицо напоминало морду бладхаунда. Альфи был низеньким, коренастым, с круглым, блестящим от пота лицом и редеющими, песочного цвета волосами. Стэн был благородным и честным, Альфи же слыл лжецом и вором, а недостаток ума восполнял хитростью.

Спальня Альфи могла дать исчерпывающее представление обо всем доме номер одиннадцать. Стены были живописно заляпаны чем угодно, в том числе едой, кровью и жиром. Мебель практически развалилась. Двуспальная кровать, которую Альфи делил со своей женой Молли, была незастлана и являла взору неделями не стиранные простыни. Здесь стоял кислый запах пота, немытых ног и сигаретного дыма. Голый деревянный пол был завален грязной одеждой. Но Альфи и его жена даже не замечали грязи и дурного запаха, так как ничего другого в своей жизни не знали.

— Че там такое? — раздался голос Молли за его спиной.

От неожиданности Альфи подпрыгнул.

Молли была на два года моложе его, полная крашеная блондинка, которая теперь, когда сняла бигуди, накрасилась и приоделась, оказалась даже по-своему вульгарно-привлекательной.

— Смотрю, как приезжие вселяются в четвертый дом, — ответил Альфи.

Молли подошла к окну, отогнула угол одеяла, чтобы посмотреть на улицу, затем взглянула на Альфи. Бугорок на его штанах не укрылся от ее зорких глаз.

— Ты грязная скотина! — воскликнула она. — Ты бы сейчас дрочить начал, не войди я в комнату!

В ее голосе не было упрека, — Молли просто констатировала факт.

Ей было семнадцать, когда она вышла замуж за Альфи, будучи на шестом месяце беременности. Свою брачную ночь они провели в одной комнате с двумя из его четырех братьев, так как тогда тут жили родители Альфи со своими родителями, а также четверо его братьев и две сестры. У Молли случились преждевременные роды, когда Альфи спустил ее с лестницы за то, что она пожаловалась на домогательства Фрэда, одного из его братьев. Но после двадцати восьми лет замужества такое поведение перестало казаться Молли недопустимым. Она знала, что все Маклы были сексуально озабоченными и жестокими. Она и сама стала такой же.

— А это, блин, не твое дело, — огрызнулся Альфи.

Молли вышла из комнаты, не проронив больше ни слова. Ее не слишком-то волновало, что собирается делать ее муж, но она любила показать ему, что ее так просто не проведешь.

Дэн и Фифи заносили вещи в квартиру, пребывая в блаженном неведенье относительно количества людей, наблюдавших за ними.

— Надо бы сходить в тот магазин на углу и купить кое-что, прежде чем мы начнем все распаковывать, — сказала Фифи, таща по лестнице проигрыватель. — Я до смерти хочу чаю, а все магазины скоро закроются.

— Я схожу за чаем, как только мы перенесем все вещи в квартиру, — предложил Дэн. — Теперь ты не против этой квартиры? Мне, конечно, стоило поискать еще, но я так хотел, чтобы ты поскорее ко мне приехала.

Заметив, как он волнуется, Фифи испытала угрызения совести.