Охота на ясновидца - Анатолий Королев

С другой стороны она убеждала себя: «Ты его сделаешь, сделаешь!»

Первый осторожный шаг в темноте.

Второй.

В поле зрения —фосфорические контуры подземелья: опорные столбы, контуры машин, стеллажи, где она прячется, сука позорная! Ага! Вот он — ну и дурила, стоит совершенно открыто, даже оружие держит рылом в пол! Огонь! Все пули в голову!

Я вижу, что киллерша попалась на удочку — она открыла огонь из автомата в тело мосластого бандюги, которого хитрец подвесил на пожарном рукаве у стены. Мертвое тело мотается от адских ударов, пляшет, как паяц на веревочках. Баба не может ничего понять и, выплевав весь рожок дотла, до последней пули, выдала свое местонахождение. И смерть тут же взрывается смехом, светом, ревом и хохотом. Оседлав мотоцикл, поставленный у стены, — допотопный массивный «Иж» — мой страж врубает на полную мощность свет одноглазого фонаря, и вертит фарой пока не находит лучом света мишень — киллерша вставляет новый рожок! — и дает полный газ, и пускает чудовище рывками вперед. Он что спятил?! До нее по прямой не меньше ста метров! Эй, идиот, тебя превратят в решето!

Казалось бы отчаяный глупец обречен, обе руки заняты рукоятками мотоцикла, свет фары выдает направление стрельбы, грудь и голова абсолютно открыты для шквального автоматного поражения. Но смерть настигает не его, а автоматчицу. И я знаю почему. С самого детства ее преследовал один и тот же жуткий сон: летний безоблачный день, страшный уже тем, что вокруг не видно ни одной тени. Словно предметы забыли, что тень надо отбрасывать. И ей снится, что она — девочка — едет одна на велосипеде по самой середине пустого шоссе. Ей самой лет десять, но велосипед под ней удивительно маленький, совершенно детский, детсадовский и на трех колесах, и ей ужасно неловко сидеть на крошечном сидении в форме сердечка и, выламывая ноги, крутить пе-дальки, задевая коленками свое же лицо. Внезапно впереди, на пустом шоссе, появляется зловещий черный мотоцикл с черным мотоциклистом и светит он лучом черного света. Девочка начинает звать на помощь. А мотоцикл все ближе и ближе. А черный луч света ужасен. Все, что попадает в его тень, тут же навсегда исчезает из глаз. Вот он озаряет дерево и оно превращается в чернильную яму. Вот луч слизывает разделительную полосу на дороге. Спящая с ужасом смотрит на свои руки — от них остались лишь два инвалидских обрубка — ни ладошек, ни пальцев! И ног тоже нет. И велосипеда. Она — безобразным обрубком — висит в воздухе невысоко над горячим, летним асфальтом, и только ветерок шевелит ее легкие льняные волосы. И она истошно кричит. Кричит и просыпается, но не в постели, а в темноте мрачного подземного гаража, где голова ее окольцована металлическим обручем, а в слабых руках тяжеленный предмет из железа, причем одна из рук страшно болит и ноет: там в кисти зияет кровавая дырка. Шатаясь от непосильной ноши, все еще спящая девочка, бросает на пол автомат, и пытается заслониться руками от налетающей огненной фары черного мотоцикла…

Внезапно боль в руке исчезает — дальше тишина.

Я вижу, как спрыгнув с мотоцикла безумным прыжком Тарзана, мой страж направил пустую машину в автоматчицу, и тяжелое ревущее чудище, сбив киллершу с ног, вбивает тело в стену с такой силой, что мозг из расколотой головы прилипает к стене и висит так две-три секунды пока не начинает сползать по кирпичной кладке как голая сизая черепаха, с которой дьявол сорвал панцирь.

Воспоминание о сне убило ее, автоматчица не смогла ни вставить рожок, ни поднять ствол, ни нажать на курок.

Посвистывая сквозь зубы, виртуозно вышивая в темноте мелодию из оперы Мейербера «Гугеноты», телохранитель вставляет в рот сигарету, чиркает зажигалкой… я невольно ожидаю черт знает чего, как в поезде, рывок злобы и кожа сдернута с черепа, как тряпичная маска… кстати, откуда я знаю классическую музыку?

Одна затяжка, вторая, мой ангел-хранитель доволен собой, насмешничая он поплевывает на руки, но я знаю — он обречен, он черезчур уверен в удаче, он наслаждается чернотой бойни, где остывает кровь в жилах восьми тел. Вместо того, чтобы молиться судьбе, он ласкает оружие. Я смутно проникаю в рисунок рока и чувствую, что нельзя насвистывать над кровью! Нельзя неосторожно плеваться такими фразами как: «Меня убьет только мертвый!» Мертвецов вокруг слишком много, они не погребены, воздух еще бродит в кровавых пещерах черепов и колышит занавески задернутых век. Берегись, пересмешник!

Я хочу окликнуть его в темноте. Предостеречь.

Но страх сковывает губы.

Я замечаю, что тело мертвой Ирмы балансирует на краю ремонтной щели в бетонном полу. Ее задело колесом мотоцикла и сейчас покойница колышется на кромке, как чашечка весов. В мертвой руке Ирмы по-прежнему стиснут судорогой костенеющих сухожилий вороной пистолет — скорозарядный «Магнум» 38 калибра — он жаждет удивительных совпадений.

Внезапно тело убитой теряет равновесие и падает — падает! — в щель, ногами вперед, обрывая проводку и попадая ногой в разрыв электрического кабеля, замыкая его на себя. Тело стоит в щели прямо, прижав к груди оружие. По мертвой плоти проходит электрический разряд один, второй, третий. Уцар тока буквально вскидывает голову женщины, заставляет дрожжать губы и веки. Дергает пальцы, которые заледенели вокруг рукоятки оружия. Мертвый палец давит спусковой крючок, крючок чуткий, как жало осы. «Магнум» стреляет. Раз. Мимо… Второй разряд тока. Еще один выстрел. Вид мертвой женщины в черном плаще и такого же цвета берете в чернильной темноте гаража страшен, как — вид античной Горгоны с волосами из живых змей. Губы ее шепчут проклятия. Закрытые веки дергаются, обнажая молочный блеск в просвете холодных век. Еще одна судорога проходит по пальцам.

Пальба застает насмешника у электрощитка, не понимая откуда идет огонь, он врубает свет и получает пулю в висок. Кровь и мозг веером вылетают из кошмарной дыры. И черви смерти разом вылезают из тела наружу, продолжением вен и артерий. Несколько секунд тело держится на ногах словно муляж человека в анатомическом классе. Прекрасно видны все побеги кровеносной системы, все излучины крововращения. В глазах раскрываются бутоны двух багровых роз смерти, на лепестках подрагивают светлые спелые слезы росы.

Телохранитель убит наповал.

Я остаюсь один.

Что делать дальше?

Бежать! Но куда? Я еще не могу сделать и шагу: лицо, грудь, руки покрыты мелкой испариной страха. Проходит наверное не меньше десяти минут, прежде чем я усилием воли заставляю двигаться собственные ноги.

Проклятый пес следит за мной из закрытой машины. Он уже изнемог от лая. Впервые я чувствую к нему род симпатии — он тоже живой, как и я сам.

Вернувшись к пикапу с намалеванным красным крестом, я хватаю с приборной панели телефонную трубку. Мое решение продиктовано только одним — человек из этой машины отдал жизнь, защищая меня.

— Алло!

В ответ тишина. Алло! Там должны увидеть, что кто-то снял трубку. .

И вдруг близкий бесполый противный голос ответил:

— Да.

— Я Герман… ваш человек убит…

— Это вы недавно приехали в Питер?

— Я.

— И кто вас встретил?

— Незнакомка в черном плаще и берете. Ирма! Она тоже убита.

— А ваши соседи по купе?

— Они тоже тут. Пожилая пара. Обоим лет за шестьдесят пять.

— Да, вы действительно Герман, — соглашается бесполый голос, без всяких эмоций, с полным бесстрастием.

— Вам нужно спасаться, — продолжает он, — Немедленно уходите. По лестнице в кассовый зал. Оттуда — в зал ожиданий. Затем — на автостоянку. Там будет стоять светлый «Москвич». На номере две первых цифры — девятки. Он не заперт. Ключ в бардачке. .

— Но я не умею водить машину!

— Прекрасно умеете. Там же радиотелефон. Следуйте моим указаниям. Не отклоняйтесь ни на шаг! Ни на один шаг! Иначе вы тоже труп. Я ваш друг, Герман! Ваш друг. Бегом, марш!

Я попытался еще что-то сказать.

— Бегом! В гараж вот-вот придут ваши враги. И я подчинился. Что я еще мог сделать? Стараясь не оглядывать бойню, я вяло взбежал по лестнице, вышел в коридор, оттуда налево к служебной двери, тут запинка — туалетная дверь с буквой "М", забежав, я изучаю свое лицо. Смываю холодной водой крап крови с лица. Дверь открывается. Входит незнакомый мужчина в железнодорожной форме. Я тут же кидаюсь к двери, как безбилетник. Слышу в след ругань. Выхожу в кассовый зал. Здесь немноголюдно. Оттуда — в зал ожидания. Тоже пустовато. И вот парадная дверь вокзала. Где стоянка? До нее пришлось идти и идти. Измотанно и безвольно я нахожу светлокожий «Москвич». Дверца не заперта. Ключ зажигания в бардачке. Неужели я умею водить? Действительно умею! Осторожно трогаю с места. Кручу руль левой, а правой достаю радиотелефон. Он уже пищит зуммером вызова. Поколдовав над панелью — выхожу на связь.

— Алло.

— Это ваш друг. Я вижу вы прекрасно справились. Сворачивайте на Литовский проспект. Налево!