Пятая жертва - Наталья Никольская

Толкушкин раскрыл блокнот, в котором он делал пометки на странице с календарем.

– Пятнадцатого?

– Да, пятнадцатого. Классно, правда? – спросила Цыбина, когда Джимми выдал очередной пассаж.

– Замечательно, – согласился Толкушкин. – Оксана, а с отцом Марка вы знакомы?

– Нет, – она покачивалась в такт музыке, – я не напрашивалась, а Марк тоже не изъявлял желания представить меня.

– Вы часто виделись с Марком после того концерта?

– Так же как обычно, два-три раза в неделю.

– А в субботу он к вам заходил? Я имею в виду прошлую субботу.

– Нет, то есть, да, заходил. Мы слушали музыку, пока родители не вернулись с дачи.

– Они вернулись поздно?

– В десять или позже, – Цыбина пожала плечами, – какое это имеет значение?

– Скорее всего, никакого.

В этот миг дверь в комнату распахнулась, и на пороге появился Марк Трауберг. Увидев Оксану и незнакомого ему парня, покачивающихся под музыку на диване, он затрясся мелкой дрожью.

– Кто это? – спросил он Цыбину и, набычившись, пошел на Толкушкина.

– Ой, Марчи, – смутилась Оксана, – сейчас я тебе все объясню.

– Сука! – непонятно, к кому обращаясь, прогундосил он и, размахнувшись, ударил Толкушкина, целя в голову.

Но Валера успел отклонить голову, и кулак Марка только чуть зацепил его за ухо. Толкушкин, поймав Марка за рукав рубашки, потянул его в направлении удара, так что тот с разгона врезался головой в спинку дивана.

Цыбина заверещала как резаная, вскочила и бросилась к нему. Трауберг поднимался, держась рукой за шею. Толкушкин стоял уже слегка расставив ноги, готовясь отразить новое нападение, если таковое последует.

– Марк, это же сыщик, – Оксана схватила своего дружка за руки, пытаясь успокоить его.

Но он, казалось, ничего не слышал. Оттолкнув Цыбину так, что она упала на диван, он снова ринулся на Толкушкина, размахивая кулаками. Прикрыв левой рукой голову, Валера правой вполсилы коротко ударил Марка в живот. Тот охнул, хватая воздух ртом, повалился на столик, перевернул его и замер на мгновенье на полу, облив себя остатками кофе.

Не давая ему опомниться, Толкушкин очутился верхом на Марке, заломив ему для надежности руки за спину.

– Успокойтесь, Марк, – произнес он, переводя дух, – что же это вы какой нервный!

– Ты убил его! – заорала Цыбина и, подбежав к Толкушкину сзади, вцепилась ему в волосы.

Это был тот случай, когда мужчина может себе позволить ударить женщину. Немного развернувшись и продолжая сидеть на Трауберге, Валера наотмашь хлестнул Цыбину по щеке. Пальцы ее рук разжались, выпуская волосы Толкушкина, и она плюхнулась своей обтянутой бриджами попкой на пол.

– Больше так не делай, – погрозил ей Толкушкин, – ничего с твоим другом не случилось – сейчас очухается.

Он уже начал подниматься с Марка, когда в комнату вошел парень среднего роста, лет двадцати пяти. Он был в белой майке и черных джинсах. На плече у него висел потертый кожаный кофр, какими пользуются фотографы.

– Почему дверь нараспашку? И что у вас здесь за ледовое побоище? – с интересом спросил он и, не дождавшись ответа, подошел к Цыбиной, – привет, сестренка, – он наклонился к ней и чмокнул ее в щеку.

Цыбина подползла на коленях к Марку, который уже пришел в себя и принял сидячее положение. Обняв его, она стала гладить его по голове. Толкушкин, поставив столик на ножки, подошел к фотографу.

– Валерий Толкушкин, сыщик, а вы, как я понимаю, брат Оксаны?

– Алексей Цыбин, – парень кивнул и протянул ему руку, – фотокорреспондент.

– Мы расследуем убийство сестры Марка Трауберга, – пояснил Толкушкин, – я разговаривал с Оксаной, а он залетел, ничего не выслушал и набросился на меня. Пришлось его утихомирить.

Он посмотрел на Марка, которого все еще утешала Цыбина.

– Ну, я пойду, пожалуй, – Толкушкин направился в сторону двери.

– Я провожу вас, – Цыбин поставил кофр на кресло и пошел следом.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

* * *

Тишину вершининского кабинета, нарушаемую лишь тихим жужжанием кондиционера, разрезал телефонный звонок. Отложив бумаги в сторону, она сняла трубку. Звонил Мамедов.

– Валентина Андреевна, я здесь у себя нашел Словарь античности. В нем есть слово Тарсус.

– И что же это такое? – с интересом спросила Вершинина.

– Записывайте. Тарс, от латинского слова Tarsus, город на северо-востоке Малой Азии, эллинизирован Селевкидами, с шестьдесят шестого года до нашей эры главный город Киликии, родина апостола Павла, место погребения Юлиана Второго Отступника. Записали?

– Да. Это все?

– Все что удалось пока найти.

– А кто такие Селевкиды?

– Наследники Селевка Первого.

– Понятно, – произнесла Вершинина в трубку, хотя ей ничего не было понятно, – ты завтра все равно собирался на работу. Я отправлю за тобой Сергея, а ты не забудь захватить этот твой Словарь античности. Впрочем, ты ведь никогда ничего не забываешь.

– Стараюсь. Тогда до завтра?

– До завтра, Алискер.

* * *

Знойный день сменился удушливым вечером. Оставив пиджак на работе, Вершинина без особой охоты шла на встречу к Карпову, с которым договорилась посидеть в кафе. Ее раздражало то, что он определенно ей нравился. Она очень дорожила свободой и весьма настороженно относилась к любому новому увлечению. Валандра, без сомнения, хотела иметь равного партнера, но едва она с кем-то знакомилась, тайный внутренний голос начинал вещать ей о возможном разочаровании и, что важнее всего, – об утрате независимости и собственного «я».

Любой психолог объяснил бы ей, что страхи эти ложные, хотя и характеризуют ее как человека с высоким уровнем избирательности, требовательно относящегося к себе и окружающим.

Она всячески понукала себя, убеждала в том, что подобное, излишне рефлексивное отношение к жизни, желание все предусмотреть и предвосхитить, если идти у него на поводу, обеднит ее существование, сузит его, лишит авантюрных красок и головокружительных открытий.

В ней боролись два человека: один – логик и прагматик в одном лице, другой – бессознательный мечтатель и естествоиспытатель.

Чем в ее жизни был Виктор Ромашов? – спрашивала она себя, вместе с толпой фланирующих останавливаясь на красный свет и снова трогаясь с места, едва светофор моргнул желтым глазом.

И отвечала себе, честно и искренне: любовником, который до определенного времени устраивал ее, который был всегда под рукой, если не принимать в расчет его работы и командировок, чем-то вроде надежной гавани, где можно было бросить якорь в один из выходных дней, неприхотливым, заботливым другом, умеющим поддержать в трудную минуту…

Была ли в их отношениях та неукротимая страсть, о которой слагают стихи и пишут в романах? Никто не спорит, им хорошо было в постели… Но достаточно ли этого? Не были ли иногда их шумные постельные сцены мятными пилюлями, призванными освежить тягучую рутину «нормального» секса?

Сегодня на работе, зевая и бодрясь всяческими способами, она готова была послать куда подальше своего нового знакомого. Но ближе к вечеру в ней пробудилось самое настоящее плотское желание. Она не могла отогнать от себя воспоминаний о худом, мускулистом теле Виталия, о его самозабвенных ласках, о его лихорадочных жадных поцелуях, с которыми так контрастировала выказанная им на первичном этапе прямо-таки дзен-буддийская отстраненность и виртуозная неспешность прикосновений и поглаживаний.

И потом, он так ярко переживал оргазм… Валентина поймала себя на мысли, что ей во сто раз приятней доставлять наслаждение, чем переживать его самой.

Сердце ее забилось, кровь ударила в виски.

«Нет, надо успокоиться, прийти в себя… Ну что ты, Валентина, в самом деле!» – повторяла она про себя, тем не менее ускоряя шаг.

«Я, пожалуй, не смогу сегодня вести с ним умных бесед… А если он пойдет к стойке, я с ума сойду, глядя на его обтянутые джинсами ягодицы. Господи, может, не идти? Пока не поздно… Нет, даже если бы ты ничего не чувствовала к нему, все равно пришлось бы пойти… Почему? Потому, что девяносто девять из ста, что Виталий – именно тот парень, который не просто просиживает штаны в этом самом заведении, куда она сейчас направлялась, а знакомится, как сказал Толкушкин, с разными приятными дамочками, а потом некоторых из них провожает под локоток… Он был знаком с Маргаритой Трауберг, может быть, она тоже была без ума от его ласк?»

Валандра не могла определить, что гонит ее к этому кафе: взбунтовавшаяся плоть, любопытство, непонятно откуда взявшаяся ревность или потребность прояснить ситуацию с Трауберг?

Учащенно бьющееся сердце, липкая влажность ладоней, коленная дрожь…

Валандра была в бешенстве, и поэтому когда приблизилась к столику, за которым как ни в чем не бывало сидел виновник ее досадного смятения и неутешительных раздумий, первое, что она сделала – обдала его притворным холодом.