Капитаны ищут путь - Юрий Владимирович Давыдов

точно взволнованный неслышным тайным ходом светил. Глядят Шамиссо и Хорис в глубины черного неба, и оно тоже кажется им океаном, а звездные миры — островками…

Кончается ночь под созвездием Южного Креста. Веселый заливистый свист серебряной дудки подшкипера Никиты Трутлова приветствует встающее из волн солнце. Вместе с солнцем поднимается команда «Рюрика». Шлепают босые ноги по деревянной палубе. Второй заливистый свист Никитиной дудки, и начинается утренняя приборка — быстро, споро, со смехом, с шуткой-прибауткой.

Присев на корточки, матросы старательно трут палубу сухим, мелким песочком. Палуба и так белым-бела, но оттого-то и чиста она, что драят ее каждое утро. Штурманский помощник Михайло Коренев наяривает тряпицей медные бакштаги, крепящие нактоуз — шкапик красного дерева, на котором установлено сердце парусника, большой компас. Михайло аж кончик языка высунул, чистит с усердием, и бакштаги жарко горят под утренним солнцем.

Длинные швабры, привязанные к пеньковым тросам, опускаются за борт; разбухшие, тяжелые и серые, они вновь вытягиваются на борт. Матросы отжимают их и уже с полегчавшими швабрами, размахивая ими, пятятся от носа к корме.

— Эй, жми шибче, — весело осклабясь, покрикивает Никита Трутлов. — Жми, братцы, палуба выдюжит!

Из поварни выглядывает улыбающаяся, смуглая физиономия и, коверкая русские слова, кухарь торопит матросов, обещая вкусный харч. Матросы смеются, отирая потные лица: уж больно забавно говорит он! А кухарь, уроженец Вест-Индии, нанятый в Копенгагене, открывает в улыбке белоснежные зубы.

15 апреля 1816 года счисление показало, что «Рюрик» находится под 14°41′ южной широты и 137° западной долготы.

Матрос, дежуривший на салинге, неотрывно глядит в синюю даль. Коцебу и Шишмарев, расхаживая на шканцах, часто прикладывают к глазам подзорную трубу. Они сдерживают волнение и без слов понимают друг друга. Трудно было б не понять: с утра в небе появились морские птицы, а они-то уж верная примета близости земли. Во-он они, фрегаты и фаэтоны; первые легко парят, по-разбойничьи высматривая рыб и головоногих, вторые, вытянув струной длинные красные хвосты, летят, сильно и часто взмахивая крыльями.

Все дальше плывет бриг, все больше птиц несется над ним, все сильнее колотится сердце мореходов. Завидуют они поднебесным странникам: с высоты своего полета птицы, конечно, видят землю.

И вдруг — неистовый крик с мачты:

— Бере-е-е-г!

Берег! Маленький островок, поросший кустарником. Он окружен острыми зубьями коралловых рифов; вокруг него яростно кипит белый бурун.

Внешне островок схож с тем, что некогда описал голландец Скоутен. Скоутен назвал его Собачьим. Однако… однако он показывает его вовсе не в том месте. Широта, определенная Коцебу, разнится от скоутеновой на двадцать одну минуту.

«Рюрик» обходит островок, и он ложится на карту.

Но осторожного капитана не покидают сомнения, и, как ни хочется засчитать островок своим открытием, он называет его «Сомнительный».

Коцебу колебался не зря: остров действительно был найден ровно за двести лет до того Скоутеном.[7]

Душные тропические дни сменяются ночным звездным блистанием. Шумят грозы, гуляют ветры. Фаэтоны и фрегаты будоражат моряков.

— Бе-ерег! — снова кричит матрос с мачты.

Да, берег. На зюйд-весте небольшая полоска земли длиной всего лишь в три мили. Но тут уже прочь все сомнения: ни Скоутен и никто иной не упоминают о нем.

Кокосовые пальмы клонят вершины, точно приговаривая: «Добро пожаловать!» Легко пригласить, но как сойти на берег, как пробиться сквозь гибельный бурун? Стоит только приблизиться, как океанский вал швырнет судно на коралловые рифы.

Два матроса подходят к Коцебу и просят позволения достичь берега вплавь.

— Я удивляюсь вашей отважности, — говорит капитан, пристально глядя на смельчаков.

Матросы повторяют просьбу, и Коцебу, подумав, соглашается.

Сгрудившись на борту, «Рюриковичи», волнуясь, следят за храбрецами. Они плывут саженками; вот скрылись в белой пене, вот пропали из виду, вот показался один, затем второй. Они выходят на берег, машут товарищам руками, и дружное радостное «ура» вырывается изо всех глоток.

Немного побродив по островку, матросы вернулись на «Рюрик». Они сказали, что берег, видимо, обитаем. Коцебу больше не мог оставаться на судне. Он позвал Шишмарева, натуралистов и художника и велел спускать шлюпки. Все последовали за капитаном, хотя, верно, каждый испытывал некоторую оторопь: бог весть, как высаживаться на этот вожделенный брег?!

Шлюпки, одолев полмили, подошли к островку.

Грохот буруна заглушал голоса. Капитан махнул рукой, гребцы сбросили малый шлюпочный якорь.

Десять саженей троса ушли в воду, и якорь зацепился лапами за твердый коралловый грунт.

Островок был рядышком. Позади шлюпок покачивался на буксире плот. Тут-то Коцебу и предпринял рискованный маневр, схожий с тем, что проделали в наши дни неустрашимые скандинавы во главе с Тором Хейердалом.

Два матроса снова пустились вплавь, прихватив с собой конец толстого троса, бухта которого лежала на корме шлюпки.

На берегу матросы закрепили трос затяжным узлом, а другой конец тем временем завязали за кольцо на плоту. «Сообщение» было налажено: каждый участник своеобразного десанта становился на плот и, перехватываясь руками за трос, сам себя буксировал к островку.

А там уж приходилось уповать на бога, ибо бурун подхватывал плот и кидал на рифы. Следующая волна выбрасывала его на ослепительно белый береговой песок.

Потом плот подтягивали назад, к шлюпкам, и очередной «пассажир» ступал на зыбкие скользкие бревна. Так вся партия и переправилась на островок. На шлюпках остались лишь сторожевые матросы.

Путешественники двинулись в глубь неведомого острова. Вокруг них шелестели тонкоствольные пальмы, рослые папоротники чуть покачивали огромными листьями, кустарники, осыпанные цветами, благоухали.

Узенькая стежка вела в чащу. Стало быть, островок обитаем… Но почему же никого окрест? Ни дыма, ни криков, ни топота… Уж не таятся ль где-нибудь туземцы, не целят ли копьями? Гуськом, сжимая ружья и чутко прислушиваясь, двигаются моряки…

Небольшая полянка сманила путников отдохнуть. Кокосовые пальмы и благовонные панданы отбрасывали густую тень. Блаженство привала увеличивалось еще и оттого, что, в отличие от душных зарослей на острове Св. Екатерины, рощицу и полянку пронизывал легкий ветерок.