Капитаны ищут путь - Юрий Владимирович Давыдов

через несколько сот метров — и душный сумрак, наполненный плотным влажным воздухом, тишина и неподвижность тотчас сковывали движения и угнетали душу.

Когда натуралисты «Рюрика» (доктор Эшшольц, как это было принято в те времена, был и медиком и естествоиспытателем) и живописец Хоррис вступали в чащобы острова, они испытывали этакое двойное чувство — желание углубиться как можно дальше и жуть перед их загадочностью. И, конечно, им сразу же вспомнились европейские леса — сквозные, просвечиваемые солнцем сосновые боры, трепетные осинники, отрадные березняки. Тут, в тропиках, буйная могучая сила земли проступала явственнее; в тропическом лесу острова Св. Екатерины отчетливо ощущалась непрестанная, каждодневная борьба растений и животных за жизнь и свет.

Натуралисты являлись в лес спозаранку. Это было самое хорошее время: смолкали душераздирающие вскрики и стоны ночи, когда охотились хищники; солнечные лучи, хотя и не проникающие сквозь зеленую крышу пальм, смоковниц и густой сети лиан, еще не успевали превратить лесную атмосферу в тугой, затрудняющий дыхание воздух банного полка. Бесчисленные птицы пели так, будто на земле был великий праздник. Огромные бабочки, похожие на садовые цветы, перепархивали с дерева на дерево и садились на толстые кожистые листы, складывая крылья. Обезьяны-макаки качались на лианах…

Однако даже в эту утреннюю пору всеобщего оживления путешественники не видели той роскошной пестроты красок, с которой у них связывалось представление о тропических зарослях: была масса зелени — густой, плотной, лишенной нежной изумрудности, точно маслянистой.

Путешественники «слышали» сквозь зоревую птичью увертюру грозную битву за жизнь, что шла в тропическом лесу, не утихая и не слабея. Убийцы-лианы набрасывались на пальмы, душили смоковницы, змеями ползли по древесным стволам все выше и дальше, чтобы, пробившись к свету, распустить под солнцем пурпурные цветы. Встретившись со своими сестрами, лианы в бешенстве сплетались друг с другом, срастались, скрючивались и замирали. И все это — в безмолвии, тихо, неприметно…

И так же невидимо, неприметно, безмолвно делали свое дело мириады насекомых, маленькие владыки большого мира, как иногда называли их тогдашние натуралисты. Мириады этих существ грызли, точили, сверлили живое тело растений, обращая их в гниль, труху, пыль.

Натуралисты и художник забывали о времени. Наконец-то они были не просто пассажирами военного корабля, а важными участниками научной экспедиции. На острове Св. Екатерины начался сбор гербариев и коллекций, заполнились первые листы путевых альбомов Логгина Хориса.

К полудню в лесу становилось нестерпимо. Обливаясь потом, трое путников возвращались в городок.

По дороге попадались им кофейные и рисовые плантации португальцев. Негры-невольники гнули спины под отвесными и колючими лучами солнца. Рабы! Они мерли в вонючих трюмах португальских невольничьих кораблей. Те же, кто выживал, обречены были на медленную и мучительную гибель в Южной Америке.

Плантации… Белые домики португальских колонизаторов… Монастырь, разливающий над окрестностями мерный благочестивый перезвон колоколов… Мельницы… И протяжная песня-стон негров, тоскующих о далеком Конго и берегах родного Мозамбика…

Вот и городок и синее море за ним. Безлюдно. Жители прячутся от зноя. Попадается разве лишь погонщик стада, бредущий к хозяину, или босоногий португальский солдатик. Видать, послал его за чем-то комендант крепости Санта-Круц, но босоногий воин с ржавым ружьишком предпочел опрокинуть стаканчик-другой, да и соснуть в тени.

Шамиссо, Эшшольц и Хорис выходят на берег. Рейд безмятежен; он чудится куском неба, упавшим рядом с островом. Так, по крайней мере, кажется отсюда, с каменной, горячей от солнца пристани Ностра Сеньора дель Дестерро.

На «Рюрике» отобедали. Матросы уморились и теперь, лениво перебрасываясь словечками, располагаются на отдых. Лишь один из них не разделяет с товарищами ни трудов, ни отдыха, только один матрос, кузнец Сергей Цыганцов.

Он лежит в тени, грустно глядит в ровную бесстрастную синеву далекого неба. Кто-то из матросов укладывается подле него, подбадривает, шутит, говорит то незначащее и ласковое, что, может быть, одно только и нужно сейчас Сергею Цыганцову. Но он молчит; влажной рукой он слабо пожимает руку друга и, словно извиняясь, беспомощно улыбается.

О чем же думает корабельный кузнец? О чем? Быть может, клянет Сергей тот день, когда сорвался он с реи военного корабля, рухнул вниз и ударился грудью о шканцы. Тогда-то и привязалась к нему хворь. В кронштадтском госпитале лекарь поил его микстурой, качал головой. Потом будто б лучше стало. По своей воле пришел Сергей Цыганцов к Коцебу и на строгий вопрос о здоровье ответил с заученной лихостью:

— Отменно, ваше благородь!

Почему отправился этот матрос в трудный вояж? Какие дали его манили, какие опасности хотелось изведать? Не знаем мы о том ничего…

Он лежит, вынесенный из душного кубрика наверх, дышит больной грудью да грустно глядит в лазурное чужое небо. Задремывает матрос Сергей Цыганцов. И чудится ему сквозь дрему не шорох полуденных волн, а полузабытый шелест родных осин да березок.

Внезапно, минуя сумерки, падает ночь. Тихо море. Тихо веет ветер. Струятся с нагретой за день земли запахи лимона и померанца. Маленькие жуки, светясь зеленоватым светом, прорезают тьму. Большущие жабы громким кваканьем перебивают стрекот неуемных кузнечиков. Плывет над островом, над волнами, над «Рюриком» благость южной ночи. Плывут вместе с нею нежные звуки флейт и скрипок, и у палатки, где русские моряки проверяют инструменты, в большом кругу островитян и матросов, в оранжевом свете костра танцуют фанданго стройные темнокожие девушки…

В конце декабря «Рюрик» оставил Св. Екатерину. Жители долго махали руками и шляпами. И не у одной из танцовщиц выступили на глазах слезы.

Тринадцать дней спустя мыс Горн прислал морякам мрачный привет: жестокий шторм обрушился на бриг. Одна из волн коварно подкралась к «Рюрику» с кормы, поднялась, вздыбилась, взмахивая белым косматым гребнем, и грохнула на шканцы. Лейтенант Коцебу стоял там, не подозревая предательского удара в спину. Все произошло в мгновение ока. Клокоча и крутясь, волна прокатилась по шканцам, разнесла перила, на которые облокачивался капитан, сбила его с ног и швырнула за борт. На какую-то долю секунды Коцебу увидел выросший перед ним накрененный борт корабля и разверстую пучину океана. Он неминуемо погиб бы, если бы не попался ему под руку конец троса, свесившийся с борта. Машинальным судорожным движением ухватился Коцебу за трос, напряг