Утопленник из Блюгейт-филдс - Энн Перри

— Нам необходимо переговорить с сэром Энсти, — ответил Питт, глядя лакею в глаза.

— Вот как, сэр? — Лицо слуги оставалось равнодушным и безучастным, словно у фарфоровой совы. — Будьте добры, пройдите в дом. Я извещу сэра Энсти о вашей просьбе. В настоящий момент он завтракает, но, возможно, он примет вас, как только закончит.

Отступив в сторону, он дал полицейским войти, после чего закрыл за ними дверь плавным и бесшумным движением. В доме еще стоял запах траура, словно где-то по-прежнему оставались невидимые лилии и блюда с поминального стола. Приспущенные шторы создавали полумрак, снова напомнивший инспектору боль смерти, то, что Уэйбурн потерял сына, мальчика, только-только вышедшего из детства.

— Пожалуйста, скажите сэру Энсти, что мы готовы произвести арест, — сказал Питт. — Сегодня утром. И мы предпочли бы предварительно полностью ознакомить его с положением дел, — добавил он уже не так холодно. — Но мы не можем ждать.

Наконец лакей встрепенулся, теряя спокойствие. Питт ощутил бесконечное удовлетворение, увидев, как у него отвисла челюсть.

— Арест, сэр? Это связано со смертью мистера Артура, сэр?

— Да. Пожалуйста, сообщите сэру Энсти.

— Да, сэр. Разумеется. — Предоставив полицейским самим пройти в гостиную, лакей поспешил к дверям обеденного зала, постучал и вошел.

Уэйбурн появился практически тотчас же, с хлебными крошками в складках жилета, сжимая в руке салфетку, которую он сразу же отшвырнул, и слуга бесшумной тенью подобрал ее с пола.

Питт открыл дверь гостиной, пропуская Уэйбурна вперед. Как только все вошли и Гилливрей закрыл дверь, Уэйбурн нетерпеливо сказал:

— Вы собираетесь арестовать Джерома? Хорошо. Отвратительное дело, но чем быстрее мы с ним покончим, тем лучше. Я сейчас пошлю за ним. — Он резко дернул за шнурок колокольчика. — Вряд ли я буду вам здесь нужен. Я предпочел бы не присутствовать при этом. Весьма болезненно. Уверен, вы меня понимаете. Разумеется, я вам очень признателен за то, что вы поставили меня в известность в первую очередь. Надеюсь, вы выведете Джерома через черную дверь, да? Я хочу сказать, он ведь будет… как бы это сказать… в общем, э… я не хочу устраивать сцену. В этом нет… — Его лицо залилось краской, болезненно исказилось, словно он наконец проник в ужас преступления, ощутив его леденящий холод. — В этом нет никакой необходимости, — неуклюже закончил Уэйбурн.

Питт не нашел подобающих слов — на самом деле, если задуматься, вообще ничего хотя бы мало-мальски пристойного.

— Благодарю вас, — пробормотал Уэйбурн. — Вы поступили очень… тактично, принимая в расчет… ну… принимая в расчет все обстоятельства…

Инспектор не смог сдержаться. Он был не в силах притворяться, изображая неведение.

— Дело еще не закончено, сэр. Предстоит еще собрать доказательства, после чего будет суд.

Уэйбурн повернулся к нему спиной, возможно, в попытке отгородиться.

— Естественно. — Он наполнил свой ответ убежденностью, словно с самого начала сознавал это. — Естественно. Но, по крайней мере, этот человек покинет мой дом. Это будет началом конца.

В его голосе прозвучала настойчивость, и Питт не стал спорить. Возможно, все будет просто. Быть может, теперь, когда стала известна значительная часть правды, дальше все пойдет легко, хлынет потоком, и больше не придется добывать правду по крупицам. Может быть, Джером даже сознается в своем преступлении. Не исключено, что ноша стала для него настолько невыносимой, что он испытает облегчение, поняв, что надежды на спасение больше нет, откроет свою страшную тайну, отбросив молчание и всепоглощающее одиночество. Для многих именно эта ноша представляла самое страшное мучение.

— Да, сэр, — сказал Питт. — Мы заберем Джерома сегодня утром.

— Хорошо, хорошо.

Послышался стук дверь, и после ответа в гостиную вошел Джером. Гилливрей тотчас же передвинулся ближе к двери, на тот случай если наставник попытается бежать.

— Доброе утро. — Джером удивленно поднял брови. Если это была игра, то актер он был просто блестящий. В нем не было ни капли неуверенности, у него не бегал взгляд, не дрожала жилка, он даже не побледнел.

Зато лицо Уэйбурна блестело от пота. Он заговорил, уставившись на одну из десятка фотографий, висевших на стене.

— Полиция хочет встретиться с вами, Джером, — натянуто произнес он.

Развернувшись, Уэйбурн вышел; Гилливрей открыл перед ним дверь и закрыл ее за ним.

— Да? — спокойным тоном произнес Джером. — Не могу представить, что вам еще от меня понадобилось. Мне больше нечего добавить.

Питт никак не мог решить, то ли ему сесть, то ли оставаться стоять. Почему-то ему казалось, что если он сейчас устроится удобно, это будет непочтительно по отношению к трагедии.

— Сожалею, сэр, — наконец тихо промолвил инспектор. — Но сейчас у нас появились кое-какие новые улики, и мне не остается ничего другого, кроме как произвести арест. — Почему он до сих пор упорно не желал перейти прямо к делу? Этот человек надежно сидел на крючке, еще не чувствуя дыры в губе, не замечая лески, не догадываясь о долгом, безжалостном подъеме из воды.

— Вот как? — Это известие нисколько не заинтересовало Джерома. — Примите мои поздравления. Вы это хотели мне сказать?

Питту казалось, при каждой встрече с этим человеком он в кровь обдирает себе кожу, — и все же никак не мог заставить себя его арестовать. Быть может, все дело было в том, что у Джерома начисто отсутствовало чувство вины, он не испытывал ни страха, ни даже легкого беспокойства.

— Нет, мистер Джером, — ответил инспектор. Он должен принять решение. — У меня есть ордер на ваш арест. — Собравшись с духом, он достал из кармана официальную бумагу. — Морис Джером, я арестовываю вас за убийство Артура Уильяма Уэйбурна, совершенное вечером или ночью 11 сентября 1886 года. Я предупреждаю вас, что все, сказанное вами, будет записано, чтобы впоследствии быть представленным в суде в качестве доказательств.

Казалось, Джером ничего не понял; его лицо оставалось совершенно безучастным. Гилливрей напряженно застыл у дверей, наблюдая за ним, украдкой сжимая кулаки, словно готовясь к внезапному сопротивлению.

Какое-то мгновение Питт растерянно гадал, не повторить ли ему свое заявление. Но затем до него дошло, что, разумеется, сами слова были абсолютно понятны; просто наставник еще не успел в полной мере осознать их смысл. Потрясение оказалось слишком сильным, слишком неожиданным, и Джерому требовалось какое-то время, чтобы прийти в себя.

— Ч…ЧТО? — наконец выдавил наставник, все еще слишком ошеломленный, чтобы проникнуться настоящим страхом. — Что вы сказали?

— Я арестовываю вас за убийство Артура Уэйбурна, — повторил Питт.

— Это же какой-то абсурд! — Джерома охватил гнев от тупости следователя. — Неужели вы действительно считаете, что это я его убил? Во имя всего святого, зачем? Это совершенно бессмысленно. — Внезапно его лицо исказилось горечью. — А я-то считал вас честным человеком, инспектор. Вижу, я ошибался. Вы не глупы — по крайней мере, не настолько глупы. Следовательно, приходится предположить, что вы человек без принципов, соглашатель — или попросту трус!

Обвинения наставника больно ужалили Питта. Они были несправедливыми. Он арестовывал Джерома, потому что обилие улик не позволяло оставить его на свободе. Это решение было вынужденным; оно не имело никакого отношения к корыстным интересам самого инспектора. Было бы непростительной ошибкой оставлять Джерома на свободе.

— Годфри Уилбурн показал, что вы неоднократно приставали к нему, демонстрируя гомосексуальные наклонности, — строго произнес Питт. — Мы не можем оставить без внимания такое серьезное заявление.

Джером побледнел и как-то весь обмяк, словно осознав наконец в полной мере весь ужас своего положения.

— Это немыслимо! Это… это… — Он вскинул руки, словно собираясь закрыть лицо, но тотчас же безвольно их уронил. — О господи… — Наставник обернулся, но Гилливрей с решительным видом встал у двери.

Питт вновь почувствовал себя неуютно: разве не смог бы такой великолепный актер, настолько тонко и полно владеющий мастерством перевоплощения, гладко идти по жизни, изображая бесконечное обаяние? Джером сумел бы добиться для себя гораздо большего, чем то, чем он обладал сейчас; его влияние было бы огромным, если бы он приправил свое поведение дружелюбием или толикой юмора, вместо того чтобы ограждать себя стеной напыщенности, как он упорно вел себя с Питтом.

— Сожалею, мистер Джером, но мы вынуждены забрать вас с собой, — беспомощно произнес инспектор. — Для всех будет лучше, если вы без сопротивления последуете за нами. В противном случае вы только сделаете себе хуже.

Наставник поднял брови, давая волю изумлению и гневу.