Пфитц - Эндрю Крами

Его мысли были заняты Пфитцем и Спонтини. Он хотел было снова взглянуть на ту карту, но сдержался. Там непременно будет Грубер, а Шенку не хотелось сейчас вступать ни в какие разговоры. Пока что не стоит. Может быть, завтра, когда действительно будет о чем поговорить или хотя бы на что намекнуть.

Принесенная Грубером биографическая справка очень заинтриговала Шенка, теперь ему хотелось узнать побольше. Скорее всего, она была получена в Литературном департаменте. Вот туда и сходить, так и день быстрее пройдет. При первой же возможности Шенк оставил свою работу и направился в соседнее здание.

Куратор был все так же погружен в своего Риммлера. В одной его руке была книга, в другой — нацеленное в эту книгу перо. Цапля ловит рыбу, вот на что это было похоже. Напряженная тишина, неподвижность, а затем — «Ну, конечно!» — и перо хищно клюет страницу, чтобы добавить к написанному еще одно предложение или поправить грамматику, освежить метафору.

В конце концов куратор заметил Шенка, заметил, но вроде и не узнал. Его стихией были книги, а не люди.

— Я бы хотел узнать о Спонтини.

Слово «Спонтини» пустило мысли куратора по новому руслу. Фамилия была знакомая, он видел ее пару дней назад. В каталоге. И выдал под расписку книгу этого писателя.

— Да, это я ее брал.

— Так вы хотите ее вернуть?

— Нет, просто я хотел бы узнать о нем что-нибудь еще. О Спонтини.

Шенк продемонстрировал куратору биографическую справку, переписанную Грубером.

— Справитесь наверху.

Шенк уже успел сходить туда, но дверь оказалась на замке.

— Тогда я ничем не могу вам помочь.

Упрямство этого человека представлялось Шенку просто возмутительным.

— А имена писателей, работавших над книгой Спонтини, уж их-то вы, наверное, знаете?

— Не по линии этого отдела.

Чтобы извлечь из куратора хоть малую толику информации, нужно было как-нибудь его умаслить, подъехать к нему с другой стороны.

— Видите ли, мне довольно трудно понять, как это у вас тут все делается, в вашей Литературной секции. Спонтини вроде бы должен был создаваться группой из нескольких писателей…

— Возможно.

— А он повредился умом и превратил свою книгу в нечто вроде автобиографии.

— Такое случается.

— Так что же, так все и было задумано? Сумасшествие Спонтнни было прописано биографами, а писатели просто следовали их указаниям?

Куратор закрыл книгу (предварительно вложив в нее закладку) и жестом предложил Шенку стул.

— Вот возьмите, к примеру, Риммлера. Мы работаем над ним впятером. Сперва он был создан биографами — с этого всегда начинается. В какой-то момент его юности стало ясно, что он обладает серьезным литературным дарованием (ранние опыты Риммлера получили поддержку высокопросвещенного преподавателя риторики). Затем привлекли нас. До этого момента весь материал по Риммлеру сводится к грубой хронологии (дата смерти сугубо предположительная, Патологический отдел еще не привлекался, а от них можно ждать чего угодно) да разрозненным анекдотам. По сути дела, никакой личности еще нет, она проявится по мере становления Риммлера как литератора. Писатель — это то, что он пишет.

Мы собираемся впятером и обсуждаем самые общие — крайне немногочисленные — идеи. Мы знаем, какие книги читает Риммлер, в какой семье он вырос и так далее. Приступая к произведению, мы согласовываем четыре вещи: название, время и место действия, стиль и фабулу. Затем мы расходимся и начинаем писать. Через неделю мы сравниваем получившееся. Мы крошим эту писанину на кусочки и склеиваем ее наново (только не поймите меня буквально, в действительности это очень тонкий, кропотливый процесс, чтобы освоить его, необходимы годы и годы практики). Мы синтезируем из наших раздельных текстов единое произведение, не принадлежащее уже не только никому из нас, но и всем нам вместе, целое, которое больше суммы частей, его составляющих. В процессе синтеза возникает новый ингредиент, который есть не что иное, как личность Риммлера. Волшебство почти необъяснимое, и тем не менее оно происходит, каждый раз. Уже после первой недели он зажил своей собственной жизнью.

Затем мы расходимся и приступаем к следующей части. Теперь мы знаем начало истории и кто ее пишет. Мы вживаемся в роль Риммлера, стараемся писать как он. И снова мы сплавляем плоды наших трудов воедино, придаем им верную форму. И так далее, и так далее.

Закончив очередную часть книги, мы тут же пересылаем ее биографам, чтобы дать им более полное представление о личности, ими описываемой. В книге появилась любовная линия — не основана ли она на реальных событиях? Ведь если разобраться, все романы и рассказы до некоторой степени автобиографичны. Биографы проводят свое исследование; может, к примеру, оказаться, что Риммлер ежедневно встречал в парке некую гувернантку, и есть некоторое основание полагать, что между ними возникла связь. Биографы присылают свои материалы нам, мы используем их при дальнейшей работе над книгой.

— Необычайно интересно, — сказал Шенк. — И все же, с вашего позволения, все это выглядит несколько искусственно. Как может такая большая группа людей создать оригинальное литературное произведение, тем более — аутентичную личность его автора?

— А вы не задумывались над тем, что именно так все всегда и происходит? Сколько голосов звучит в моей голове, когда я пишу книгу Риммлера? Вы совершенно уверены, что вы единичная — действительно единичная личность, а не множество в одном теле?

— Хорошо, но как же все-таки насчет Спонтини? Как мог искусственно созданный писатель сойти с ума?

— Есть много разновидностей сумасшествия. Вполне возможно, что он был составлен из плохо согласованных элементов. Могли возникать напряжения, раздоры, конфликты. Такое случается.

Шенк пытался переварить услышанное. Весь этот процесс казался загадочным, совершенно невозможным, однако вот они, его плоды, — бесконечные полки, битком набитые законченными книгами.

— И все же я не совсем понимаю, каким образом все члены группы, работающей над созданием Автора, сходятся к одной и той же личности? Я бы скорее ожидал, что каждый из них пойдет каким-то своим, особым путем.

— Здесь, конечно же, помогает усреднение, происходящее при сборке и редактировании текста. Но главное — это чувство общей цели, основополагающее для Лиги писателей (в каковой ваш покорный слуга состоит Старшим мастером первого класса). Мы не взыскуем славы и аплодисментов, но трудимся во имя Ррайннштадта и наших Авторов, а потому не выпячиваем себя, а стремимся исчезнуть в своей работе. И у нас есть некоторые профессиональные приемы, облегчающие создание личности Автора. Чтобы овладеть этими приемами, требуются долгие годы, хотя, по сути, они очень просты.

— Например?

— Во-первых, мы всегда начинаем с Читателя. На самой ранней стадии работы мы приходим к соглашению, кому адресуется эта книга. Каждый Автор пишет для конкретного Читателя; реальная личность или вымышленный образ, но этот Читатель всегда присутствует в его воображении. Почему читатель считает ту или иную книгу хорошей? Потому что она заставляет его чувствовать себя тем самым Читателем, к которому обращался Автор. Тогда эта книга «говорит» с ним. Вот это и есть один из наших приемов. Когда личность Читателя согласована, дальше мы уже можем писать для него. Создай Читателя, а уж Автор появится сам собой.

— Интересно бы знать, на что был похож Читатель Спонтини.

— Думаю, вы сумеете это выяснить. Эти, наверху, ходят на работу в самые неожиданные часы, но в конце концов вы их поймаете.

За сим куратор вернулся к своей работе. Теперь Шенк смотрел на этот фрагмент риммлеровой личности с новым уважением. Попытав счастья в Авторской секции (она так и была закрыта без каких-либо объяснений), Шенк вернулся в Картографический отдел. Карандашные ручейки казались ему докучной чепухой, все его мысли были заняты Пфитцем и Спонтини, личностями загадочными и неуловимыми. Он так еще и не знал, кто такой Пфитц в действительности, одноименный персонаж его сочинений был чисто вымышленным. И все же этот незаконнорожденный персонаж уже зажил собственной жизнью, оформился как личность. Вымышленные обитатели Ррайннштадта были для Шенка ничуть не менее реальными, чем жизнеописательница, женщина, чья личность тоже оставалась загадкой, предметом гипотез и размышлений.

Сердце картографа не лежало к картам. Он достал из сумки книгу Спонтини, открыл ее где попало и начал читать.

Глава 10

Внутренний дворик на задах дворца; беломраморный квадрат, обнесенный аркадой, утомительная безукоризненность полукружий, соединяющих стройные станы колонн. Место, где все мною изученное видится с особой отчетливостью. Мне говорили, что материальная субстанция есть всего лишь одна из разновидностей движения, разновидность перехода. В тихом покое внутреннего дворика я размышляю над этой теорией.