Солдатская сага - Глеб Бобров

Меня поразило не столько то, как встретил свою смерть пленный, сколько то, как эту смерть принес комбат-хадовец. Было такое впечатление, что командир «Соколиков» не приговор привел в исполнение, не врага казнил, не человека убил, а сделал что-то будничное, обычное, о чем забыл еще до выстрела. Никаких эмоций в глазах, никаких чувств на лице, вообще ничего словно в воздух выстрелил, подал какой-то сигнал, а не в человека, пусть и духа. Убийство вообще противоестественно, даже на войне — сколько ни смотри на трупы, все равно каждый раз внутри что-то дергается. Но этот расстрел был из ряда вон! Какой-то абсурд, как сон, что ли, — изначально нереальный.

Стоявшие вокруг напряженно молчали, даже офицеры, даже кобальтовец. Проводив ХАД, командир шестой роты многозначительно кивнул на кишлачных мужиков и неизвестно кого спросил:

— Ну… А что с этими ублюдками делать?

Кто-то с натянутым смешком ответил:

— Тебя хадовцы забыли спросить!

Мужички тем временем под шумок подцепили тело и спокойно двинулись восвояси. После командира «Соколиков» слова какого-то ротного для них, наверное, уже мало что значили. Он сам это понял и лишь скривился:

— Ну-ну… идите, голуби, идите…

Но интонации его все равно были слишком выразительны, и капитан-минометчик, пожилой дядька, недавно сменивший в должности балагура Белова, неопределенно протянул в ответ:

— Да на кой они нужны?! Все равно сейчас накроют…

Ротный на этот счет, судя по всему, имел свою точку зрения и после короткой паузы спросил стоявшего рядом кобальтовца:

— Ну что, старшой, «Град» будем ждать? А?

Тот сделал неопределенный жест, мол, как хотите. Офицеры криво ухмыльнулись и двинулись к краю гребня… Жизнь кишлачных мужичков в тот момент ценилась не выше автоматного патрона. И не пристрели комбат-хадовец у меня на глазах пленного, я, наверное, тоже пошел бы вслед за остальными. А что? У меня оставалось еще три сорокапятипатронных магазина — вполне можно было один потратить! Такая потеха в конце операции…

Но не пошел… Старший лейтенант кобальтовец и командир минометчиков тоже остались на месте. А офицеры, двинувшиеся к краю гребня, через несколько минут возвратились, и особой радости на их лицах я что-то не заметил. Грязненькая в тот день выдалась нам работенка…

А замполита своего хадовцы так до санчасти и не довезли — умер в вертолете.

* * *

Второй эпизод произошел летом восемьдесят четвертого, во время рейда в урочище Аргу.

Где-то в середине операции утром мы встали на блокирование, и тут Звонарева по связи вызывают к стоянке штаба батальона. Серега, оставив две машины на высоте и прихватив с собой несколько человек, на сто сорок девятой рванул к комбату. Там уже нас ждала командирская Пухова и КШМка штаба полка с начальником особого отдела и двумя-тремя незнакомыми офицерами.

Морпех сразу указал Сереге на штабную машину, и через несколько минут тот уже получал инструкции.

— Возьмешь этих ребят, — штабной майор кивнул в сторону двух молодых офицеров, — и смотаешься с ними в кишлачок. Там разведрота, так что ничего военного не предвидится. Заберете одного педрилу, «Кобальт» мне уже плешь натер из-за него…

Серега кивнул, быстро переговорил о чем-то с Пуховым. Тот со своей машины подкинул пару пулеметчиков, кобальтовцы свистнули стоявшему на земле бабаю, тоже офицеру, но только из ХАДа, и через полчаса мы примчались на место.

Крошечный кишлачишко, домишек в десять. Да и то не дома, а так развалюхи. Половина явно нежилые. А вот на самом конце, с краю, прилепившись к склону, стоит настоящий дом, усадьба! Вот туда-то и направлялась наша команда.

Машину и обоих пулеметчиков ротного оставили у границы селения, склон прикрывать, а сами цепью пошли к дому. Опасности вроде бы никакой. Сзади виднелось старое русло реки да на протяжении нескольких километров поле, усыпанное округлыми камнями.

Пришли благополучно. В усадьбе никого. Но офицеры говорят: «Должен быть! Некуда ему деться!» И действительно, через пять минут в одной полуподвальной клуне мы нашли здорового молодого мужика лет тридцати-тридцати пяти. Выходить сам он не захотел, а когда попытались вытащить его оттуда силком, начал брыкаться, кусаться и орать благим матом. Пришлось объясняться с ним по-другому. С двух ударов прикладами его успокоили, и через несколько минут мужик оказался во дворе. Мы окатили его водой из фляг. Мужик стал приходить в себя и хадовец о чем-то его спросил.

Мужик тут же сделал непонимающее лицо и с ходу отрицательно замотал головой. Толмач повернулся к офицерам и перевел:

— Утверждает, что ничего им не говорил.

Один из них, помладше, сказал:

— Да врет, сучара!

Хадовец понимающе кивнул, скинул с плеча автомат, как-то франтовато его в руках перекрутил и неожиданно очень сильно засадил мужику стволом в солнечное сплетение.

Когда тот опять стал что-либо понимать, ему повторили вопрос и, по-моему, что-то еще сверх того пообещали. Причем такое, что бедолагу всего передернуло. Стоя на коленях, он обвел полубезумным взглядом окруживших его людей и в знак согласия мелко затрусил головой.

Ребята из «Кобальта» хором воскликнули:

— Что говорил?!

Афганский гэбист перевел вопрос, внимательно выслушал ответ и подтвердил:

— Так и есть…

Старший со словами: «Ах ты, мразь вонючая!» — от всей души хрястнул мужика носком ботинка в лицо, а когда тот, захрюкав, растянулся на земле, добавил еще разик — промеж ног. Мужик и вовсе завыл и забился в судорогах.

Пока он корчился в пыли, офицеры вкратце объяснили суть происходящего.

Этот дядька вместе с еще несколькими из соседних селений был так называемым «наблюдателем», то есть за определенную плату следил за передвижением духов, выспрашивал, где те прячут свои базы, хранилища и прочее, а потом передавал сведения нашим — шурави. Но вот стало известно, что мужичонка по какой-то причине «сдал» моджахедам то ли связного, то ли важного осведомителя ХАД. Ребята Джумалутдина быстренько его разыскали и каким-то особо изощренным способом прикончили. Кто-кто, а они вообще были мастерами на подобные штучки. А чтобы остальным тоже неповадно было «стучать», за компанию вырезали и всю его семью. Этим они славились не меньше. Кобальтовцы молниеносно «вычислили» инициатора провала ценной агентурной сети и, дождавшись первой оказии, нанесли своему неверному «сотруднику» визит вежливости.

Наконец старший офицер приказал:

— Ладно, поднимайте этого урода, поедем…

Мы попытались поставить мужика на ноги. Но он опять по-собачьи завыл и стал яростно упираться. Ему еще разок хорошенько врезали, на что Васек не удержался и прокомментировал:

— Ой! Оставтя мяня хлопци — дайте памяреть!

Все засмеялись, а старший кобальтовец, холодно улыбнувшись, серьезно сказал:

— Действительно… Женя! Прочти дяде отходную…

Второй кивнул и сделал шаг в направлении хозяина. Тот по Жениному лицу да по нашей реакции понял, что сейчас произойдет и, как-то мгновенно став мельче и еще несчастней, обреченно затих.

Офицер неспешно достал из кобуры ПМ, не торопясь обошел сжавшуюся фигурку вокруг, двумя руками мягко наклонил голову мужика вниз и, сделав полшага назад, вопросительно посмотрел на нас, стоявших на воображаемой линии огня. Лицо у Жени было спокойно, но повадки говорили о каком-то опыте и серьезности намерений, и мы, осознав, что это не шутки, не спектакль, что воображаемая линия имеет все шансы превратиться во вполне реальную, отошли в сторону.

Дядька стоял на коленях с все так же наклоненной, как бы зафиксированной головой и что- то еле слышно бормотал себе под нос. Женя медленно поднял пистолет, аккуратно большим пальцем правой руки сбросил предохранитель, потом взвел курок и, через равный со всеми этими действиями промежуток времени, нажал на спусковой крючок.

Выстрелом мужику размозжило верхнюю половину лица и отшвырнуло тело на метр вперед. Он еще несколько секунд подергался, посучил ногами по земле и пару раз нелепо изогнулся. Женя опустил пистолет, опять, очень мягко, отпустил курок, потом поставил его на предохранитель, все так же — плавными движениями большого пальца правой руки. Немного бравируя, переступил через затихшее тело и двинулся к нашей машине. Его напарник вместе с афганцем последовали за ним. Ну и нам там больше делать было нечего.

Сейчас, вспоминая этот эпизод, я думаю, что все же это было не так противно, как тогда — в феврале восемьдесят четвертого. Помню, никого этот расстрел особо не шокировал. На обратном пути мы о чем-то оживленно болтали, даже смеялись над покойничком, над тем, как он немужественно хрюкал. С ребятами из «Кобальта» попрощались тепло и за руку. И никто после этих рукопожатий руки о штаны не отирал. Почему так произошло, я, кажется, понял.