Солдатская сага - Глеб Бобров

Но мои расчеты не оправдались. Прапорщик медслужбы оказался парнем ушлым. Он нашел к Пухову какой-то особый подход, и тот предоставил нам право все решать самостоятельно. Я подумал-подумал и согласился.

Выходили мы ночью. Я пошел налегке, взял лишь бронежилет, пару «эфок», АКС взводного да десяток длинных магазинов. Ротный лично проверил мое снаряжение, отдал собственную коробку обезболивающего и пару пачек цивильного «Ростова». Потом отвел меня ко второму КПП и, быстренько переговорив с командиром шестой роты, сказал:

— Идешь вот за ним. Это крутой мужик — от него ни на шаг. Все! Удачи… и смотри там — осторожно.

К рассвету в ускоренном темпе мы протопали километров десять и выскочили на кольцевой гребень с небольшим, прилепившимся в полукилометре под нами, ободранным кишлачком.

Помимо шестой МСР и разведвзвода в группе шли еще три расчета минометной батареи и отдельный офицерский батальон ХАД — человек пятьдесят. Хадовцы первыми и спустились в кишлак.

Как они его там «шмонали», я не знаю. Скорее всего — никак. Судя по всему, хадовцы шли не на прочесывание, а за кем-то, ранее им известным. Когда союзнички начали подъем на наши позиции, им в спину дружно ударило с десяток винтовок и несколько АКМов. Хадовцы рванулись назад, засели в крайних усадьбах, обозначили себя ракетами и дымами и завязали бой.

Расстояние в пятьсот — семьсот метров, да еще сверху вниз, для стрелкового оружия — ничто; плюс три миномета да штуки три АГСа… Минут за двадцать подавили большинство огневых точек, и ХАД вновь пошел на прочесывание. Духи тоже даром время не теряли — рассредоточились по кишлаку и стали планомерно выбивать хадовцев одного за другим.

Взять изнутри штурмом населенный пункт в тридцать — сорок домов (даже с мощным блокирующим прикрытием) для пятидесяти человек — просто нереально. Если же перед атакой не были проведены артиллерийские и авиационные удары, а штурмующая команда не имеет снайперов и пулеметов прикрытия, да и сами налегке — ни касок, ни бронежилетов, — то и вовсе дело безнадежное.

Так оно и получилось. Хадовцы не прошли и трети кишлака, как уже потеряли человек пять, да раненых — четверо. Правда, захватили одного духа вместе с «буром».

Начали отход. Взяли восемь мужиков из местных, не моджахедов, поставили их живым щитом сзади и ринулись под шквалом прикрытия вверх. Духи поначалу не стреляли, и батальон почти успел подняться на гребень, но когда хадовцы полностью вытянулись по склону и заграждение уже никого, кроме последних не прикрывало, духи аккуратненько, одиночными, сняли еще несколько человек «на посошок».

У самой вершины ранили последнего — вопли, суета — явно не рядовой боец. Пока смотрели, что и как, слышу крик:

— Санинструктор, твою мать!

А я в горячке и забыл, что тут делаю. Ничего, напомнили…

Пожалев об оставленной в роте каске, я кинулся вниз. Три ХАДовца, накрыв собой четвертого, лежали на снегу, скупо отстреливаясь. Я сразу понял, в чем тут дело: привыкли с пятью магазинами в горы ходить, теперь же — БК на исходе. А самое интересное только начинается…

Я бухнулся рядом, показываю, мол, выползайте — прикрою. А ребятки сами не ранены — ранен тот, что под ними, это они его своими телами прикрывают. Ребятки меня поняли, спорить не стали (а как тут поспоришь — под огнем, что ли, перевязывать?!), подхватили тело на руки, и только пятки засверкали.

Я чуть-чуть потарахтел, у самого патроны на счет. И лишь бойцы скрылись за хребтом, помчался следом. Оно хоть и пятидесяти метров до своих не будет, а все равно страшно: один, на виду у всего кишлака с духами.

Прибежал, пока отдышался, солдаты уже с раненого, явно — командира, бронежилет стянули и показывают мне дырку в боку. Осмотреть толком не успел, показывают еще что-то на теле. Я перегнулся через раненого и увидел, что под кожей левого подреберья у него катается пуля, да какая! В палец толщиной и сантиметра три-четыре в длину. Раненый только хрипит, от боли даже стонать не может.

Я с ходу сделал ему по очереди сразу две ампулы промедола. Результата никакого. Добавил еще одну. Командир минометчиков невзначай напомнил о пустых капсулах, а ротный, и впрямь крутой мужик, поинтересовался:

— Не многовато, а?

— Да ему уже все равно…

— Что так?

— Через броню — в печень и сквозь весь живот — в левый бок. Пуля с другой стороны, под кожей прощупывается — «бур»… Он труп, считай.

— Ничего нельзя сделать?

— Ну, снега сейчас навалю под свитер, и все. Может, довезут… А кто он?

— Замполит ихний. Он им, что батя…

Тут мы услышали какой-то дикий, перебиваемый скорострельной тарабарщиной, животный визг и, повернувшись, увидели, как солдат афганского батальона, явно в исступлении, кидается на стоявшего на коленях пленного. Его пытаются оттащить двое других ХАДовцев, но у них ничего не получается. Солдат впал в истерику и явно невменяем. Проламываясь через четыре сдерживающих его руки, он откинутым прикладом АКМа молотил пленного по голове.

А тот, не отворачиваясь и не пригибаясь, смотрел на него в упор. И во взгляде одни лишь ненависть, ненависть и презрение…

Припадок бойца остановил короткий властный окрик, раздавшийся позади нас. Мы повернулись. Сзади подходил хадовец-офицер. Мы сразу это поняли, хотя он был и в бронежилете. И еще мы поняли, что этот высокий, крепкий таджик всему здесь Хозяин и что подчиненные почитают его за Господа Бога. Почувствовал это и ротный и невольно подтянулся. Хотя подобное с ним вряд ли случалось часто — шестая МСР и сама ведь не подарок…

На отличном русском языке он кратко спросил о состоянии своего заместителя. Вытянувшись по стойке «смирно» (кто он мне такой, спрашивается?!), я доложил о характере ранения и о неутешительном прогнозе. Поверил он мне или нет, не знаю. Но комбат тут же крикнул:

— Где врач?!

Через несколько секунд, бросив остальных раненых, к нам примчался взмыленный фельдшер.

Мои предположения он подтвердил. Хадовец выслушал их молча, потом вдруг подошел к брошенной наземь винтовке, передернув затвор, выбросил один патрон, в два приема выломил из него пулю и, повернувшись ко мне спросил:

— Такая?

Я подошел, взял в руку пулю и тоже молча кивнул головой:

— Такая.

Хадовец развернулся и одним легким жестом подозвал двух офицеров «Кобальта». Те не посмели не подчиниться ему и подбежали едва ли не рысью.

Он спросил, все ли у них в порядке и что они еще хотят делать в этом кишлаке. Офицеры ответили, что вертолеты на подходе, «Град» в полку тоже готов, сейчас заберут тела, и можно отходить. Хадовец выслушал их, согласно кивнул и, отвернувшись, уперся тяжким взглядом в раскинувшийся под ногами кишлак.

Офицеры не ушли. Выразительно обменялись многозначительными взглядами. Один, как бы в ответ, легко пожал плечами, а второй, указав на пленного, спросил:

— Ну, так мы этого мудака забираем7

— Нет…

— Но мы же договаривались?!

Хадовец не отвечал…

Пауза затянулась. Один из кобальтовцев пару раз вопросительно зыркнул на меня, мол, чего я тут делаю, а потом опять повернулся к хадовцу:

— Мы утром его вам вернем!

Хадовец еще немного помолчал и все так же, не поворачиваясь, отрезал:

— Все остаются здесь…

Кобальтовцы для приличия перекинулись с ним еще парой фраз и, раздосадованные, отошли в сторону.

Появились вертолеты. Мы загрузили раненых и убитых. С ними улетел один кобальтовец. Второй поманил меня пальчиком и мягонько так выяснил, что я делал рядом с командиром батальона ХАД. Я в ответ тактично прошелся по неуступчивой натуре «восточных деспотов» и традиционно «пожалился» на «руки связаны». Кобальтовец, удовлетворенный моим примерным поведением, согласно закивал головой и, угостив офицерской сигареткой, сказал:

— Минут через двадцать отчаливаем — держись рядом…

Пока грузили раненых и начали отход, комбат-хадовец допросил пленного. Задал несколько вопросов, потом пару раз прошелся глазами и… не пригибавшийся под ударами автоматного приклада пленный опустил голову. Рядовые хадовцы, сидевшие на снегу в нескольких метрах поодаль, так вообще чуть не попадали ниц.

Комбат отдал им какой-то приказ, и, когда те почти мгновенно исчезли, он вдруг скинул с плеча АКМ, врезал короткой очередью по пленному и, закинув автомат за спину, двинулся следом.

К тому времени я уже достаточно видел покойников, видел и как умирают, но в этой гибели было что-то более страшное, чем смерть сама по себе.

Нет, все произошло без особых конвульсий — пару раз дернулся, и затих. Не было и невыразимого ужаса в глазах, как у кишлачных жителей. Наоборот, увидев, как офицер снимает автомат с предохранителя, пленный даже чуть выпрямился, и расправил грудь.

Меня поразило не столько то, как встретил свою смерть пленный, сколько то, как эту смерть принес комбат-хадовец. Было такое впечатление, что командир «Соколиков» не приговор привел в исполнение, не врага казнил, не человека убил, а сделал что-то будничное, обычное, о чем забыл еще до выстрела. Никаких эмоций в глазах, никаких чувств на лице, вообще ничего словно в воздух выстрелил, подал какой-то сигнал, а не в человека, пусть и духа. Убийство вообще противоестественно, даже на войне — сколько ни смотри на трупы, все равно каждый раз внутри что-то дергается. Но этот расстрел был из ряда вон! Какой-то абсурд, как сон, что ли, — изначально нереальный.