Шаг во тьму. Дилогия - Иван Тропов

Чтобы солнце светило прямо в лицо. Для этого я и кровать так поставил. Чтобы солнце — в лицо, пробивая веки. Наполняя все сиянием, в котором купаешься…

В котором нет места ночи, безлюдью и страху…

Лишь золотистый свет. И еще — веселое щебетанье воробьев за окном. Деловитые пичуги, полные жизни и бодрости…

Кажется, я улыбался, когда провалился в сон.

* * *

…Сознание толчками возвращалось ко мне. Я словно выныривал из глубины и все никак не мог вынырнуть. Все было как в тумане, обрывками.

Колышущийся свет…

Запах горелого жира и еще какой‑то, тяжелый и тошнотворный, но не различить, запах горелого жира все забивает…

Непонятные слова, плетущиеся в медленный распев, усыпляющий, окутывающий все вокруг туманом, сбивающий мысли…

Это не дом! Не мой дом!

И холод. Я был совершенно гол, а воздух вокруг был холоднее льда. И только снизу что‑то теплое, и я жался к нему, жался, находя там крупицы тепла…

Мысли колыхались в голове, как драные тряпицы на ветру. Я никак не мог понять, где я, что вокруг, почему…

Почему я здесь? Почему не дома, где заснул — так хорошо заснул только что?..

Свет от свечей. Сотни свечей. Чуть подрагивающие оранжевые язычки — справа, слева, впереди. А на ними…

Я дернулся назад, попытался отскочить, но тело меня не послушалось. Ни один мой мускул не дрогнул. Я так и остался лежать, раскинув руки и ноги, распятый без гвоздей и веревок.

Над свечами из темноты выплывало на меня что‑то мерзкое, покрытое шерстью, и два глаза, горящих красных глаза… Я хотел закричать, но мой рот не открылся. Язык прилип к небу, забившись в самое горло.

Теперь я различил рога, черный нос. Вдруг понял, что это — голова козла. Огромного козла с горящими глазами.

И еще одни глаза — голубоватые и прозрачные, как вода.

Они притягивали меня, они были важнее всего в мире, эти глаза.

Глаза и лицо. Лицо женщины. Очень красивое. Просто ослепительно прекрасное, — вот только глаза…

Холодные и безжалостные.

Я понял, что же согревало меня снизу. Женское тело. Ее тело.

Она лежала на спине, а я на ней. Чувствовал под своей грудью ее груди, твердые соски. Видел ее глаза… Внизу, странно далеко… Моя голова откинута назад. Под взгляд козла, наплывающего из темноты…

Я не мог шевельнуть ни одним мускулом, мое тело стало как чужое, но моя голова не падала на ее лицо. Кто‑то держал меня за волосы. А ее глаза следили за моими. Губы двигались. Это она выводила непонятный напев.

И с каждым звуком я все сильнее чувствовал ее тело. Теплую кожу, упругую, бархатистую. Толчки ее пульса…

Непонятное бормотание, распевное, затягивающее меня, оплетающее, как паутина…

И — глаза. Теперь я не мог оторваться от них. Они были всюду, большие, огромные, прозрачно‑голубое море. Я тонул в них.

А мое тело… Будто невидимые нити связали нас с ней в одно целое. Удары ее сердца отдавались через ее и мою кожу — через нашу кожу — в меня, в унисон с моим сердцем… Мы стали одни телом. Общее тело, общая жизнь.

Она моргнула — медленно, с нажимом. Словно дала кому‑то ответ: да, теперь.

И что‑то изменилось. Где‑то далеко сбоку, за пределами ее огромных глаз. Там, где прыгали тени, и я ничего не мог различить…

Я попытался взглянуть туда, но не мог оторваться от ее глаз. Мои глаза не слушались меня. Я вдруг понял, что очень хочу моргнуть, но даже моргнуть не могу. Ни один мускул не двигался. Глаза слезились, их резало, но я мог смотреть только в ее зрачки, огромные, как темнота воды в глубине колодца.

Связанный с ней в единое целое. И сейчас невидимые Пуповины напряглись до предела. Что‑то продиралось из нее в меня, а из меня — в нее. Кожу пронзили мириады крошечных игл…

А за мной что‑то менялось. Что‑то двигалось.

Рука, державшая меня за голову, дернулась, а в следующий миг что‑то появилось под моей шеей. Холодное и острое.

Нож! Это нож! Сейчас он…

Я хотел вырваться из его руки, соскочить с голого женского тела, броситься бежать, но было не шевельнуться. Даже не моргнуть, чтобы унять резь в глазах. Невидимые пуповины проткнули меня всего, каждый кусочек моего тела — я падал куда‑то…

Лезвие прижалось к шее.

Ее глаза не отпускали меня. Она даже не взглянула вбок, но я понял, что вот сейчас что‑то опять изменится. И на этот раз измениться могло только то, что…

Я закричал, но крика не было. Язык лежат во рту дохлой лягушкой, безвольный и чужой. Губы не раскрылись, голосовые связки не задрожали. Я хотел закричать, я до безумия хотел позвать — должен же быть кто‑то, кто может это остановить! Кто‑то, кто спасет меня!

Так не должно быть, не должно! Так не может быть! Спасите меня! Спасите!

Я не издал даже урчания. А она снова моргнула — медленнее и сильнее, чем обычно. Отдавая еще один приказ.

И лезвие вжалось в мою шею.

По коже потекли теплые струйки. Все больше, все быстрее — я уже чувствовал, как горячие струйки сбегают с шеи мне на грудь, растекаются по животу, перескакивая на ее твердые соски, на ее груди, на ее тело. И вместе с этими струйками крови, задрожали нити, связавшие нас. Миллиарды игл вошли в меня глубже, пронзив с каждой стороны, каждый кусочек, всего целиком. В полной неподвижности, не двигая ни одним моим мускулом, что‑то выкручивало меня, выворачивало наизнанку…

Она уже не пела, лишь тихо шептала. Губы едва двигались, слова давались ей с трудом.

А глаза — так близко, такие огромные…

Лезвие медленно ползло по моей шее, вспарывая кожу и погружаясь все глубже.

Я кричал, хотя ни звука не вырывалось из моего плотно закрытого рта. Я кричал… я кричал… я кричал, но горло наполнило что‑то горячее и густое, и в груди стало тяжело, а в горле было все больнее и больнее…

…два задушенных мычания, два неродившихся крика о помощи — вот что вынырнуло из сна вместе со мной.

Хватая ртом воздух, я сидел на кровати, а сердце в груди выдавало бешеное стаккато, отдаваясь в ушах и висках.

Во сне я кричал — пытался.

Как и тогда, девятьлет и половину моей жизни назад…

Тогда крики тоже не родились. Потому что навстречу воздуху, выбрасываемому из легких, текла кровь, моя же кровь. Воздух и кровь. Булькали в горле и пузырились на губах…

Темно, лишь едва заметно белеет проем окна.

Я хватал ртом воздух и дрожал. Все тело наполнил тяжелый, колючий жар — перегоревший адреналин после испуга. Ныла левая рука, а правой, сам того не соображая, я еще во сне стиснул себя за шею, прикрывая давно заросший шрам.

В горле все ссохлось, но стоило дернуть кадыком, сглатывая слюну, которой не было, во рту тоже сухо‑сухо, горло будто наждаком продрали.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});