Журнал «Байкал» 2010–01 - Владимир Гармаев

Я хочу тебе, Джамуха-сэсэн, и тебе, его жене и самому ближнему нукеру, оставить два завета. Первый — он заключается в том, что любой поступок человека в самом глубоком своем смысле или даже на поверхностный взгляд имеет только две стороны — за себя или против себя. Что бы он ни делал, как бы ни поступал, у его поведения будет только эти две стороны. Второе — все в нашем мире состоит из двух противостоящих одно другому вещей — черного и белого. Отсюда ночь и день, радость и горе, смерть и жизнь, плохое и хорошее и так далее. Как бы трудно ни было в вашей жизни, старайтесь служить всему светлому, не злу, а добру, не лжи, а правде. Вот вам весь мой наказ, — старик устало вздохнул. — Вам завтра рано в путь, давайте спать.

Утром следующего дня, которое выдалось ясным, мы простились с жителями куреня и их нойоном. Когда мы, радуясь прохладе и свежему ветру, двигались вниз по Туул-голу, наш отряд догнала группа всадников, которые оказались девушками покинутого нами стойбища. Пришлось сделать привал и дать им проститься с некоторыми нукерами. Дальнейший путь до ставки хана был без приключений.

Тогорил встретил меня приветливо, за день опоздания укорять не стал, женитьбой остался доволен, но не сказал ни единого слова о праздновании, также промолчал на вопрос о сроках нашего возвращения на Онон. Зато Хормого проявил искреннюю радость, заставил нас с Улджей два дня погостить в его юрте.

Наша жизнь при ордо хэрэйдского хана продолжилась и была для воинов и нукеров однообразной, скучной и без особых забот. Мне же было не до стенаний о безделье. Дело в том, что Хормого окончательно убедился в устойчивых сношениях Эрхэ-хары с найманами и все выжидал случая поймать самого ханского брата или его доверенных людей при встрече и предоставить Тогорилу доказательства тлеющего огня измены. Однажды вечером он пришел ко мне и сказал наедине:

— Джамуха-сэсэн, мне срочно нужна твоя помощь. Этой ночью назначено свидание Эрхэ-хары с тысячником Инанч-хана. В каком месте заговорщики вступят в переговоры, я не знаю, проследить за ханским братом и его людьми при выезде из ставки не могу — они с меня и Бардама не спускают глаз. — Хормого для убедительности и важности своей просьбы взял меня за ворот тэрлига, приблизил разгоряченное лицо и перешел на шепот. — Тебе надо постараться проследить за изменниками до места встречи с найманами, захватить их и пригнать в ставку. Больше нам с Бардамом просить некого.

Я согласился, но ни той ночью, ни следующей Эрхэ-хара никуда не выезжал и спокойно почивал в своем ордо. Хормого продолжал подозревать ханского брата и просил меня постоянно следить за ним и его ближайшим окружением, а своих нукеров и воинов держать наготове.

На четвертый день после нашего разговора пришел человек Хормого и сказал, что брат хана Заха-Гомбо едет на Хугшин-Орхон проверить состояние табунов и берет с собой нойона Хормого и тысячника Бардама. Я понял, что лучшего времени для тайной встречи заговорщиков не будет, тем более третья летняя луна была на исходе и ночи были темными. Я в тот же день навестил своих воинов и велел приготовиться к неожиданному выезду в любое время. А вечером мои нукеры заметили, что люди Эрхэ-хары подготовили десятка два вороных коней и держат их под седлами в кустарнике Туул-гола ниже ставки. «Значит, готовятся к встрече, — решил я. — И произойдет это на Туул-голе ниже ставки, ниже того места, где ждут готовые кони. Черное дело требует темной ночи и черных коней».

Я не так хорошо знал те места, поэтому незаметно выдвинулся туда с тридцатью нукерами и сотней воинов засветло по самым предгорьям долины реки. Вторая сотня должна была пропустить Эрхэ-хару и его людей далеко вперед и тихо двигаться за ними следом.

Ночь была очень темной, ущербный клинок луны, казалось, мрак делал еще гуще. Мы не знали точное место встречи Эрхэ-хары и его людей с найманами, а вдоль реки было сколько угодно укромных, заросших кустарником уголков, поэтому усиленно прислушивались к разным звукам, которые доносились снизу. Где-то во второй половине ночи нукеры сквозь журчание воды и легкий шум ветра в вершинах деревьев услышали отдаленный топот идущих шагом лошадей. Я соскочил с коня и прижался ухом к остывающей сухой земле косогора и явственно ощутил, что внизу по течению реки двигается десяток или больше всадников. Велев второй сотне воинов потихоньку выдвигаться, держась окраины леса, вдоль долины в низовья Туул-гола, я и тридцать моих нукеров обмотали взятыми с собой тряпками копыта коней и также тихо, временами останавливаясь и прислушиваясь к ночным звукам, поехали к берегу. Нам, видимо, очень повезло — от воды послышалось ржание коня и ругань, потом легкий треск ломаемых веток и глухой говор людей.

— Заржал чей-то молодой конь, наверное, почуял чужих лошадей, — шепнул мне один из нукеров. — Заговорщики встретились и заехали через кустарник на поляну.

Мы спешились и стали осторожно приближаться к предполагаемому месту их встречи. Шедший с конем на поводу наш передовой вдруг остановился и отвел коня под высокий куст. Когда мы приблизились, он взмахом руки показал чуть вперед. Приглядевшись, я увидел, что на небольшой поляне среди зарослей ивняка темнеют кони, за которыми было трудно заметить людей. Подождав некоторое время, предположив, что обе наши сотни уже смогли выйти на хорошие позиции, я приказал всем нукерам сесть в седла и начать, как сговаривались заранее, шум и крики.

— А, попались, найманские собаки! Стойте, стойте, мы вас сейчас поведем на ханский суд, — резко прозвучали в темноте и тишине наши выкрики, тренькнула тетива десятков луков, и в темное скопище людей и коней на поляне полетели пущенные наугад стрелы.

Найманы и хэрэйды всполошились, послышались проклятья и топот копыт, затем в обе стороны — вниз и вверх по реке — по песку, по пологому берегу, по воде и кустарнику, мало чего различал под носом коней, ринулись всадники. Мы не стали никого преследовать и, озабоченно прислушиваясь и вглядываясь в темень, заехали на поляну, где только что стояли заговорщики. Ждать каких-либо результатов пришлось долго. Вскоре небо посерело, потом на востоке занялось зарево восхода, и в этой черно-белой видимости прискакал посыльный от низовий реки.

— Все хорошо, нойон Джамуха, все хорошо, — засыпал он нас скороговоркой, еле переводя дух и вытирая ручейки пота с лица. — Мы поймали почти всех найманов, кроме пяти-шести, которых пришлось зарубить и застрелить. Самое главное — нам попался сам ханский брат. Видно, он хотел убежать на запад.

Подождав всю сотню с ее пленными, мы поехали в сторону ставки. Доехав до нее, встретили несколько харанов с первой сотней, у которой имелось тоже десяток-полтора задержанных хэрэйдов.

Так мне удалось помешать заговору Эрхэ-хары и некоторых нойонов, недовольных правлением Тогорил-хана, с посланцами найманского Инанч-хана.

Суд Тогорила над братом и его сторонниками был на удивление мягок. Никого, кроме найманов, не казнили. Хэрэйдский хан только поорал на все свое ордо на брата-изменника, прокричал полные укоров слова, поругался вдоволь, потом плюнул ему и всем нойонам-предателям в лицо.

Хормого, которому я высказал свое недовольство поведением хана, только скривился.

— Если Тогорил станет казнить всех недовольных его правлением хэрэйдов, у него не останется близкой родни, — сказал он.

Так я убедился, что в улусе хэрэйдов очень многие не любят своего хана, может быть — и ненавидят. Вся власть Тогорила — и я это хорошо понял — держалась только силой верных ему воинов и помощью другого брата — Заха Гомбо, имевшего тумэн действительно преданных ему нукеров. Положение Тогорила было очень сложное, завидовать ему не стоило.

В начале осени я со своими воинами, верными нукерами и с женой поехал в свои кочевья. Хан просить меня о задержке не стал, на прощание мы попировали два дня и расстались, обещав друг другу братскую помощь в любой беде. Уезжал я со странным чувством двойственности. С одной стороны вроде бы пребывание в улусе хэрэйдов было удачным, я заключил нужный мне союз с одним из самых сильных и влиятельных людей степи и избавился от грозящей задаранам опасности набега на окраины хэрэйдского улуса. В то же время я никак не мог подавить чувства какой-то неудовлетворенности поездкой к Тогорилу и кратковременной службой в его улусе. Лишь потом, много лет спустя я осознал, что меня тогда сильно смущала сама личность хана, вся судьба которого сплошь состояла из непрекращающейся борьбы за власть с близкими родственниками, многие из которых были им убиты, что отразилось на характере этого человека: он стал подвержен сомнениям, подозрительность и неоправданная жестокость уживались в нем с внезапной слабостью, непоследовательностью в поступках. Я еще в то время, когда расставался с Тогорилом после первого знакомства и дружбы, видел, что в самой среде соплеменников очень многие нойоны его недолюбливают и помогают своему хану только вынужденно, остерегаясь его мести и боясь силы, так как он сумел создать вокруг себя целый тумэн верных ему нукеров, которые не собирались изменять ему и искать счастья на стороне. Вот таков был хан хэрэйдов Тогорил, главными врагами которого в то время были не Алтан-хан китайский, не соседи монголы, а найманы, все время хотевшие его сместить, и их сторонники в ближайшем окружении его в самом хэрэйдском улусе.