Журнал «Байкал» 2010–01 - Владимир Гармаев

Зачарованные улигером мы все не заметили, как в юрте посерело и сквозь тооно пробились первые лучи солнца, снаружи стали слышны шум, гам, топот людей и животных проснувшейся ставки.

— Ну ладно, на сегодня хватит старинных сказаний, — вдруг будничным тоном и обычным голосом, будто бы не он владел нашим воображением всю ночь, проговорил Даха и пошевелил руками и ногами, разминая их.

Находясь во власти ночного сказания, остро сожалея, что летняя ночь так коротка, я простился со всеми и вышел к коновязи, где возле лошадей дремали три моих нукера.

Весь следующий после бессонной ночи день был посвящен обустройству моих воинов. Неутомимый Хормого вместе с братом хана Заха Гомбо проделали все это хорошо и надежно. Прежде всего они проследили за тем, чтобы чуть ниже ставки хана по течению реки Туул нам установили двадцать пять юрт маленьким куренем, определили место для пастбищ наших коней, какое количество мяса и белой пищи и кто будет нам поставлять ежедневно. В середине нашего куреня поставили две юрты для меня — одну белую, предназначенную для моего пребывания, и другую, серую, — для прислуги из трех женщин и одного старика-распорядителя.

Вечером ко мне подъехали в сопровождении десятка нукеров Хормого и Бардам. После того как Бардам придирчиво осмотрел наш курень, а Хормого переговорил с нашими караульными, мы втроем сели за поздний ужин.

— Откуда у вас взялся этот старый борджигин? — спросил я во время еды.

— Даха уже около десятка лет ездит с ранней весны до поздней осени по кочевьям разных улусов. Где бы ни намечался большой праздник или свадьба, там дня за три появляются его пегие лошади. Как он об этом узнает, мне не ведомо, — ответил Хормого. — Он и его внучка, которая выросла в пути, — это те люди, для которых не существует границ владений. Они всегда и везде, будь война или покой, желанные гости.

— Интересно, из каких он борджигинов… — вслух подумал я.

— Он из харачу какого-то рода, не из сайтов. Но людям это безразлично. Главное то, что он хороший сказитель, и память его такова, что является хранилищем многих легенд, преданий и улигеров, — обстоятельно проговорил Бардам и, лукаво покосившись на меня, подмигнул Хормого. — Но ты хотел спросить вовсе не о нем, а о его красавице-внучке. Не так ли, Джамуха-сэсэн?

— Правильно, все правильно, — видя мое легкое замешательство, сказал Хормого. — И ты, и она уже в том возрасте, когда такой интерес закономерен. Ее зовут Улджей, если она запала тебе в душу, знакомство начинай не со сведений о ее предках, даже не со старого Дахи, я знаю, что она воспитана в духе никем не ограниченной воли, синий полог неба и зеленый покров матери-земли ей намного ближе, чем ордо владетелей улусов и белые юрты нойонов. Свою судьбу будет решать только сама, даже воспитавший ее дед никак не сможет повлиять, а родители ее погибли в одной из войн с татарами. Вот такой она дикий цветок, не всякому удастся сорвать.

— А зиму, пургу и морозы где они проводят, есть же у них где-то постоянное пристанище, родное племя и свои близкие по крови люди?! — воскликнул я.

— Я этого не знаю, спроси сам у старика, но думаю, что они зимуют там, где их это суровое время застанет, — ответил Хормого. — Им же никто в приюте отказать не посмеет, это же божьи люди.

Наш тогдашний разговор о сказителе и его красавице внучке на этом и закончился, но эти люди запали мне в душу, и я укрепился в решимости узнать о них побольше. Спал я ту ночь плохо, ибо не один раз во сне грезились звуки моринхура и эта самая Улджей. Утром я встал с твердым намерением найти подходящий повод и поговорить с этой девушкой.

Ждать такого случая пришлось долго: по прошествии нескольких дней Тогорил отправил меня с моими воинами и сотней хэрэйдов из тысячи Бардама на западную окраину улуса и велел под видом облавы на зеренов обнаружить появившихся на тамошних пастбищах найманов, захватить вместе со всем скотом и табунами, пригнать их на реку Туул для разбирательства с самовольщиками, кому бы они ни принадлежали. Наш поход — охота за козами и найманами затянулся на целые пол-луны и был не так успешен, если не считать за удачу несколько сотен добытых зверей. Время для охоты было неурочное и при облаве приходилось много времени терять на то, чтобы отличить самцов от маток, а найманов мы не обнаружили и видели лишь многочисленные следы пребывания людей и животных.

— Я предполагал, что кто-то в ставке узнает про поход и предупредит их, — сказал мне Тогорил. — Хормого надо бы поспешить с выявлением сторонников Инанча-хана.

Я выпросил у хана десять дней для поиска сказителя Дахи и его внучки, которые уже покинули ставку хана и уехали в кочевья хэрэйдов в верховья реку Туул, ближе к монгольским землям.

— Мне некогда было на этот раз насладиться его песнями, — хан грустно улыбнулся, потом окинул меня насмешливым взглядом. — А внучка у него действительно хороша, можно позавидовать тому мужчине, который сумеет ее заарканить. В этом деле тебе никто не помощник, так что дерзай в одиночестве.

Мои тридцать нукеров, ехавшие со мной вверх по Туул-голу, были радушно настроены в ожидании развлечений и новых знакомств. О цели, которую я при этом преследовал, они все знали, за моей спиной посмеивались, часто шутили, но при мне помалкивали.

Старика Даху и его внучку мы обнаружили в третьем курене, там, где река Туул вырывается из южных отрогов Хэнтэя на широкий степной простор. Трава на холмах уже выгорала от нещадного солнца, но ближе к реке она все еще буйно зеленела, и там, в устье какого-то притока реки, издали были видны белые юрты, у воды паслись многочисленные стада овец и коров, поднимая тучу пыли, спускался на водопой табун лошадей. Вдали синели вершины гор, угадывались белесые пики с вечными снегами, в пожелтевшей траве под ногами наших коней стрекотало и звенело множество насекомых, то и дело на курганах показывались разжиревшие до серого блеска тарбагана. Над всем этим господствовало ясное и синее небо, в беспредельной вышине которого парили несколько орлов. Коней и нукеров начинала одолевать жара, беспокоили пауты. Проехав несколько харанов по увалам (какое-то облегчение людям и животным приносило легкое дуновение прозрачного воздуха), нам пришлось спуститься к реке, где из густой травы стали подниматься тучи комаров. Отмахиваясь от надоевших кровопийц, мы свернули к куреню. Я предполагал, что нукеры, которым поднадоели мои поиски, будут не прочь день-другой отдохнуть от долгой и безуспешной езды по жаре и думал на этом стойбище прекратить поиски старика и его внучки, тем более до срока возвращения к Тогорилу оставалось всего пять дней из отведенных десяти. Но в этот грустный момент я у реки заметил среди других лошадей двух пегих коней. Сердце дернулось и забилось сильнее, из-под шлема потекли струйки пота, и во мне вспыхнула такая радость, словно меня ожидала не неизвестность, а горячо любящая женщина и обещанная встреча.

Коротко поговорив с охраной куреня, я оставил нукеров у крайних юрт и проехал к жилищу нойона, которому пришлось открыться о цели моего прибытия. Нойон этого небогатого рода громогласный толстяк о союзе хэрэйдов с задаранами слышал и против присутствия в его стойбище неожиданных гостей не возражал. Договорившись о месте для лагеря нукеров и пастбищах коней, я разузнал о юрте сказителя, который проживал на краю куреня, и поехал к ней. А нойон не хотел отпускать туда меня одного и все время гудел под ухом, что ему неудобно, что это невежливо и тому подобное, но я наотрез отказался от его услуг. Сам не зная, как воспримут меня, я не мог рисковать его присутствием и возможной оглаской своей неудачи.

Даха в юрте был один и отдыхал после бессонной ночи в тени и прохладе. Не зная, что мне делать и как поступить, я постоял у порога, пока глаза не привыкли к полутьме жилища, и громко поздоровался второй раз, потом кашлянул.

— А-а, это ты, молодой нойон задаранов. — Даха приподнялся и указал на стопку олбогов в хойморе. Потом он сел, немного помолчал и сказал, нисколько не удивившись моему прибытию: — а внучки-то дома нет, она ушла с новыми подругами за речку собирать землянику.

— Ничего, я не спешу и могу подождать, — чуть растерялся я. — А откуда вы знаете, что я пришел именно к ней?

— Какое дело может быть у тебя ко мне, ко мне — к старому человеку? Так что, Джамуха-сэсэн, не лукавь. Я еще в ставке хана Тогорила заметил, как ты ел глазами мою Улджей. Теперь, когда ты нас нашел, мне остается только надеяться на твое благородство. Все решайте сами и поступайте согласно судьбе. Когда мы собирались уезжать от хана, Улджей всячески оттягивала отъезд, расспрашивала женщин ставки о времени твоего возвращения и часто вздыхала, смотря на запад. Но что поделать, мы же с ней словно камни, когда-то спущенные по горному скату, долго на одном месте останавливаться не можем, поговорили, пропели свои сказания людям и двигаем дальше. Но я старею, и скоро придется бросить свои кости на чьем-то кочевье. То, что внучка останется одна без постоянного крова, без своего рода и племени, меня постоянно гложет, а время нынче — сам знаешь какое, — старик проговорил все это искренне, с какой-то внутренней дрожью, словно открывал наболевшее перед человеком старше себя и знающим намного больше.