Журнал «Байкал» 2010–01 - Владимир Гармаев

— Если мы с ней сладимся, беспокоиться о ее судьбе тебе не придется, я не тот человек, который может быть с женой несправедлив или груб, — сказал я как можно убедительней и тоже с невесть откуда взявшейся дрожью в груди.

— Прошу тебя, Даха, отдай Улджей за меня!

— Если все то, что слышно про тебя, Джамуха-сэсэн, соответствует твоему истинному лицу, и она согласится сплести нить своей судьбы с твоим предназначением в единый аркан, я возражать не буду. Я много пожил под синим небом, стоптал много трав матери-земли и в людях разбираться научился. Ты не тот человек, который ищет покоя, ты тоже большой валун, который тяжелые обстоятельства пустили по кругу, и ни что, кроме смерти, тебя остановить не сможет. Жить с тобой внучке будет нелегко, но она человек честный и верный. Сами думайте, сами решайте, жить тебе и ей.

Словно окрыленный, вышел я из маленькой юрты сказителя на солнечный полдень, взмолился про себя Вечному Синему Небу, поблагодарил за удачу, взлетел в седло и поскакал за реку Туул в ягодные леса.

Девушек я обнаружил по звонким голосам. Они сидели в тени огромных сосен, отмахиваясь ветками от комаров и мошкары, перебирали и чистили собранные в котелки ягоды. На топот моего коня они разом подняли головы и примолкли. Улджей я заметил сразу, она тоже узнала меня и вся зарделась. Я спешился и отозвал ее в сторону, решив схитрить и отъехать с ней подальше от любопытных глаз хэрэйдок. Она медленно встала, подняла свой котелок с ягодами и задумчиво меня выслушала, остальные девушки стали перешептываться, кто-то хихикнул, кто-то зашикал.

— Твой дед просит срочно тебя приехать, — сказал я ей.

— Что-то с ним случилось?! — встревожилась она и взметнула свои густые брови-крылья.

— С ним все хорошо, но он хочет тебя видеть, и это не терпит отлагательства.

Она молча кивнула, подошла к моему коню, передав котелок с ягодами мне, привычно поднялась в седло и освободила стремя для меня. Косясь на ее длинные загорелые ноги, я отдал ей котелок и сел за нею.

Не помню, какие слова я ей говорил, как убеждал в своей любви, что доказывал и что обещал, но к юрте старика мы подъехали будто бы уже договорившись о женитьбе. Перед тем как войти в свое жилище, Улджей вдруг остановилась, резко повернулась ко мне и взялась за мой боевой пояс.

— Мой дед решил отдать меня за тебя, я не против того, чтобы стать твоей женой и другом, — тихо, но веско начала она говорить, а ее серые глаза в окружении пушистых ресниц смотрели прямо в мои, и во взгляде была решимость, твердость и какое-то неведомое мне отчаяние. — Но ты большой нойон, глава целого племени и, может быть, захочешь взять еще и других жен. Так вот у меня есть одно условие — я буду у тебя единственной. А детей рожу сколько пожелаешь, но других жен у тебя не будет. Запомни это, Джамуха-сэсэн. Если согласен с этим, бери хоть сегодня, хоть сейчас.

Я коротко ответил «Дза!». Она отпустила пояс, я понюхал ее непокрытую голову, и мы вошли в юрту.

Так неожиданно для всех и для себя я женился. Женился без положенного сватовства, вдали от соплеменников в чужом курене, без выкупа за невесту; Улджей вышла за меня без всякого инжи-приданого, взяла с собой только узелок с одеждой и дедов моринхур. Но ни сказитель Даха, ни мои верные нукеры, ни она, ни я этим обстоятельствам не придали даже крохотного значения. И мы были счастливы с самого первого дня совместной жизни.

Громкоголосый нойон куреня, однако, оказался очень хорошим человеком. Когда ему стало известно о случившемся, он тотчас примчался в юрту Зады, рядом с которой мои нукеры разбили свой майханы, и с порога загудел:

— Как это так, Джамуха-сэсэн, ты соизволил жениться в нашем курене, взял нашу гостью и ни слова мне не сказал! Может быть, ты так же молча и тихо собрался уехать? Неужели думаешь, что мои родичи и я отпустим союзника нашего хана без положенного по такому случаю торжества, неужели мы не обрадуем звонкими песнями и тремя мужскими играми нашего бога и ваше Вечное Синее Небо. А хозяева-онгоны священного Хэнтэя! Оттуда же на три стороны бегут монгольские Онон-мурэн, Хэрлэн-мурэн и наш Туул-гол? Неужели же они не получат положенные жертвы?! Нет, Джамуха-сэсэн, такое пренебрежение к святыням и нам, грешным людям, допускать никак нельзя.

— А ты, старый сказитель, уже съевший половину своих зубов, ты, знающий как никто обычаи степных народов, негодный борджигин Даха, ты почему позволяешь ему это? Или отдать свою внучку, свою кровь и плоть, отдать на сторону, словно старый дэгэл или овечку, обычай монголов небесного происхождения?!

Нойон, наверное, мог бы еще долго гудеть на весь свой курень, и крепкие слова укора у него иссякли бы не скоро, но Даха вскочил с олбога, воздел обе руки и сумел остановить старейшину.

— Мы согласны, мы все согласны, просто не хотелось беспокоить малознакомых людей, которых случившееся, думали мы, мало интересует, — проговорил Даха, хватаясь за руки, за пояс старейшины.

— Вот и хорошо, завтра с полудня состоится свадьба, настоящая свадьба, — нойон повернулся и пошел к выходу, но перед порогом резко остановился.

— Невесту. Скоро придут наши женщины и уведут ее в юрту моей младшей жены.

Так благодаря этому достойному человеку у нас состоялась даже свадьба, состоялась неожиданно, но прошла по всем правилам, и праздновали на ней все хэрэйды куреня и мои нукеры. На скачках и в стрельбе победы были за задаранами, но в борьбе среди наших не нашлось человека, способного бросить наземь коренастого, большеголового, казавшегося совсем без шеи хэрэйдского табунщика.

Наутро Улджей и я ускакали за степные холмы, нашли высокое, продуваемое ветрами место. Я воткнул между камней, привязав на конце голубой хадак, высокую ургу, и мы остались одни с нашей любовью. Для нас в тот день перестали существовать сам белый свет, высокое ясное небо, зеленый покров матери-земли с ее многообразными звуками, курень хэрэйдов, мои нукеры. Возвращались мы в юрту Дахи уже в сумерках, и стойбище встречало нас терпким дымом аргала, ленивым взлаиванием собак, блеянием ягнят и вкусными запахали еды из каждой юрты. Так мы с женой уезжали в полюбившееся нам место и на второй, и на третий день. А на четвертый день с самого рассвета мутной пеленой укрыл окрестные горы, соединив степь и небо в сплошное серое пространство, унылый и мелкий дождь. Мы остались в юрте, слушали игру Улджей на моринхуре со старшими нукерами, слушали легенды старого Дахи.

Вечером, когда было уже темно, сказитель долго и молча сидел перед очагом, потом усадил нас с Улджей напротив, помешивая прогоравший аргал, как-то странно заговорил:

— Нойон куреня вчера приходил, сказал, что Джамуха-сэсэн стал слеп и глух, как марал во время гона. Сказал, что на окрестных холмах и курганах развеваются больше десяти хадаков, а ему надо этих девушек потом отдавать замуж, — поднял голову и внимательно посмотрел на нас Даха. — Завтра прояснится, и вам надо уезжать, поеду и я. Повезу, пока тепло, свое дряхлое тело к вершинам Хэнтэя, туда, откуда скатываются на три стороны наши священные реки.

— Может быть поедешь с нами, поедешь в ставку хана, — всполошилась Улджей. — Потом мы уедем на Онон, в кочевья родных Джамухи.

— Не-ет, Улджей, — покачал головой Даха. — Я поеду на Хэнтэй, поеду, пока есть силы сидеть в седле. Обо мне не беспокойтесь: каждая юрта монгола, где я сниму малгай, будет мне родным кровом. А придет время покинуть этот срединный мир — я уйду без сожаления. Людям останутся рассказанные мною улигеры и легенды, найдутся во многих кочевьях сказители и продолжат мое дело. Я лишь звено в непрерывной цепи знатоков старины, были они до меня, будут и после, и связь поколений народа не прервется.

— Очень жаль, Даха, а я надеялся, что ты поживешь с нами, порадуешься правнукам, порасскажешь им свои истории… — начал я приступать к уговорам, ибо считал, что старику пора прекращать свои скитания по кочевьям и обрести покой.

— А еще я скажу вам, дети мои, — старик задумчиво погрузился в себя, окинул невидящим взором стены жилища, словно что-то мог увидеть в сгущающихся сумерках, — скажу вам, что расстаемся мы в преддверии великих событий. Смутное время, когда народы степи продолжают пребывать в слепоте и розни, терзают друг друга, как извечные враги, долго продолжаться не может. Чжурджени Алтан-хана прочно оседлали весь север китайской страны и давно косятся жадными глазами на нас. Наступит срок, и они двинут в степь своих воинов. Если монголы, татары, хэрэйды, найманы и другие племена не объединятся под одной твердой рукой, быть большой беде. Всех ожидает кабала, неволя и угасание. Но дело в том, что степь никогда не была под пятой китайцев, в ней время от времени появлялись такие люди, которые понимали необходимость объединения племен, собирали народы в единый кулак силой, жестокостью и мудростью, противопоставляли огромной южной стране объединенный улус, добивались равновесия и даже разоряли ее северные пределы. Конец неопределенности не за горами. Я надеялся дожить до этого сурового времени, но напрасно прождал много лет. Но знайте, дети мои, оно наступит неизбежно, как за темной ночью следует ясный день, а за ним опять ночь…