Труба Иерихона - Юрий Никитин

Тащи стаканы, сказал Дмитрий. Шестипроцентное молоко это круто!.. Я тоже с тобой выпью.

Филипп замедленными движениями достал из шкафчика стаканы. Дмитрий наблюдал за другом с приклеенной улыбкой. Здоровяк всё-таки Филипп. Другие с такими ожогами мрут как мухи. А он выжил, перенес сложнейшие пересадки кожи, тяжёлые ещё тем, что кое-где выгорело и само мясо. Приходилось что-то наращивать, сшивать, передвигать, теперь заново учится двигать новыми мышцами и укороченными сухожилиями.

На столе появилось три стакана.

Наливай, сказал Филипп надтреснутым голосом. И ему тоже.

Дмитрий молча срезал кончик пакета. Молоко белой струёй хлынуло в стакан.

Перестань себя истязать, сказал он тихо. Зато мы победили!.. Мы заставили их убраться с Байкала. Да как заставили!.. Бежали, бросив все снаряжение, технику. Филипп, как ни крути, но основная способность к выживанию нации... как и отдельного человека, определяется готовностью к жертвам. То есть когда идёт война, побеждает та сторона, где готовы больше принести в жертву своего благополучия... жизни своих сограждан, близких и прочих неудобств. А сдаётся та, где жители первыми говорят: да хватит нам голодать, да пусть они нас захватывают, не поубивают же! Зато наконец перестанем лить кровь. А что заберут Курилы... Судеты, Полабье, Сибирь, Вятку, имена, национальность... ну и хрен с ними! Мне жизнь и мой огородик дороже... Понял, Филипп? Спасая свои шкуры, они губят души. А у нас ни черта нет, кроме наших душ! И вообще у человека ничего больше нет.

А кто спорит, пробормотал Филипп.

Ты.

Я? Каким образом?

Сдаёшься.

Ещё нет, ответил Филипп тихо. Ещё нет.

Глаза его уперлись в крышку стола. К молоку не притронулся.

Дмитрий сказал настойчиво:

Победитель, как известно, определяется не по количеству потерь, победа может быть и пирровой. Победа за тем, за кем поле сражения, увы Бородину... Но обескровленный победитель всё же добивается своего! Иудеи пару тысяч лет... не помню точно, не важно, добивались своего государства. Да, шли на жертвы. Не ассимилировались с коренным населением, как ни принуждали их короли, цари, императоры, султаны, президенты. Теперь у них есть Израиль! Маленький, но свой. Курды добиваются своего Курдистана с такой же настойчивостью. Да, они народ проще и бесхитростнее. Но у них, как и у иудеев, есть жажда своего государства. Добиваются... как могут! Но добиваются. Мы в своей России знаем, что не можем добиваться ни хитростью иудеев, ни автоматами курдов, потому чисто по-русски обгаживаем тех и других. У меня есть уши — слышу, есть глаза — читаю, смотрю по телевизору. Одни тупые, другие хитрые... Так ведь? Да ты пей молоко, я ж пью!

Да пью я, нехотя ответил Филипп. Скоро вовсе на кефир перейду.

Я вот даже в своём... своей воинской части слышу старинное, что вот если нагрянет враг, то мы все плечом к плечу вместе... Увы, это только красивая отмазка! Как та, что русские долго запрягают, зато потом о-го-го!.. Ни черта не будет. Как сейчас, когда на улице пара сопляков избивает женщину, здоровенные мужики трусливо проходят стороной и возмущаются про себя: ну где же милиция? И почему это никто не вступится? Вон же сколько здоровых мужчин!.. Ну почему я первый? Пусть кто-нибудь начнёт, тогда и я... может быть. Только чтоб на мне не порвали рубашку. И не наступили на туфли, я их только что почистил... Филипп, что с тобой? Ты что, вроде бы стыдишься, что пошёл на жертву? Да, с нами больше нет Славки. Да, у меня, кроме Славки, погибли ребята, которым я доверял жизнь... Но мы победили!.. Другое тревожит, Филипп...

Филипп отпил треть, поморщился, опустил стакан на стол с такой осторожностью, словно это была граната.

Что?

Это мы сражались, сказал Дмитрий. Мы дрались, рвали жилы, жертвовали... Но много ли нас? Раньше было много, знаю. Но с каждым днем нас всё меньше. Меня в пот вгоняет мысль, что на нас нападёт, скажем, Турция. Или Шри-Ланка. Если при нападении заявит, что всех русских надо перебить на месте, то мы ещё... может быть!.. окажем какое-то слабенькое сопротивление. Но если Турция заявит, что она ввела войска как друг, что настроит у нас магазинов и завалит их дублёнками и куртками из их хреновой, но дешёвой турецкой кожи, что всем оставит огороды и приусадебное хозяйство, а изменит разве что такие пустячки, как осточертевшее православие на ислам, русские имена на турецкие один раз уже поменяли, почему не снова? ещё какие-то мелочи, но все останутся живы... ведь жизнь самое ценное?.. Лучше быть живым псом, чем мёртвым львом? Лучше жить на коленях, чем умереть стоя?.. И что же? Если честно: окажут ли русские сопротивление?

Филипп снова отпил, на этот раз медленно, крохотными глотками. Дмитрий следил за неестественно розовым лицом друга. Внезапно понял, что тому просто не хочется отвечать. Но он молчал, терпеливо ждал.

Не знаю, ответил Филипп наконец. И никто не ответит.

Почему?

Это раньше народ был един... Все было понятно. А сейчас... Ну, предположим, Турция пришла и заявила, что ликвидирует Россию вслед за Курдистаном. Но населения России, мол, это ничем не заденет! Все могут всё так же жить, работать, смотреть телевизор, ходить по бабам. Только в паспорте будет записано, что отныне турки. И флаг поменяют, как и символику. Как ты сказал, первый раз, что ли? Ну а дошкольники должны будут выучить турецкий язык. А уже правнуки примут ислам и прочие законы. Конечно, отдельные группки вступят в драку. Но ты спрашиваешь, начнётся ли всеобщее сопротивление? Или через пару поколений от русских останется то же, что и от половцев? Дима, спроси у меня чего-нибудь полегче. Но ты знаешь, и я знаю, что мы двое встанем и будем драться. Неважно, если окажемся только мы двое.

Они пили молоко, словно это был чистый спирт: морщась, хмелея. В головах стучали злые мысли.

А наступает не какая-нибудь Шри-Ланка, вздохнул Дмитрий. Прет, как танк, Империя. У нее в информационных бомбах заряды покруче атомных... Сдается мне, что на следующей неделе я уже не смогу тебя проведать.

Филипп насторожился:

Снова исчезнешь?.. В прошлый раз мы уж чёрт-те что думали!

Похоже.

Филипп повесил голову. Неестественно розовое лицо было неподвижно, лицевые мышцы слушались ещё плохо, но Дмитрий и по неподвижному лицу уловил, насколько другу сейчас гадко.

Пока я лежал в госпиталях, проговорил Филипп глухо, много думалось... Сам знаешь, когда заняться нечем, только лежи и пялься в потолок, даже газету не поднять, то что ещё, как не думать? Мы ж думаем всегда в последнюю очередь, когда уж совсем нечем больше заняться...

Ну, возразил Дмитрий, не скажи! Вот в нашей палате такие медсёстры были... гм... Когда наклонится над тобой, термометр чтобы, а её сиськи вот-вот тебе на морду, то, скажу тебе...

Да что медсёстры, тоскливо возразил Филипп.

Не скажи, повторил Дмитрий. Те, кому с постели можно было только через месяц, уже через три дня на костылях ковыляли! Чтоб, значит, в ночное дежурство к ним в дежурку... Я уж потом подумал, что главврач, зараза, нарочито таких понабрал... Чтоб мы долго не валялись в постелях на даровых харчах.

Да, медсёстры были, отмахнулся Филипп. Но не с моей же рожей... Это ж не нога перебитая! Так что лежал и думал. В прошлой жизни когда думать? Да и кто думает?.. Все только принимаем решения! От грузчика до президента. А эти решения уже кем-то заготовлены, лежат внутри нас... Думал и о том, что мы сделали. Ну, это чисто по-русски: сперва сделать, потом подумать.

И над чем же ты ломал голову? поинтересовался Дмитрий. Медсёстры у вас там были... я присмотрел парочку. Сам бы ногу переломал, только бы полежать там.

Филипп ответил без улыбки:

Думал о самой сути террора.

А что о нём думать, сказал Дмитрий легко, друг и без того невесёлый, как сыч в пустом сарае, террор надо делать!.. Наше дело правое, гадов надо бить.

А не беспокоит, что мы со своим терроризмом вроде бы остались одни? Ну, мы и страны Востока. Да и те не все, не все... А мир сейчас помешан на компромиссах!

Филипп... Вчера я смотрел по ящику интервью с одним из правительства. Не запомнил, кто-то из новых или мелких, но слова его, как яд дяди Гамлета, запали в мои невинные розовые ухи. Он говорил, как определять правильно ценность того или другого учения. Или способа жизни, не помню. Надо, мол, брать не худшее в учении везде есть дурь, а самое лучшее. Так что берём, сказал он, самое лучшее в гомосексуализме, садизме, киллерстве, терроризме, прагматизме и прочих американских сторонах жизни. И рассматриваем внимательно. Цели, идеи, мечты, способы реализации...

Филипп медленно кивал, потом кивки становились все замедленнее, а в глазах появилось недоумение. Для него было ясно, что у противника надо брать как раз худшую сторону и бить по ней, выставляя напоказ, высмеивая, а себя подогревая видом гада, чтобы уж врезать так врезать!

Компромисс, сказал Дмитрий, звучит красиво. На самом деле это эвфемизм...

Что-что?

Запиши, посоветовал Дмитрий. Тоже красиво звучит, да? За такими словами хорошо прятать, как за высоким забором, кучи смердящего дерьма... Компромисс это вежливое название трусости. А не признающие компромиссов люди, увы, чаще всего террористы. Один из наших ребят, Откин, хороший парень, хоть и больно хитрый, как-то сказал, что на компромиссы надо идти всегда... кроме тех случаев, когда на компромиссы идти нельзя. Но к сожалению, абсолютное большинство людей заранее готово идти на компромиссы во всем. Тем более, что есть оправдание, есть база «мировое общественное мнение»! И простой средний человек, говоря о необходимости идти на компромиссы, обычно прячет за этим собственную трусость, боязнь столкновения, проверки на прочность крепости идеи, которую исповедует. Но себя надо уважать или хотя бы делать вид... чтобы дети уважали!.. потому под оправдание собственной трусости какую только базу не подтаскивают! А бескомпромиссных или менее компромиссных объявляем тупыми и негибкими. Вспомним: порицая других, тем самым косвенно хвалим себя!