Дарий Великий не в порядке - Адиб Хоррам

бременем.

Я сглотнул образовавшийся в горле комок.

– Я люблю тебя, Маму.

Дорогу до Йезда я провел в полудреме. Я слишком устал, чтобы как следует заснуть, и, хотя Маму была мягкой и теплой, позу я принял не слишком комфортную. Поэтому я слегка подремывал и скользил по облакам фарси, которые обрывками долетали до меня с переднего сиденья кроссовера дяди Джамшида.

Это напомнило мне раннее детство, когда мама каждый вечер перед сном читала мне нараспев на фарси. Описать это чтение очень сложно. Мама растягивала голосом звуки, как ноты виолончели, зачитывая наизусть стихотворения Руми и Хафиза Ширази. Я не понимал, о чем они, но это было и неважно. Звуки очень успокаивали и умиротворяли.

Укладывать меня спать было маминым занятием, потому что, если это делал папа, я слишком перевозбуждался. Он обычно садился ко мне на кровать, подтыкал одеяло и начинал рассказывать историю, оставляя мне место для фантазии, которое я заполнял образами героев и чудовищ.

Сказки мы придумывали вместе.

Я многого из тех времен не помню. Не помню годы до моей Великой Депрессии. Доктор Хоуэлл говорит, что антидепрессанты иногда имеют такой эффект – притупляют память. Плюс я в то время и правда был совсем маленьким. Но я прекрасно помню Время Сказок с папой, потому что не могу забыть ту ночь, когда оно закончилось навсегда.

Это случилось примерно за полгода до того, как родилась Лале.

Папа зашел ко мне в комнату поправить одеяло. Поцеловал меня, сказал, что любит, и повернулся, чтобы уйти.

– Пап? А как же сказка? – скрипнул я.

У меня тогда был такой голос. Как скрипучий сыр.

Папа моргнул. Вздохнул.

– Не сегодня, Дарий.

И ушел. Просто вышел из моей спальни.

Я лежал и ждал, что ко мне сейчас зайдет мама и почитает стихи нараспев.

И после этого мы больше не придумывали сказок.

Я не понимал, почему папа перестал приходить. Не понимал, что я сделал не так.

– Ты ни в чем не виноват, – объясняла мама. – И сказки тебе рассказывать могу я.

Но это было совсем не то.

Ширин Келлнер – настоящий профи в чтении нараспев, но весьма посредственная рассказчица.

И какую бы сказку она мне ни рассказывала, я говорил себе и осознавал только одно: Стивен Келлнер больше не хочет рассказывать мне сказки.

– Просыпайся, Дариуш-джан. – Маму почесала мне голову, и у меня по шее побежали мурашки. – Мы на месте.

Я заморгал, щурясь на серое утро за окном, выпрямился и впервые взглянул на Йезд.

Честно говоря, несмотря на все картинки и фотографии, я все же ожидал, что Йезд будет выглядеть немного как место действия сказки про Аладдина: грязные улицы, усаженные пальмами; дворцы с куполами, сделанные из сверкающего алебастра; верблюды, везущие товары на базар к деревянным прилавкам под навесами из ткани цвета драгоценных камней.

Никаких верблюдов видно не было, хотя скорее всего Толстячок Болджер утверждал бы сейчас обратное. Я даже не знал, что «наездник верблюдов» – это оскорбительное название мусульман, пока он меня так не обозвал. Трент Болджер не отличается особенной креативностью, но весьма основателен и последователен, а также достаточно внимателен, чтобы не попасться в руки блюстителей политики нулевой толерантности школы Чейпел-Хилл в отношении оскорбительных выпадов на почве расизма и этнической принадлежности.

Улицы в районе, где жила Маму, ничем особо не отличались от улиц, к которым я привык дома. Скучный серый асфальт.

Дома тоже были похожи, только отделаны они были кирпичом светлых оттенков, а не гладкой бесшовной обшивкой. В некоторых при входе красовались резные деревянные двойные двери с металлическими дверными молотками тонкой работы. Они немного напоминали двери в норы хоббитов, разве что круглыми не были.

Дядя Джамшид остановил кроссовер у белого дома, который выглядел примерно так же, как соседские. Он был одноэтажный, перед входной дверью располагалась неширокая лужайка, засеянная редкой неухоженной травой.

Кактусов нигде не было: еще один недосмотр со стороны Толстячка Болджера. Я потом проверил и узнал, что кактусы на самом деле родом с обоих американских континентов.

Дядя Джамшид припарковал кроссовер в тени гигантского грецкого ореха, который нависал над улицей и подсовывал корни прямо под покрытый трещинами тротуар.

– Ага[11] Эстивен, – сказал дядя Джамшид. Он произнес папино имя с начальным призвуком «э», и именно так его называют многие Настоящие Персы. В фарси слово не может начинаться с двух согласных. Нужно обязательно поставить перед ними гласный звук (или не перед, а между ними, поэтому некоторые называли отца «Ситивен»).

– Просыпайся, ага Эстивен.

Его голос звучал как щелчок кнута, он всегда улыбался, изогнув брови озорными арками. У дяди на лице были две отдельные брови (ни единого волоска, соединяющего их), и это внушало мне огромную надежду, потому что я всегда волновался, что у меня однажды отрастет Персидская Монобровь.

Дядя Джамшид начал выгружать наши вещи из багажника. Я стряхнул с себя сон и выскользнул из кроссовера вслед за Маму, пока папа пытался разбудить Лале.

– Давай я тебе помогу, даи́.

– Нет! Заходи в дом. Я все занесу, Дариуш-джан.

У нас было много чемоданов, а у дяди Джамшида всего две руки. Естественно, я предложил ему помощь, но он был генетически предрасположен от нее отказаться.

Так в первый раз я официально столкнулся с явлением таарофа в Иране.

«Таароф» – слово на фарси, которое очень сложно перевести на другие языки. Это Главное Правило Этикета для иранцев, которое объединяет в себе гостеприимство, уважение и вежливость.

В теории таароф – демонстрация того, что другие значат для вас больше, чем вы сами. На практике это правило выражается так: когда кто-то приходит к вам в дом, вы обязаны предложить угощение; но поскольку ваш гость тоже должен следовать правилу таароф, он обязан отказаться; и тогда вы, хозяин, должны ответить ему еще одним таарофом и настоять на том, что вам это не доставляет никаких неудобств и гостю просто необходимо пройти за стол. И так далее, пока одна из сторон не окажется в полном тупике и наконец не сдастся.

Я никогда не мог понять сути этого правила. Оно совсем не входит в Кодекс Американского Этикета. Когда мама знакомилась с папиными родителями, ей предложили напиток, она вежливо отклонила это предложение – и на этом разговор о напитке закончился.

Маме и правда хотелось пить, но она не знала, как попросить.

Она еще тогда не была посвящена в Правила Американского Этикета.

Папа рассказывает эту историю снова и снова на День благодарения, и каждый год мама хохочет и