Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям - Михаил Башкиров

— Это еще зачем?

— Снимем с твоего тела мерку.

— Какую мерку?

— Обыкновенную — на гроб.

— Ты считаешь, что я с недоваренной вороны сыграю в ящик?

— Недоваренную скормил, подлец!

— По рецепту Молоховец, для сохранения жизненно важных веществ.

— Остен-Бакен, по человечески прошу — протяни ноги.

— Пожалуйста.

— И руками не размахивай.

— Буду специально размахивать, пока не объяснишься.

— Строго научный факт: в городе свирепствует сыпняк.

— Но я-то, тьфу-тьфу, пока здоровенький!

— Скажи-ка, здоровенький, при товарном голоде, который мы имеем неудовольствие наблюдать, что пользуется ныне наибольшим спросом среди гражданского населения?

— Мыло!

— Нет, дорогуша, самый дефицитный товар — это гробы!

— Но у нас нет в наличии ни одного.

— Сварганим. Я тут, скитаясь по чердакам, набрел на залежь допотопных вывесок с двухглавыми орлами, ятями, ерами, фитами и прочей ненавистной пролетариям нечистью. Наведем ревизию — и соорудим пробный гроб. При удачном раскладе — наладим подпольное производство.

— Без чертежей такую сложную конструкцию не осилим.

— Ты, помнится, любил в розовом детстве скворечники сколачивать?

— Сравнил.

— Большой длинный скворечник, только с крышкой.

— Для бледной холодной птички.

— Имеющей щедрых родственничков… Опять ноги согнул!

— Мерь с запасом, а то попадется какой-нибудь чиновничий журавль.

— Руки!

— Щекотно же.

— Потерпи… Надо точно знать размеры материала… Завяжем контрольный узелок… Подымайся, лежебока, — печка нуждается в порции чтива… И не швыряй обложки где попало складируй в углу…

— А гроб?

— Если за ночь не загнусь от сырой вороны, то с утра отправимся за вывесками — здесь неподалеку…

На первенца-домовину мы искренне угробили, ни много ни мало, семь каторжных суток.

Сначала натаскали соответствующей длины вывесок — благо было из чего выбирать. Чтобы не вызвать излишних подозрений, мы носили по одной штуке, соблюдая временной разрыв и присыпая незаконные буквы снегом.

Во второй день Остап раздобыл молоток и клещи. Без оных инструментов соорудить гроб на голом энтузиазме затруднительно. Табуретку или там лавку еще возможно, а вот столь деликатное изделие, как гроб, — даже не пытайтесь. Молоток — тяжелый, с полированной ручкой, Бендер выменял у дворового пацана за двух свежепойманных крыс, а клещи ловко увел у нашей соседки: она ими у родной парализованной сестры вырывала золотые коронки для черного рынка. Мы просто устали слышать, как за стеной неумело терзают стонущее, беззащитное, упорно не умирающее дворянско-породистое существо.

В третий — надергали гвоздей подходящих размеров. Они еще торчали в кирпичных наружных стенах, обозначая контуры исчезнувших деревянных деталей.

В четвертый — закономерно понадобились хитрые ножницы для резки жести. Бендер пропадал где-то до вечера, но вернулся с ними, правда, основательно помятый и вымазанный сажей. Я так и не добился, где он их надыбал.

В пятый, шестой и седьмой — творили!

Рекламно-публичный старорежимный гроб получился хоть и неказистый, угловатый, косоватый, громоздкий, но чертовски привлекательный. По левому боку внушительно белели вечные слова РЫБА И МЯСО. По правому — выполненное славянской игривой вязью ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ. Верх венчало торжественное СВЕЖИЙ ПРОДУКТ. А по торцам чернели многозначительные слоги: МУЖ и ДАМ.

Так и хотелось быстренько завернуться в новенький саван, и устроиться поудобней в узком лоне, и захлопнуть над собой тяжелую крышку, и спокойно уйти в спасительное погребение от этого дикого, смертельно опасного мира.

Остап развеял мое похоронное настроение обещанием презентовать под мое притомившиеся тело лучший из гробов, да и отправляться на тот свет отчаянно голодным показалось мне дурным тоном, и мы приступили к решающей фазе — реализации товара.

Для усыпления круглосуточно бодрствующей чекистской бдительности мы выбрали подвижный способ сбыта.

Погружали гроб на широкие чугунные санки.

Я ложился в гроб, а Бендер впрягался в постромки.

Через полчаса мы менялись.

Я разогревался, бодро и лихо таща скорбный груз, а потом снова упаковывался. Поверьте, уже после десятого раза организм отчаянно сопротивляется означенной процедуре.

Идея ловли клиента на визуально мелькнувшую приманку отвечала текущему моменту, но нам долго не фартило. Никак к нам не подбегала заплаканная, убитая горем вдова и не спрашивала отчаянным, сорванным голосом, где брали этот изумительный гроб?

В правильности нашего способа демонстрации товара, как говорится, лицом, нас убедило следующее происшествие.

Стемнелось.

Упрятав Остапа под заиндевевшую, сосулистую от дыхания крышку, я рванул на последний круг.

И не успел толком разогреться, как из-за угла — двое.

— А ну, сявка, скидывай добришко до исподнего, да пошустрей, — сипло скомандовал высокий, обнажая сталь финки и загораживая мне дорогу.

— Но… Мне… Мн-е-е-е-е! — заблеял я громким, для оповещения Остапа, жалобным тоном и кивнул назад.

— Будь спок. Жмурика пустим на котлеты. Эй, Хвост, прикнокай ящик, а то опять тухлятина попадется.

Хвост сноровисто сдвинул тяжелую крышку, нагнулся — и вдруг, истошно взвыв, кинулся через сугробы в ближайшую подворотню.

— Ой, мама родная! — продекламировал я театрально-натурально-трагически и с присущим моей драматической натуре артистизмом грохнулся навзничь в глубокий обморок.

Гоп-стопник зыркал то на подворотню, в черноте которой исчез завывающий подельник, то на распластавшегося до половины расстегнутого фраера, то на крышку гроба, неумолимо сползающую на бок.

И тут показалась черная-пречерная рука… Она медленно тянулась к оцепеневшему грабителю скрюченными пальцами… А следом выглянула смертельно-бледная, с фосфоресцирующими глазницами и провалившимся носом, черепообразная голова.

Я знал, что в минуту опасности Бендер преображается, но чтобы до такой степени?..

Бандюгу давно ветром сдуло, а я как завороженный смотрел на встающего из гроба монстра.

Наконец Остап сорвал искусно сделанную маску:

— Понравился спектакль?

— Нет слов… Но эта штука? Я бы не додумался.

— Если честно, Остен-Бакен, я приготовил ее для твоей персоны — из дырявого шелкового носка сбежавшего на юг дяди и кое-каких санитарно-гигиенических принадлежностей его верной супруги. Хотел пугануть тебя сегодня для бодрости.

— Спасибо.

— Вот бы обхохотались.

— Непременно.

— А ты хоть понял, почему Хвост дал деру? У меня сосулька была для утоления жажды, так я ей и ткнул в любопытный глаз!

— Он, бедняга, наверное, удивился незапланированной агрессивности покойника?

— Хороший урок нам, Остен-Бакен. Теперь будешь знать, как отваживать жиганов… Я тебе масочку соображу с рогами…

А на следующий день мы реализовали товар.

Покупатель заловил нас во время смены.

Происходило сие действо в укромном месте.

Не успел я протянуть натруженные ноги, как траурная интеллигентная особа проворковала:

— Продается?

— Мадам, я еще не встречал столь проницательных женщин, сказал Остап и галантно поцеловал тонкую лайковую перчатку. — Какой этаж?

— Четвертый.

— Человек-то скончался порядочный? — спросил я, потупив взор.

Она гордо вскинула седеющую голову.

— Мой отец — известный во многих цивилизованных странах композитор, виртуоз-пианист, профессор Московской консерватории, почетный член Британского королевского музыкального общества, лауреат многих премий, автор…

Но Остап не позволил клиентке обрушить на нас музыковедческую лекцию.

— Мадам, заверяю вас от имени подпольной фирмы-изготовителя — мы удовлетворены, что скорбное изделие, увы, далекое от вдохновенных сфер, достанется светочу российской культуры… Пожалуйста, захватите наши санки, а то ненароком стибрят транспортное средство… Остен-Бакен, взяли!

На площадке второго этажа обессилевшая дама с грохотом уронила наш чугун.

Мы опустили гроб на ступени.

— Подкрепиться бы, хозяюшка, а то не донесем, — сказал Остап недрогнувшим голосом.

— Я поняла, поняла… Сейчас, подождите!

Она вяловато упорхнула наверх.

Бендер присел на санки:

— Клюнуло!

— Возьмем по совести. Мы же не жлобы какие, а? Милая, симпатичная, наивная.

— Не устраивай истерик. Сколько сама предложит по доброте душевной, на том и порешим.

Благодетельница вернулась довольно быстро и протянула мне и Остапу, виновато улыбаясь, по шоколадной конфете.

— Кушайте на здоровье… Берегла на крайний день… Мне папа…

— Да мы пошутили, — сказал Остап и взялся за гроб.