Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям - Михаил Башкиров

— В фонд партии, — Остап опорожнил саквояж. — Только не простудитесь…

Притихшие, завороженные матросы, оттесняя Остапа, сгрудились над волшебно мерцающими бриллиантами.

— Едрена феня!

— Глаз ломит!

— Нажили, паскуды!

— Теперича нашенское!

— А ежели прикладом навернуть — вдрызг!

— Худа они, интересуюсь, эти цацки ладили?

— А ежели с оттяжечкой, каблуком!

— Главное — дисциплина, товарищи. Революция переварит буржуазную отрыжку…

Но не успевшую разгореться речь прервал болезненный приступ неконтролируемого чихания.

Матросы безропотно и мужественно принимали на себя эти многочисленные свидетельства мрачных тюрем и долгих ссылок в сельскую сибирскую местность.

Я благополучно спустился за Бендером к самым дверям, как ввалилось еще пять бескозырок.

Перегарно-многоголовое лаокоонообразное чудище опутанное гирляндами пулеметных лент, надвигалось хищно и неумолимо.

— Там братва коньяк делит, марочный, — сказал Бендер укоризненно. — Полную корзину.

— У-у-у!

— А-а-а!

— О-о-о!

— Э-э-э!

— И-и-и!

Последнее, что мы слышали за нашими спинами, было по детски наивное, растерянное, искреннее:

— Мать честная, это же яйца!

И грозное, суровое, повелительное.

— А где, позвольте узнать, петух?

И чих, как выстрел вдогонку…

Глава 14

ТАЙНЫЙ АГЕНТ ВИЛЬГЕЛЬМА

«Вот в Китае разыскать нужного человека трудновато.»

О.Б.

Моя хозяюшка, добрая, отзывчивая, сдобная женщина широких до безобразия взглядов, устроила молодца Остапа к своему тщедушному старшему брату домашним учителем.

На брата хозяйки, добропорядочного, конформистского лояльного судейского чиновника, отречение царя от престола повлияло самым плачевным образом. Он дома стал вести себя как на уголовном процессе по зверскому убийству, а в суде наоборот, как дома, с анекдотцами, питьем чая, лежанием и газетами. И при этом никто не протестовал, не возмущался его странным поведением (а кто доподлинно знает, как надо вести себя во время смут и революций, чтобы уцелеть хотя бы как физическое тело, потребляющее кислород, белки, углеводы и обильные указы, приказы, манифесты новых властей).

Доставалось от этой житейской круговерти только Бендеру.

Не успевал Остап пересечь гостиную, как на него налетал лысый мундирный беркут.

— Заседание продолжается, — объявлял присяжный поверенный и усаживал подзащитного за фикус, на кованый сундук.

Тут же набегала детвора и оккупировала кожаный широкий диван с кособокими валиками.

— Господа присяжные заседатели, — высокопарно и взволнованно обращался истовый чиновник к хихикающему дивану. — Взгляните в чистые невинные глаза подзащитного! Мог ли юноша столь благородного происхождения и благородного воспитания посягнуть на преступное деяние, от которого холодеет в жилах кровь?

— Мог!

— Еще как мог.

— Выпороть его!

Диван неистовствовал.

Мое появление восстанавливало порядок, и я разом превращался в главного свидетеля.

— Скажите, уважаемый, вы наблюдали этого смиренного, законопослушного юношу в припадке гнева?

— Никогда! — отвечал я правдиво и твердо. — Никогда! Даже после рюмки кальвадоса.

— Лед тронулся, господа присяжные заседатели. Лед тронулся!

Но диван был уже пуст.

Присяжные ловко ускользнули в детскую.

— Придется отложить опрос свидетелей до завтра.

Голос присяжного поверенного источал невыразимую печаль и горечь по поводу затягивающегося на неопределенный срок процесса.

Я извлекал задремавшего подзащитного из-за фикуса, и он наконец получал возможность приступить к исполнению педагогических обязанностей.

С тремя шустрыми погодками (мальчик — девочка — мальчик) Остап проводил регулярные, но не обременительные занятия. Впрочем, ученики оказались чрезвычайно понятливыми и сообразительными.

— В чем счастье? — спрашивал Остап.

— В миллионе! — отвечали дети в унисон.

— А на чем принесут этот злосчастный миллион?

— На блюдечке с голубой каемочкой!

— А кому вы дадите ключ от квартиры, где деньги лежат?

— Бендеру!

— А какой город самый лучший в мире?

— Ри-о-де-Жа-ней-ро!

Во время июльских событий семнадцатого Остап дал подопечным наглядный урок арифметических действий.

— Мои маленькие друзья, — сказал он, показывая через окно на толпу взвинченных и страждущих пролетариев. — Не сливайтесь с массами — это весьма бесперспективное сложение, так как обыкновенно за глупым сложением следует шумное, с избытком плачевных эффектов, пиф-паф! — вычитание. А в сумме пример людской дурости венчает мостовая, заваленная нулями.

Дети присяжного поверенного обожали Бендера. Звали его в своем кругу Осей и втихаря дополнительно подкармливали, делясь последним.

А Остап, терпеливо снося шалости погодков и не менее терпеливо принимая участие в ежедневных судебных заседаниях, все никак не мог забыть о трагично-утраченных фабержевских яйцах и активно искал повода насолить большевикам.

Наконец его мечта приняла реальные очертания.

— Смотри, какие деньжища обещают за поимку главного немецкого шпиона! — Бендер потряс передо мной свежей газетой.

— Ты еще шпионов не ловил. Наверняка опасное занятие!

— Этого шпиона можно взять голыми руками.

— И кто же он?

— Ленин. Оказывается, его еще в Швейцарии с потрохами купил Вильгельм.

— Обожди… Ленин? Ленин?.. Какая-то цаца у большевиков?

— Вспомни, Остен-Бакен, Финляндский вокзал. Плюгавый истерик в кепчонке, длин-н-нющ-щ-щую речугу закатил с броневика. Я еще в него кирпичом зафитилил.

— Ну, во-первых, не кирпичом, а булыжником средних размеров, а во-вторых, — попал в какого-то грузинистого типа с усами.

— Это не я ошибся — булыжник.

— Неодушевленному предмету можно простить ошибку. А вот ты уверен, что Ленин — агент вражеской разведки?

— В пломбированные вагоны за красивые глазки и картавость не сажают.

— Допустим…

— Нет, если я не сдам Ленина властям, спать не буду. Ох, и заплачут у меня большевики горючими слезами. Где это видано — экспроприировать у честного экспроприатора законно экспроприированные яйца экспроприаторов!

— Не петушись. Нам все равно Ленина не найти. Сидит он где-нибудь на берегу тихого озера в шалаше из сена и дышит свежим воздухом.

— Ты хоть соображаешь, Остен-Бакен, какую несусветную чепуху несешь? Человек масштаба и влияния лидера большевиков и дня не продержится без цивилизованных удобств. Можешь ты представить себе товарища Ленина, вульгарно сидящего на корточках в кустах и мнущего лист лопуха? Трава колется, комары кусаются. Нет, он лучше выберет привычное благоустройство тюремной камеры, чем переносить подобное издевательство.

— Итак, заседание продолжается, — в комнату энергичным шагом вошел присяжный поверенный и выхватил у Остапа газету. — Ну-с?

— По-моему, Ленину резон замаскироваться под рабочего и раствориться в родственной среде? — сказал я поспешно, дабы не дать присяжному поверенному приступить к опросу свидетелей.

— Вздор, молодой человек, сущий вздор… Я, например, случайно осведомлен, что главный петроградский дворник активно помогает прятаться разбежавшимся, как зайцы, большевикам, а его брат, состоящий при кавалергардском полку принимает особо опасных преступников…

— За мной, — Остап чуть не сшиб чиновника с газетой. — Остен-Бакен, не отставать!

Я догнал Бендера уже на улице.

— Обидел человека, сорвал заседание.

— Не идиотствуй… Я знаю, где Ленин… В кавалергардских казармах!

— Он что, самоубийца или псих?

— В этом-то и соль. Там его искать никому и в голову не взбредет.

— Проверить можно.

— Не можно, а нужно, и без промедления, а то будет поздно.

Через час мы с Бендером припали носами к мутным стеклинам кавалергардской дворницкой.

Там двое, в новых брезентовых фартуках с бляхами резались в карты.

Рядом высились девственные метлы.

— Который Ленин? — спросил я шепотом. — Тощенький?

— Да ты на другого смотри.

— Это же грузин, тот самый, с Финляндского вокзала, познакомившийся с твоим булыжником.

— Попались, большевички!

Мы осторожно перебрались к окну с открытой форточкой.

Тощенький вдруг отшвырнул карты:

— Коба, ты опять смухлевал!

— Расклад такой, уважаемый кацо, Михаил Иванович Калинин, — грузин любовно потеребил усы. — Расклад.

Мы удалились, не замеченные, игроками возобновившими партию.

— Давай-ка, Остен-Бакен, сдадим этих олухов ближайшему шпику и продолжим погоню за Лениным.

— Вон как раз один из-за столба фонарного выглядывает. В котелке, с тросточкой и моноклем.