Безголовое дитё - Светлана Георгиевна Семёнова

как же, я их даже один раз поил из ведра. Только не вердлюдов, а вер-б-людов — засмеялся дядя Костя.

— Они злые? Кусаются?

— Не кусаются, но плюются, если им что-то не понравится.

— Ветуня, не надоедай дяде Косте, он уже устал от твоих вопросов, — подала голос мама.

Действительно, я ещё ни с кем так долго не разговаривала. После жизни в катакомбах я могла свободно общаться только с Бабуней и детьми во дворе. На вопросы взрослых не отвечала, опускала глаза и глупо улыбалась. Иногда на моё молчание люди раздражались и называли меня дикаркой. А один дядька, угостив меня леденцом, даже назвал меня немой: — Ты шо, немая? — спросил он. — Надо сказать — спасибо.

После этого случая Бабуня долго воспитывала меня. Учила говорить «спасибо» и вежливо отвечать на вопросы взрослых. Но это мало помогало. Я стала ещё более зажатой, и вообще перестала улыбаться при общении с незнакомыми людьми. Мне очень хотелось быть другой, но я никак не могла преодолеть барьер, стоящий между мной и незнакомым человеком. А с дядей Костей всё произошло само собой, как будто я давно была с ним знакома. Мне очень хотелось продолжать с ним беседу, но мама помешала, и опять барьер преградил мне путь к общению. Я отвернулась к окну и насупилась. За окном была ночь.

— Не дуйся, Веточка. Дома я всё расскажу тебе про верблюдов. В Туркмении я видела этих животных, и даже видела, как они плюются. А сейчас нужно всем отдыхать, — мама прижала меня к себе и поцеловала в лобик. Впервые за этот день я не оттолкнула её. Думаю, что я не хотела демонстрировать перед Костей наш конфликт с мамой. — Мы сейчас попьём молочка и будем спатки.

Мама вытащила из рюкзака бутылку с молоком, налила в кружку, отрезала от буханки хлеба толстую корку, посыпала её сахаром и дала мне. Я с удовольствием поела. После меня поела и мама. Вдруг стало совсем темно. Лампочка, слабо освещавшая наше купе, погасла. Мама положила мою голову к себе на колени, поцеловала в макушку и ласково прошептала: — Спи, донечка, всё у нас будет хорошо.

Под стук колёс и протяжные гудки паровоза я быстро заснула. Мне приснился Жулик. Я бежала за ним, пыталась догнать, но мои ноги не слушались, а Жулик убегал от меня всё дальше и дальше. Я кричала ему вслед, чтоб он вернулся. Но Жулик превратился в рыжую точку и исчез. Потом снилась Бабуня, она улыбалась мне беззубым ртом и говорила, чтоб я не переживала, что скоро она приедет и купит мне совсем другие пирожки, вкусные, с мясом.

Проснулась от сильных толчков, наш вагон дёргался то вперёд, то назад, и никак не мог тронуться с места. Протерев глаза, я увидела, что никто уже не спит, а в окошко светит солнышко. Кости на месте не было. Мне это не понравилось.

— А где дядя Костя? — с тревогой спросила я маму.

— Так это ж Помошная, он вышел. Приехал значит, — вместо мамы ответила весёлая тётя. — И долго мы будем тут стоять, интересно?

— Я думаю, шо нам меняють паровоз. Вот когда поменяють, тогда и тронемся, — ответил ей старик, сидящий напротив неё.

Мама опять налила мне молока, дала хлеба с сахаром. Пока я ела, она куда-то отлучилась. А когда пришла, то сказала, что стоять будем долго, что ждём встречного, он опаздывает, и неизвестно, когда будет. Так что на пару часов можно выйти из вагона и погулять.

Помню, как мы гуляли по полю, рвали синие цветы, собирая их в букет. Мама называла их васильками, пела песню про них — «Всё васильки, васильки, сколько мелькает их в поле. Помню, до самой реки я собирал их для Оли». Возвращались другой дорогой, через искорёженные рельсы, торчащие из глубоких ям, заросших бурьяном. Мама говорила, что тут наверняка хозяйничали немцы, а наши самолёты дали им прикурить. Я смеялась, а мама объясняла, что «дать прикурить» — значит дать отпор, то есть — победить противника.

На станции мы купили у тёти два сырых яйца. Потом в вагоне мы их «выпили» с солью и хлебом.

ТЕАТР И ПАПА

Поезд тронулся только вечером, когда совсем стемнело. Разбудил нас хриплый голос проводника, орущий на весь вагон:

— Кировоград! Кому до Кировограда? Стоянка недовгая, дэсять хвылын. Выходьтэ быстро, бо поезд опаздуе на Знаменку.

— Ветунечка, скорей просыпайся, — толкала меня мама, — мы приехали, слава богу.

Поезд медленно подходил к вокзалу. В Кировограде выходило много народу. Все в панике столпились в проходе, ругались, толкали друг друга. Обвиняли проводника, что поздно разбудил. Я держала маму за юбку, и мы медленно продвигались к выходу. Наконец поезд с жутким скрежетом дёрнуло, и он остановился. Оказалось, что паника была напрасной. Все благополучно сошли с поезда. На перроне толпился народ. Мама поставила на землю чемодан, мешок, сняла рюкзак и растерянно оглянулась по сторонам.

— Ти-мош! Артистка Ти-мош! Тимош! — мужской голос орал на весь перрон откуда-то слева.

— Я! Тут, сюда! — срывающимся голосом закричала мама и стала размахивать руками.

Наконец к нам пробрался пожилой мужчина в клетчатой рубашке, с портфелем.

— Ты Тимош Лида? Артистка? — строго спросил он маму.

— Да я, актриса Лидия Тимош, — ответила мама. — А вы кто?

— Я главный администратор театра, Игорь Палыч, будем знакомы. Вторые сутки дежурю на вокзале. Это ваши вещи? Ну, пойдёмте, подвода подана.

Он взял рюкзак и чемодан, мама схватила мешок, и мы пошли за ним, в обход здания вокзала. Игорь Палыч посмотрел на часы.

— Ого, уже почти два часа ночи. А вы должны были приехать вчера утром. Тут до Одессы всего двенадцать часов.

— В Помошной долго стояли, — виновато сказала мама.

На улице за вокзалом было темно, но Игорь Палыч уверенно шёл впереди. Наконец мы подошли к подводе, и я увидела лошадь. А на подводе разглядела дядьку в брезентовом плаще с капюшоном.

— Мыкола, просыпайся, я их встретил. Поехали, — сказал Игорь Палыч, загружая наши вещи в подводу.

— Ото добрэ, бо вже сыл ниякых нема, —