Это было в Краснодоне - Ким Костенко

— Мне сообщили, что полиция арестовала двух моих товарищей. Я пришел выяснить, в чем дело…

— А ты кто такой? — вскинул брови Соликовский.

— Я главный администратор клуба имени Горького. Фамилия моя Земнухов.

— Ага, тебя‑то нам и не хватало, — усмехнулся Соликовский. — Ну‑ка, подойди поближе…

Земнухов спокойно шагнул вперед. Соликовский медленно поднялся со стула, подошел к нему и сильным ударом сбил его с ног. Звякнули и разбились о пол очки…

Это было первого января 1943 года.

— С этого дня все и началось…

***

Подтынный несколько раз жадно затянулся дымом, закашлялся. Наконец после долгой паузы отложил в сторону папиросу.

— Сначала Соликовский сам допрашивал трех арестованных, — продолжал он рассказ. — Долго сек их плетью — хотел заставить признаться в краже, требовал назвать соучастников. Но Мошков, Земнухов и Третьякевич все отрицали. Они заявили, что даже не представляют, каким образом пропавшие мешки оказались на чердаке клуба. Потом Соликовскому надоело возиться с ними, и он поручил вести следствие Захарову.

— На допросах арестованных спрашивали лишь о краже подарков, не связывая это с деятельностью подпольной организации? — спросил следователь.

— Да, Соликовский интересовался только подарками. Ведь никто в полиции тогда еще не знал, что Мошков, Земнухов и Третьякевич являются участниками подпольной организации. Мы тогда еще многого не знали…

ЧЕГО НЕ ЗНАЛИ ПОЛИЦАИ

Теплым сентябрьским утром на пустынной окраинной улице Краснодона встретились два приятеля. Один — высокий, худой, в старом пиджаке с изодранными локтями и порыжевших запыленных сапогах, другой — небольшого роста, вихрастый, в роговых очках.

— Витька, ты? Худющий какой, не узнать! Откуда, каким ветром?

— Ванюшка! Вот кого не ожидал встретить! Ах, как здорово, что ты здесь!

Взволнованные неожиданной встречей, они долго тискали друг друга в объятиях.

— Что ж, так и будем посреди улицы торчать, будто на выставке, — спохватился, наконец, высокий. — Пойдем куда‑нибудь, поговорим…

— Ну конечно! — живо отозвался приятель. — Пошли ко мне, тут недалеко. Не забыл еще, где я живу?

Войдя в комнату, высокий опустился на скамью, с наслаждением вытянул затекшие ноги.

— У–ух, устал… Километров тридцать пешком отмахал…

Оглядевшись вокруг, он как бы невзначай спросил:

— Что, дома никого нет?

— Нет никого. Мамка на хутор ушла, одеяло на картошку менять. — Ну давай, Вить, рассказывай. — Ваня придвинул стул поближе к приятелю. — Постой, сколько ж мы с тобой не виделись? Никак больше года…

— Десять месяцев, — уточнил Виктор. — В ноябре я из Краснодона уехал.

Он замолчал, задумчиво отбивая по столу дробь длинными тонкими пальцами. Худощавое, густо припорошенное пылью лицо его сразу посерьезнело, лоб пересекла глубокая складка.

— Ну что ж ты?

— Не знаю, с чего и начать… — медленно заговорил Виктор. — Помнишь, после репетиции пошли мы все вместе в военкомат — я, Сережка Тюленин, Юра Виценовский, Остапенко Сеня… Прогнали нас, вернее, не прогнали, а просто сказали: «Идите, ребята, доучивайтесь, когда надо будет — позовем». Ну, я тогда и уехал в Ворошиловград, к брату. Думал: он секретарем райкома партии работает, поможет, чтобы взяли в армию. А он не в армию, а в тыл меня отправил. Семья его эвакуировалась в Среднюю Азию, вот и меня этим же эшелоном.

Доехал я до Куйбышева, а там слышу по радио последние известия: наши войска разбили немцев под Москвой, перешли в наступление. Вот, думаю, люди воюют, а меня в тыл. Сел на обратный поезд — и домой, в Ворошиловград. Приехал. Брат, конечно, ругается, мать плачет — она к тому времени тоже к Михаилу перебралась.

Словом, поступил я опять в школу, десятый класс кончил. А потом — немцы к самому городу подошли. Началась эвакуация. Михаил тогда уже секретарем горкома партии стал. Каждый день приходил домой поздно, хмурый, озабоченный, все о чем‑то думал. Зашел я однажды к нему в комнату. «Давай, — говорю, — Миша, серьезно поговорим. Я уже не маленький, все понимаю. Ты остаешься в городе?» Он мне все откровенно и рассказал. Горком партии решил сформировать партизанский отряд для борьбы в тылу врага. Командиром отряда назначили первого секретаря горкома партии Ивана Михайловича Яковенко, а Михаила утвердили комиссаром. «А вот с тобой как быть, не знаю, — говорит. — Военкомат создает сейчас группу допризывников для отправки в военное училище. Поедешь?» Рассердился я. «Что это, — говорю, — ты меня все в тыл да в тыл. Никуда не поеду. Насильно отправишь — все равно сбегу. В тылу мне отсиживаться нечего. Я уже не ребенок, с оружием обращаться умею…» И стал проситься к Михаилу в партизанский отряд. Долго просился, чуть не плакал. В конце концов Михаил говорит: «Не имею права решать сам такой вопрос, есть командир отряда, иди к нему». И я пошел к Яковенко Ивану Михайловичу… Эх, какой это человек был, Ваня! Какой человек!.. — Виктор крепко сжал зубы, резким движением руки расстегнул ворот рубашки.

— Почему ты говоришь — был? — осторожно спросил Ваня. — Он что — погиб, да?

Виктор молчал, углубившись в свои мысли. Наконец, справившись с волнением, снова заговорил:

— В общем взяли меня в отряд. В разведку зачислили. Иван Михайлович все время меня при себе держал, для особых поручений. Тринадцатого июля выехали мы в лес. Там уже база была подготовлена, продукты запасены, боеприпасы. В разведгруппе нас было четверо: я, Забелин, Алексеенцев и Галя Серикова — все из Ворошиловграда. Мы выполняли разные задания — ходили в хутор Обозный узнавать, есть ли там немцы, в Паньковку за продуктами - там свои люди пекли нам хлеб, в Николаевке разыскивали связных соседнего партизанского отряда.

Под Паньковкой первый раз участвовал я в настоящем бою. Нас было семеро. Залегли мы в кустарнике, видим — идут по дороге немцы, спокойно разговаривают о чем‑то, смеются. Мы подпустили их поближе и — залпом! Четверо упали замертво, остальные начали отстреливаться. Иван Михайлович приказал всем отходить. А я незаметно отстал, подполз к убитым немцам, подобрал автомат и три винтовки. После Иван Михайлович долго меня отчитывал за то, что без приказа я. Насчет дисциплины он был очень строгий.

Потом еще несколько раз ходили мы на задания — нападали на обозы, разрушали связь. А в прошлом месяце пришел отряду приказ перебазироваться в Митякинские леса — помнишь, в позапрошлом году мы ездили туда на массовку? Ночью возле хутора Пшеничного наткнулись на немцев. Началась перестрелка. Окружили они нас со всех сторон. И вот тогда Иван Михайлович подозвал меня к себе и говорит: «Слушай, Третьякевич, приказ. Немедленно выбирайся отсюда в Ворошиловград — адрес тебе известен. Доложи там обстановку». — «А вы как же, — спрашиваю, — немцев‑то вон сколько, не устоять…» — «Ничего, — отвечает, — нам скоро подмога придет. Выполняй приказ». На другой день пробрался я в Ворошиловград, узнал: погиб в том бою весь наш отряд. Геройской смертью погиб… Ты понимаешь — нарочно он меня в Ворошиловград отправил, чтобы спасти, значит… А сам в том бою…

Виктор умолк, закусив губу, чтобы не расплакаться. Ваня сидел насупившись, перебирая пальцами свисавшую на лоб прядь волос.

— Ну ладно! — словно очнувшись, тряхнул светлым чубом Виктор. — Давай поговорим, как дальше жить будем. Кто из надежных ребят есть в городе?

— Хороших ребят много! — Сразу оживившись, Ваня начал перечислять, загибая пальцы: — Вася Левашов здесь, Жора Арутюнянц, Олег Кошевой. Сережка Тюленин тоже в городе, Юра Виценовский, Майя Пегливанова из Первомайки — помнишь, комсорг первой школы, черноглазая, на собраниях всегда выступала?

— Помню Майю, — кивнул головой Виктор. — Что же вы — собираетесь вместе, чем занимаетесь? Немцы как — не трогают вас?

— Что ж немцы… — мрачно проговорил Ваня, — известное дело: лютуют. Рыскают по домам, коммунистов ищут. Комсомольцев, правда, пока не трогают.

— Ну, а вы их? — нетерпеливо спросил Виктор. — Вы их что же — сторонкой обходите?

Ваня растерянно улыбнулся, будто его уличили в чем‑то нехорошем, потом обнял друга за плечи.

— Понимаешь, Виктор, мы уже с Васей Левашовым говорили: надо нам объединиться, создать комсомольский отряд мстителей. Если по–настоящему взяться, можно таких дел натворить! Ты как на это смотришь?

— Я за этим и пришел сюда, — твердо сказал Виктор. — У меня теперь одна цель — бить фашистов, пока хоть один останется на нашей земле, мстить им за все: за эту войну, за пожары, за Ивана Михайловича…

— Ты знаешь, — зашептал Ваня, — у нас уже кто‑то действует. Недавно на хлебном ларьке появилась листовка: «Долой гитлеровские двести грамм, да здравствует сталинский килограмм!» Здорово, правда? И в Первомайке, говорят, тоже листовки видели.

— Кто их пишет, не знаешь? — оживился Виктор.