Это было в Краснодоне - Ким Костенко

Лишь вечером гитлеровцы ворвались в полуразрушенный дом. Сорвав дверь, они вбежали в комнату. Двое оставшихся в живых парашютистов выскочили в окно. Одного из них тяжело ранил Подтынный, второму удалось скрыться.[2]

Возбужденные, возвращались гитлеровцы и полицаи в город. Подтынный чувствовал себя героем. Он гарцевал на лошади, стараясь держаться рядом с тачанкой, на которой ехали Зонс и Соликовский. Поперек тачанки, бессильно свесив руки, лежал раненый парашютист. Он был в беспамятстве, дышал тяжело, прерывисто. Из ушей и рта текла кровь.

— Не довезем, пожалуй, до города. А жаль, надо бы жителям показать, — сказал Подтынный.

Затем спокойно вытащил из кобуры пистолет.

— Чего с ним возиться! — и приложил дуло пистолета к бледному виску, на котором едва заметно пульсировала маленькая жилка…

Испуганные выстрелом лошади дернулись, понеслись вскачь. Кучер, натягивая вожжи, с трудом остановил их. Подтынный поравнялся с тачанкой, схватил теплый еще труп и сбросил его на землю.

— Одежду можешь взять себе, — крикнул ему Зонс. — А трофейный пистолет дарю тебе на память. За меткую стрельбу!

Нет, не случайно Соликовский возлагал надежды на Подтынного. Он знал — этот ни перед чем не остановится…

И Подтынный старался оправдать его надежды. Каждую ночь в поселке проводились повальные обыски. У Подтынного были основания полагать, что листовки пишутся именно в Первомайке — здесь они появлялись раньше, чем в городе.

— Если понадобится, посажу в холодную всех до единого, а этих писак найду, — заверил он Соликовского.

Целыми семьями пригоняли полицаи в участок жителей поселка. Запирали в сыром холодном подвале, держали под замком без воды и хлеба, требуя одного: сознаться в связях с партизанами.

Но никто не сознавался. Продержав арестованных трое–четверо суток, полицаи зверски избивали их и отпускали. А в подвал загонялись новые жертвы…

Как‑то вечером Подтынный зазвал к себе дежурного по участку Мрихина.

— Помнишь, тогда возле памятника девушка в толпе была — такая кареглазая, с длинными косами? — неожиданно спросил он. — Знаешь ее?

— Ну да, знаю, — буркнул полицай. — Ульяна, Матвея Громова дочка.

— Она кто, комсомолка?

— Наверное. Активисткой была.

В ту же ночь Подтынный с двумя полицаями нагрянул к Громовым. В доме все спали. Подтынный вошел в комнату, коротко скомандовал:

— Обыскать!

Заохала, беспокойно заметалась по комнате мать Ули Матрена Савельевна, сурово насупившись, кусал прокуренный ус старый шахтер Матвей Максимович.

Уля стояла у стены, накинув на плечи старенькое пальто, с усмешкой наблюдала, как полицаи роются в книгах, выбрасывают из комода белье, распарывают матрацы…

Ничего подозрительного найти не удалось. Подтынный еще раз прошелся по комнате, заглядывая во все углы. На комоде он увидел небольшую фотографию — молодой офицер–летчик улыбался, слегка прищурив темные, глубоко сидящие глаза.

— Сын? — повернулся он к Матвею Максимо- вичу.

Старый шахтер молча кивнул.

— Сейчас где?

Ему ответила Уля. Она сказала громко, подчеркивая каждое слово:

— Там, где должны быть все порядочные люди, — на фронте!

Подтынный подошел вплотную к Уле, занес над головой плеть. И снова во взгляде девушки мелькнуло что‑то такое, от чего ему стало не по себе. Опустив плеть, он только пригрозил:

— Ну, погоди… Ты мне еще попадешься…

И, смахнув плетью фотокарточку с комода, бросил через плечо полицаям:

— Пошли…

Все испробовал Подтынный: обыскал чуть ли не каждый двор, допросил «с пристрастием» почти каждого жителя поселка, угрожал расстрелом, пытался даже подкупить кое–кого. Специальные отряды полицаев и жандармов круглосуточно патрулировали по улицам. А утром жители снова читали расклеенные на заборах листовки с последней сводкой Совинформбюро.

Однажды Подтынный отправился к Соликовскому. Долго беседовали они с глазу на глаз. Подтынный пояснял что‑то, водя пальцем по карте Первомайки…

— Разрешаю, — Соликовский махнул рукой. — Делай как хочешь, только приведи ко мне хоть одного… Живого или мертвого приволоки!

Вернувшись на участок, Подтынный созвал всех полицейских и разложил на столе карту поселка.

— С сегодняшнего дня ночное патрулирование по поселку отменяется. Приказ об этом будет вывешен на самых видных местах. А между тем мы сделаем вот что…

План был прост. Вместо ночного патрулирования Подтынный решил установить на всех перекрестках секретные засады. Спрятавшись в укромных местах, полицаи будут тайком наблюдать за дорогами. Подпольщики наверняка попадутся на удочку, поведут себя смелее.

— Увидите кого‑нибудь ночью на улице — сразу хватайте и тащите ко мне на участок, — приказал Подтынный. — Я здесь буду дежурить всю ночь.

И он показал, где устроить засады.

Егору Бауткину достался самый дальний пост — отрезок пустынной дороги, ведущей к шахте № 1–бис. По этой дороге и днем мало кто ходил — шахта не работала, жилых домов поблизости не было.

Прихватив из дому тулуп, Бауткин расчистил себе место под невысоким заборчиком, принес охапку соломы, уселся поудобней и уткнулся носом в воротник.

Сквозь дрему он услышал чьи‑то приглушенные голоса. Откинул воротник, прислушался. Со стороны шахты № 22 шли люди. Ветер донес обрывок раз- говора.

— Сережа, а там еще много осталось? — спрашивал детский голос.

— На всех хватит, — отвечал ему ломкий басок. — Под ноги смотри, а то упадешь, рассыплешь…

Бауткин осторожно высвободил винтовку, выждал, пока разговаривавшие приблизятся, громко скомандовал:

— Стой! Кто такие?

Их было трое. Два совсем еще мальчика, третий чуть постарше, в затасканном пальтишке и лохматой шапке, сдвинутой на затылок. Услышав команду, все трое остановились. Потом старший, присмотревшись к Бауткину, бойко заговорил:

— Тю, дядьку! Хиба ж так можно? Напугал…

— Кто такие? — строго повторил Бауткин.

— Та чи вы меня не знаете? — с искренним изумлением отозвался старший. — Сережка я, Тюленин. Помните, прошлым летом вы еще приходили голубями меняться, за моего турмана двух сизокрылых давали. Я отказался, а вы здорово ругались… Помните? А то со мной дружки, — Сережка кивнул на спутников. — Степка Сафонов и Юркин Радик. Соседи.

Тюленина Бауткин знал. Во всем Краснодоне ни у кого не было лучших голубей, чем у Сережки. Бауткин частенько встречался с ним на голубином базаре. Но знакомство знакомством, а служба службой. И Бауткин сурово оборвал Сережку:

— Почему так поздно шляешься? Приказ коменданта знаешь? После девяти часов…

— Та приказ‑то знаем, — весело отозвался Сережка. — А когда жрать нечего, дома не усидишь. Тут на двадцать второй шахте бабушка моя живет. Так мы с дружками вот навестили ее. Чайку попили с вареньем, у бабушки сад свой. И голубям моим тоже гостинец передала…

Сережка скинул с плеча небольшой туго набитый мешок, быстро развязал его, зачерпнул в пригоршню каленых семечек подсолнуха. Протянул Бауткину:

— Угощайтесь.

Бауткин подозрительно посмотрел на Сережкиных товарищей. У них за плечами тоже висели набитые сумки.

— А у тех что?

— Тоже семечки, — бодро тряхнул сумкой Юркин. — У его бабушки, знаете, сколько их! А у нас дома масла ни капли, вот отнесу мамке, собьет стакан–другой.

Бауткин помолчал в раздумье. Он твердо помнил приказ Подтынного вести на участок всех задержанных. Но тащиться в такую даль с этими пацанами совсем не хотелось. Холодно, грязно… И потом какие там из них партизаны! Только смеху на себя накличешь: нашел подпольщиков, от горшка два вершка. И он решительно закинул винтовку за плечи.

— Ну, топайте, чтоб духу вашего тут не было!

Подхватив сумки, хлопцы быстро зашагали в темноту.

Заворачиваясь снова в тулуп, Бауткин крикнул им вдогонку:

— Только через поселок не идите, дуйте прямиком через степь, слышите?

— Ладно!.. — донесся из темноты Сережкин голос.

У остальных полицаев, находившихся ночью в засаде, никаких происшествий не было.

Утром Подтынный метал громы и молнии — так хорошо задуманный маневр не дал никаких результатов. Полицаи смущенно разводили руками — никого в поселке ночью не появлялось…

Последним пришел доложить о дежурстве Шабанов — широкоплечий, удивительно неповоротливый полицай, прозванный «Кабаном».

— Зря всю ночь мерз. Ни одной живой души… — мрачно пробубнил он.

— Ладно, иди, — устало махнул Подтынный.

Кабан неуклюже повернулся к выходу и вдруг услышал позади себя неистовый крик Подтынного:

— Стой!!!

Ухватив Кабана за воротник, Подтынный рывком толкнул его к окну, повернул к свету. На спине Кабана белел небольшой листок бумаги. На нем четкими печатными буквами было выведено:

«Холуи! Зря стараетесь. Лучше подумайте о спасении своей шкуры. Народ жестоко отомстит предателям.