Это было в Краснодоне - Ким Костенко

«ЖИВЫМИ ИЛИ МЕРТВЫМИ!»

Приземистый, забрызганный грязью так, что трудно определить его первоначальный цвет, «оппель» с трудом пробирается по размытой осенней непогодой дороге. Натужно воя, машина карабкается на крутой косогор, оставляя за собой широкий неровный след. Временами колеса неожиданно ныряют в глубокие воронки, залитые водой, и тогда маленький тучный человечек, сидящий на заднем сиденье, сердито ворчит:

— Дикари! Даже дороги первобытные…

Полковника Ренатуса одолевали мрачные мысли. Никогда еще в его жизни не было такой длительной полосы неудач. А здесь, в Донбассе, они преследуют его все время. Получая назначение в эти края, он радовался. Наконец‑то ему представилась возможность действовать самостоятельно, показать себя. И вот… Сыплются на его голову одно за другим строгие внушения, выговоры, а недавно генерал Клер довольно недвусмысленно намекнул, что ему, Ренатусу, лучше было бы вовремя подать в отставку, чем снова идти к кому‑нибудь в помощники.

…Полковник так был занят своими мрачивши мыслями, что не заметил, как машина въехала в город и остановилась перед большим серым зданием районной больницы. Он очнулся, когда распахнулась дверца машины и показалось продолговатое лицо гауптвахтмеистера Зонса, расплывшееся в улыбке.

— Хайль Гитлер! Добро пожаловать, герр оберет!

Недовольно пробормотав что‑то в ответ, полковник с трудом вылез из машины и вошел в дом.

В жандармерии тщательно приготовились к приезду высокого гостя. Сверкали свежевымытые полы, столы были аккуратно застелены чистой бумагой. Нижние чины замерли у дверей, отдавая честь.

Не глядя на них, Ренатус прошел в кабинет Зонса, снял шинель, кинул ее шедшему сзади гауптвахт–мейстеру и тяжело опустился на стул.

— Рассказывайте! — сердито приказал он.

— О чем, герр оберет? — осторожно осведомился Зонс.

Ренатус стукнул кулаком по столу, подпрыгнул на стуле.

— О чем? Вы не знаете, о чем рассказывать? О кучке молокососов, которые водят вас за нос! Которые плюют на вас, смеются над вами! О здоровых красномордых идиотах, которые не могут справиться с мальчишками! О том, как вы несете службу, черт вас возьми! Вот о чем рассказывайте, господин гауптвахтмейстер!

Сохраняя на лице все ту же вежливую улыбку, Зонс вытянул руки по швам.

— Герр оберет, мы неукоснительно выполняем все ваши распоряжения. В настоящее время нами приняты самые решительные меры…

Он начал подробно описывать план операции, проведенной жандармерией совместно с городской полицией в канун седьмого ноября, а затем рассказал, какие меры намечены для дальнейшей борьбы с подпольщиками.

— Удалось ли вам поймать хоть одного из этих подлецов? — прервал его Ренатус.

Зонс пожал плечами:

— Пока нет. Но я надеюсь…

— Вы болван, Зонс! — снова вспылил Ренатус. — На что вы надеетесь? Вы думаете, что партизаны сами придут к вам в камеры? Они действуют, а вы только на что‑то надеетесь!

Полковник бросил на стол свою полевую сумку, порывшись, вынул из нее какую‑то бумажку, махнул ею перед лицом Зонса.

— Кто сочинил эту дурацкую фальшивку? Неужели вы всерьез поверили этой чепухе?

Зонс покосился на бумажку. Это было последнее донесение, составленное и отправленное им самим в окружную жандармерию два дня назад…

Пятого декабря, в День Конституции, неизвестные подпольщики преподнесли оккупационным властям еще один «сюрприз». Поздно ночью внезапно вспыхнул небольшой барак, в котором помещалась биржа труда. Сбежавшиеся со всех концов города жандармы и полицаи не смогли потушить пожар. В огне погибли списки людей, предназначенных для отправки в Германию, более двух тысяч карточек медицинского освидетельствования и «аусвайсов» (удостоверений).

На следующее утро Зонс сам тщательно обследовал всю местность вокруг биржи труда, надеясь обнаружить следы поджигателей. В том, что пожар биржи — дело рук подпольщиков, он не сомневался. Но никак не мог уяснить лишь одного: как партизаны подобрались к бирже? Признаться в своем бессилии перед окружной жандармерией не хотелось. И Зонс решился на хитрость. В донесении он указал, что пожар биржи труда произошел вследствие замыкания электрических проводов.

Но, как оказалось, провести Ренатуса не удалось. Полковник отлично знал, что в Краснодоне до сих пор нет электроэнергии, — откуда же произойти замыканию?

Ренатус приказал собрать всех работников жандармерии на оперативное совещание. Маленький, тучный, с большим животом, туго перетянутым широким поясом, он метался по кабинету.

— Растяпы! Слюнтяи! На передовую всех загоню! Под Сталинград!

Вдоль стены стояли безмолвные жандармы. Вместе с ними замер Соликовский.

Бегая по кабинету, Ренатус вдруг увидел его, изумленно вскинув брови, повернулся к Зонсу:

— Почему здесь посторонние?

— Это начальник местной полиции, герр оберет, — пояснил Зонс. — Заслуживает полного до- верия.

Полковник подбежал к Соликовскому, схватил его за пуговицу петлюровского мундира и длинно выругался. Соликовский покраснел и взглянул на Зонса. Он ни слова не понимал по–немецки.

Тогда Ренатус резко притянул его к себе и, коверкая русский язык, — прохрипел:

— Даю фам три дня! Понимайт? Драй таге! — Он растопырил перед носом Соликовского три пальца. — Живыми или мертвыми партизан должны быть поймайт! Если нет…

Ренатус сделал выразительный жест, будто затягивал невидимую петлю на шее Соликовского, и резко вскинул руку:

— Понимайт?

— Понимайт! — единым духом выпалил Соликовский.

В этот вечер в сером бараке снова было необычно тихо. Мрачные полицаи ожидали начала экстренного совещания, назначенного Соликовским. Что скажет им начальник? Кажется, ему крепко досталось — никогда еще не видели они своего хозяина таким растерянным. Но Соликовский не знал, что сказать. В голове путались обрывки каких‑то мыслей. Он чувствовал — настал момент, когда действительно его жизнь оказалась на волоске. Обведя взглядом толпу полицаев, он взмахнул нагайкой.

— Запорю гадов, если через три дня не доставите мне этих партизан! Слышите? Запорю! На одном дереве всех перевешаю! И сам тоже…

Махнул рукой и устало повалился на стул. Подталкивая друг друга, полицаи стали расходиться. Последним подошел к двери Подтынный.

— Ты обожди… — остановил его Соликовский и, достав из ящика стола пачку дешевых немецких сигарет, закурил, несколько раз глубоко затянулся. Потом искоса взглянул на Подтынного.

— Ты был офицером Красной Армии?

Подтынный четко пристукнул каблуками.

— Яволь! Так точно.

— Скажи: трудно воевать на фронте? Страшно?

Подтынный непонимающе посмотрел на него. Соликовский снова глубоко затянулся.

— Ты человек военный, порох уже нюхал. Это все мразь, сброд, — он презрительно махнул на дверь. — В Первомайке партизаны особенно активничают. Возьмись за них! Если поймаешь хоть одного — своим заместителем назначу, самую щедрую награду дам. Понял?

Подтынный снова четко щелкнул каблуками, вскинул руку к козырьку.

— Слушаюсь!

Пора рассказать подробнее, кто же такой Подтынный и как он оказался в краснодонской полиции.

Вот что произошло в одном из подразделений Красной Армии в самом начале Великой Отечественной войны, в августе 1941 года.

Разморенный августовским зноем, притих маленький хуторок, притаившийся в глубокой лощине. Тихо–тихо позвякивает ведро, подвешенное к колодезному журавлю, чуть слышно перешептываются деревья в садах. Не видно ни души…

На западной окраине хутора, среди густого придорожного кустарника укрылась артиллерийская батарея. Длинные стволы 76–миллиметровых пушек приникли к земле, укрытые густыми зелеными ветками. В неглубоких, наспех вырытых окопчиках сидят на корточках солдаты и переговариваются вполголоса. Возле бруствера в высокой траве лежит, закинув руки под голову, молодой лейтенант. Смотрит, не мигая, в небо, покусывает зубами травинку.

Вдруг зловещий, быстро нарастающий свист прорезал тишину: «Фью–у-угах!» Оглушительный взрыв потряс землю. Второй, третий…

И тотчас все вокруг пришло в движение. Телефонист с прикрепленной к пилотке трубкой тревожно прокричал:

— Батарея, к бо–о-ю!

Из укрытий выбежали солдаты, на бегу поправляя каски, затягивая пояса. Вздрогнули, грозно поползли вверх, роняя свой зеленый убор, длинные стволы.

Пожилой сержант вскочил на бруствер и замер, пристально вглядываясь в даль, потом, пригнувшись, подбежал к лежавшему на земле лейтенанту:

— Товарищ лейтенант, танки!

И замолчал, увидев на лбу лейтенанта узенькую струйку крови. Опустился на колени, быстро расстегнул гимнастерку, припал ухом к груди. Затем поспешно достал из сумки санитарный пакет, ловко перевязал рану и поднес ко рту раненого свою флягу.

Лейтенант открыл глаза, осторожно приподнял голову, посмотрел вокруг.