Голосуйте за Берюрье! - Фредерик Дар

– У тебя есть солнцезащитные очки? – спрашиваю я у Мартине. Вопрос абсолютно праздный: у всех инспекторов они есть, как, впрочем, и лайковые перчатки, и белый платок в кармашке.

Я вырываю чистый листок из блокнота и пишу печатными буквами: «Браво. Хорошо сыграно. А теперь нужно поговорить. Назначьте свидание, написав мне на имя Мартине на почтовое отделение Белькомба „до востребования“. В Ваших интересах сделать это побыстрее».

Я протягиваю листок инспектору. Он читает и смотрит на меня, не понимая.

– Что это значит, господин комиссар?

– По выходе из кладбища все будут пожимать друг другу руки, – говорю я. – Когда будешь пожимать руку вдове, сунь ей в ладонь эту записку. Перед этим надень очки, чтобы слегка скрыть черты лица.

Ему необходимо какое-то время, чтобы прийти в себя.

– Извините меня, я не понимаю, вы думаете, что вдова...

У меня вырывается вздох, который создает пустоту в моих легких.

– Я ничего не думаю, я пытаюсь найти выход... То, что я делаю, возможно, гнусно, но я решил использовать все и идти, если это нужно, на крайние гнусности.

Колокола оповещают нас, что кортеж покидает кладбище. Все устремляются к выходу и расходятся по внешне безмятежным улицам Белькомба. Кладбище расположено всегда далеко, по крайней мере, во Франции Люди любят оставлять свои заботы за дверью...

Слезы, прочувствованная болтовня какого-то типа. У него седые усы, орден Почетного легиона и стеклянный глаз – все это говорит о том, насколько он серьезный человек.

Мы узнаем о поучительной жизни Монфеаля, начиная с первых классов. Здесь все первые оценки, первое причастие, его героическая служба во время войны, когда он продавал партизанам фальшивые продовольственные карточки. Дается обзор его провидческого дара разве не кричал он «Да здравствует де Голль» в 44-м году. Пророк! А его общественная деятельность! Он – президент кружка понгистов, он провел подписку, чтобы финансировать спортивный клуб пинг-понга. Его гуманитарная деятельность также заслуживает восхищения двое детей! Надо же! Породить и прокормить их – это далеко не каждому по карману! Присутствующие охвачены гигантским волнением В едином порыве три тысячи присутствующих начинают сожалеть о Монфеале. Его оплакивают, по нему рыдают, хнычут, покашливают, ему воздают торжественные и прочувствованные почести

У Усатого от икотки даже вставная челюсть начинает дергаться сама по себе. Тут же один из викариев приступает к повторному сбору жертвоприношений. Как-никак, Монфеаль был великий человек. Уничтожить такое великолепное творение – это самый настоящий скандал! Тип со стеклянным глазом верит в торжество справедливости. Если мирскому правосудию не удается покарать мерзавца, то от божьего суда свою задницу ему не унести! Там, наверху, уже разогревают котлы со смолой. Фирма «Сатана» полным ходом ведет заготовку антрацита! У оратора выскакивает стеклянный глаз и падает на гравий аллеи. Он наклоняется за ним, но вместо глаза подбирает крышку от кока-колы и вставляет ее в глазную впадину. И продолжает свою речь. Ничто не может его остановить. Видимо, ему сделали прививку иглой проигрывателя. Это день его славы. Он выступает в качестве солиста, и это его опьяняет. И потом, ведь на кладбище никто не осмелится крикнуть «Заткнись!» И он заводится пуще прежнего. Я интересуюсь, кто это такой. Какая-то дама с бархатным шарфиком, прикрывающим ее базедову болезнь, просвещает меня, это вице-зампредседателя «Товарищества газовых счетчиков» Речь продолжается. Похоже, он намерен произносить ее вечно, как вечен покой усопшего. В рядах церковников шепотом советуются, не пойти ли с шапкой по кругу в третий раз. Ну а третьему сословию не терпится вернуться домой. Некоторые начинают незаметно уходить. В. первую очередь это те, кто сами себе на уме, и экономически слабые, у которых попросту не хватает калорий, чтобы выдержать всю процедуру до конца.

Наконец оратор завершает свою речь восклицанием "Мы не прощаемся с тобой, дорогой Монфеаль, мы говорим тебе лишь до свидания! " – восклицанием, от которого разрыдался бы надгробный камень.

Начинается окропление присутствующих святой водой. Но нас слишком много, и вода достается лишь тем, кто оказался в первых рядах. Мальчик из церковного хора с кропилом не предвидел такого наплыва людей. Епископ говорит, что следовало бы ограничить кропление до четверти крестного знамения на человека. Однако это вызвало бы пересуды у его паствы, тем более что осталось около двух тысяч человек, которых надо окропить всухую. Благословение продолжается по-сахарски. Епископ недоволен. Это заметно по его посоху, принявшему форму запятой. Ему хочется пожурить непредусмотрительного служку. Обезвоженная религия – это декадентствующая религия!

Теперь остается лишь опустить гроб. Затем следует церемония рукопожатий. Все семейство Монфеаля выстраивается в определенном порядке: прапрадвоюродные братья, молочные сестры, внебрачные братья. Они становятся в две шеренги, чтобы ускорить эту церемонию. Им хочется показать, что они тоже принадлежат к семейству Монфеалей: близкая родня, дальняя родня, натуральная родня и родня по переписке. Родственники признанные, отвергнутые, принимаемые, пребывающие в ссоре. Все демонстрируют конец вендетты по случаю смерти знаменитого представителя семейства. Те, кто годами не виделись из-за общей межи или из-за орфографической ошибки в новогоднем поздравлении, теперь обнимаются, плачутся друг другу в жилетку, реабилитируют себя в покрасневших глазах присутствующих. В неподвижном воздухе слышатся поцелуи и текут слезы. Заблудившаяся пчела, которая не знает, что речь идет о погребении, объедается пыльцой, перелетая с букетов на венки. Из этой истории она извлекает свой мед.

Я толкаю в спину Мартине, как командир самолета толкает в воздушную бездну парашютиста:

– Давай, сынок, твоя очередь!

Он надевает свои солнцезащитные очки и слегка кривит губы, чтобы выглядеть опечаленным. Затем продвигается к семейству Монфеалей

– Мои соболезнования, мои соболезнования, мои соболезнования, – рикошетят его слова. Перед вдовой он слегка задерживается. Я наблюдаю, словно через телеобъектив, за его действиями. Крупным планом выхватываю их руки. Следующие за Мартине соболезнующие начинают проявлять неудовольствие. Им не терпится облобызать руку жены убиенного. Инспектор продолжает свой соболезнующий сеанс. В шеренгах родственников выделяется Толстуха, которая вскрикивает каждый раз, когда ей пожимают руку, хотя в это время года не коченеют пальцы. Впрочем, возможно, у этой родственницы имеется какой-нибудь коварный панариций.

Мадам Монфеаль тоже слегка задерживает в своей руке руку Мартине. Я замечаю клочок бумаги. Она перекладывает его из правой руки в левую, в которой уже держит вдовью принадлежность номер два – носовой платок. Потом с большим самообладанием она продолжает пожимать другие фаланги. Она бормочет «спасибо», льет слезы, адресует вздохи и глухие рыдания знатным людям.

Я избегаю неприятной обязанности рукопожатия и незаметно ухожу. Старый могильщик, сидя на старой могиле, поступает как пчела: он закусывает. Он настолько стар, что ему уже просто неприлично быть могильщиком. Возможно, он решил, что ему уже нет смысла возвращаться домой?

Глава XIII (или XII-бис для суеверных людей)

В конце дня следует новый грозный вызов Старика. Я решительно велю сказать, что меня нет. Я не чувствую себя готовым выслушивать его упреки. В пороховом складе лучше не курить, не правда ли?

Ни от Толстяка, ни от Морбле нет никаких новостей. Они готовятся к предвыборному собранию. Я решаю прогуляться к владению графа Марто-и-Фосий, чтобы прозондировать обстановку. Оба его слуги так и не вылезают из кухни. Они словно два безработных крота. Я спрашиваю у заплесневелого старика, нет ли у него новостей о Матье Матье. Он трясет своей маленькой болтающейся головой:

– Нет, месье. Видите, лужайка зарастает травой, а у меня нет сил скосить ее.

– У него, у этого Матье, есть какие-нибудь родственники?

– Не думаю.

– Что это был за человек?

Он кажется обеспокоенным, и его левый глаз начинает вращаться, как у маленького негритенка из сказочной Банании.

– Вы говорите о нем в прошедшем времени? – спрашивает он.

– Даже не знаю почему... – говорю я. – Так как он до сих пор пока значится без вести пропавшим.

Я повторяю свой вопрос:

– Что это был за человек?

– О, обычный тип, который крепко выпивал. Он живет в этом краю лет пятнадцать.

– Вот как? Он не местный?

– Нет. Он прибыл сюда откуда-то и остался здесь, я даже не знаю, как и почему. Он облюбовал и снял себе хибару... Начал подрабатывать то там, то там. Ухаживал за садами, чинил заборы – одним словом, брался за все.

Я показываю на романтический двор, окруженный серой стеной в стиле Утрилло. Позеленевший фонтан, клумбы с кустами роз, лужайки образуют чарующий старомодный пейзаж.