Голосуйте за Берюрье! - Фредерик Дар

– Знаешь новость?

– Нет, – говорю я. – Они появляются здесь так быстро, что я отказалс за ними следить.

– Политические партии решили не выставлять больше кандидатов, пока не поймают убийцу.

– Я их где-то понимаю. Откуда это тебе известно? Он извлекает из кармана спецвыпуск газеты «Белькомбежская мысль». Спецвыпуск состоит из одного листка, не очень лестного для полиции. Мне бросается в глаза заголовок, написанный крупными, как на крыше аэропорта, буквами: «Граждане! Хватит уже!»

Очень плохо, когда заглавие начинается со слова «граждане» на первой полосе газеты. Текст, который за ним следует, представляет собой пузырек купороса, выплесканный в лицо полиции. «Белькомбежская мысль» называет нас бездарями и другими далеко не любезными именами. Она сообщает, что политические партии приняли решение не выставлять других кандидатов до раскрытия совершенных преступлений.

– Ну а где же ваша блестящая идея? – спрашиваю я.

– Это моя идея, – заявляет Морбле.

Берю хмурится.

– Не будь сектантом, Пополь! Она пришла к нам обоим!

– Обоим, но сначала одному, потом другому! – насмешливо замечает Морбле.

– Пополь, если ты и дальше будешь так себя вести, ты об этом пожалеешь! – предсказывает Здоровило. – Я не из тех жентельменов, которые тянут одеяло на себя, но на этот раз я уверен, что идея пришла нам обоим одновременно!

– Да объясните ли вы, наконец, в чем дело, Зевс вас побери! – взрываюсь я.

– Ну так вот! – говорят они хором.

И замолкают, воинственно поглядывая друг на друга, а затем синхронно и поспешно произносят:

– Ты позволишь?

Торопясь, пока Морбле пытается вдохнуть глоток кислорода,

Берю выпаливает:

– Я выставляю свою кандидатуру, приятель!

– Выставляешь куда?

– На выборы. А Пополь, здесь присутствующий, будет моим заместителем.

Пока я прихожу в себя от потрясения, подобного эффекту щепотки перца в нос, Его Величество продолжает:

– Надо же из этого положения как-то выходить, так? Раз уж этот чокнутый решил убивать любых кандидатов, то он попытается убрать и меня. Только, чтобы прикончить меня, надо не забыть пораньше встать и надеть вместо нижнего белья пуленепробиваемый жилет!

Я с трудом прихожу в себя. Заплетающимся языком я произношу:

– Значит, ты выставляешь себя...

– Да, месье.

– Это гениальная идея, – решительно заявляет Морбле. – И для вас, и для нас всех, полицейских, какая реклама! Какая реабилитация в глазах общественности! Рядовой инспектор приносит себя в жертву безумству мрачного убийцы!

– Не рядовой, а главный инспектор! – громогласно поправляет Берю.

– Пусть главный, если тебе нравится, – соглашается Морбле. Преодолев первоначальную растерянность, я изучаю нелепое предложение не то чтобы на свежую, но на ясную голову.

– А почему бы и нет, – неожиданно принимаю я решение. – Запомни этот день, Берю, это великий, блистательный день в твоей жизни. А теперь давайте сделаем то, что необходимо делать в этих случах.

– Для начала, – заявляет Толстый, – я пойду в типографию заказать плакаты.

– Я помогу тебе их написать, – обещает Морбле. – Я всегда отличался хорошим слогом. Достаточно тебе сказать, что местный учитель там, где я в последнее время работал, зачитывал ученикам мои рапорты, чтобы заинтересовать их в учебе!

"Белькомбежцы и белькомбежки! Мы не те, за которых нас обычно принимают! Подтверждением этого является то, что я, главный инспектор Александр-Бенуа Берюрье, бросаю вызов белькомбежскому убийце, выставляя свою кандидатуру у вас на выборах! Если ему вздумается помешать мне кандидатствовать, пусть попробует! На политику мне всегда было наплевать, притом с высокой колокольни! Вот почему я выставляю себя от новой партии, создателями и мужественными членами которой являемся я и мой заместитель, бывший унтер-офицер Морбле, – УФП32(Улучшенной французской партии). Сегодня вечером в зале собраний вам будет представлена наша программа. Приглашаются все, включая убийцу!

И самое главное: голосуйте за Берюрье!"

Я не знаю, существуют ли коллекционеры плакатов. Полагаю, что существуют. В таком случае пусть они покупают билеты на первый же поезд, чтобы примчаться в Белькомб. Избирательный плакат Берюрье станет коллекционной вещью сразу же после его выхода из типографии! Им будут все зачитываться поголовно!

Эффект не заставляет себя ждать. Менее чем через час, после того как стены Белькомба были оклеены захватывающей прозой, раздается телефонный звонок. Это Старик! Ну и задает же он мне баню, мои красавицы! Стриженый аж заикается от негодования! Он говорит, что мы сошли с ума, что министр внутренних дел не сможет пережить подобную историю. Вся полиция умирает со смеху. Он собирается подать в отставку или написать открытое письмо в «Фигаро». Кто знает! И что он знает?

Он хочет поговорить с Берю, но Берю невозможно отыскать. Он закрылся в задней комнате какого-то ресторанчика со своим «заместителем», и там в предвыборной лихорадке два куманька готовят свое вечернее публичное собрание.

Я выражаю сожаление Старику, потом, когда он заканчивает, излив потоки желчи и бочки дегтя, я вешаю трубку и думаю, почему я не выбрал профессию моряка, бакалейщика, торговца автомобилями или разметчика дорог вместо того, чтобы служить в Легавке. Чтобы развеяться, я отправляюсь на похороны Монфеаля.

Тут, ребята, в самом деле есть на что посмотреть! Белькомб переживает исключительный период. Ничего подобного здесь не видели со времени нашествия немцев в 1940 году и их ухода в 1944! Понадобилось целых три катафалка, чтобы погрузить цветы, венки и прочую мишуру. Бывший кто-то в берете возглавляет шествие, неся на атласных подушечках награды покойного Монфеаля, а именно: памятную медаль подписчика на «Сельскую жизнь» и почетный крест предшествующих благодарностей.

Над процессией развевается флаг, увитый черным крепом, и звучит фанфара, выводя мелодию «Если меня ты не хочешь, в гроб я его положу».

Это единственный мотив, известный фанфаре, но она исполняет его в предельно замедленном ритме, чтобы превратить его в погребальный марш. Затем следуют дети хора девы Марии, Петэна, внебрачные, школьники, дети проституток, полковые, подкидыши, законные, мерзавцы, божьи дети и дети-мученики. За ними – клир во главе с Монсеньором Трансептом, архиепископом Монашком-с-посохом и викариями. И, наконец, ведущий актер! Монфеаль в своем прекрасном праздничном катафалке, сопровождаемый членами семьи под вуалью. Вдову, бюст которой удерживает бюстгальтер фирмы «Скандал», поддерживает под руку дядя-полковник и сопровождает дряхлый нотариус, поддерживающий ее финансовые и имущественные интересы.

Музыка вызывает слезы. Дальние родственники следуют за погребальной колесницей. За ними важно выступает местная знать, в тайной надежде заставить смотреть на себя толпу (ибо сами они уже давно не могут смотреть друг на друга!). Затем идут друзья. В церкви они будут превозносить заслуги погибшего. От церкви до кладбища будут говорить о его недостатках, а от кладбища до бистро – о его тайных грешках. И, наконец, вырисовывается длинная, извивающаяся гусеницей толпа неизвестных без званий и титулов, бродяг, моральных ничтожеств, обездоленных, праздношатающихся, вакцинированных, униженных, любопытных – словом, всех тех, кто присутствует на похоронах, потому что хорошо хоронить ближнего. Они весело шагают, разговаривая громко и обо всем, не зная, что завтра они сами умрут! Инспектор Мартине33 (который сам заслуживает плетки!) подходит ко мне. Со времени начала дела Ляндоффе он обхаживает меня, добиваясь, чтобы я простил ему то, что его клиент задохнулся.

– Вы думаете, что убийца присутствует в похоронной процессии? – спрашивает он меня.

– Я в этом абсолютно уверен.

– В общем, если бы можно было забрать всю эту публику...

– Да, но мы этого не можем!

Церемония никак не закончится. Полиция Белькомба слишком мала, чтобы удержать всех собравшихся. К счастью, вокруг полно забегаловок. В них не найдешь святой воды, но вино там первоклассное, и второе компенсирует первое. Мы с Мартине пропускаем по стаканчику. Вокруг нас ужасный гам. Можно подумать, что находишься на сельскохозяйственной ярмарке.

– Вы, кажется, о чем-то думаете, господин комиссар?

– Да, в самом деле.

Вы знаете, о чем я думаю, мои дорогие девочки? Нет, в этот раз я думаю вовсе не о вашем соблазнительном нижнем белье. Я вспоминаю слова Толстяка, сказанные им в гараже: «В действительности преступлений в закрытых помещениях не существует, потому что они невозможны».

В башке Берю мало света, и вес его мозга вряд ли способен зашкалить почтовые весы, но иногда он говорит разумные вещи. В жизни лишь дураки способны высказать подобное. Прочие начинают ломать себе голову. Они мучают серое вещество, фантазируют, выдумывают ерунду, извращают реальность. Дурень говорит то, что думает, а поскольку он думает правильно, он и говорит правильно. Никогда не предпринимайте ничего серьезного, не выяснив мнения дурака! Это великое правило, которое знают и применяют в жизни крупные бизнесмены. Вы можете в этом убедиться: вокруг них всегда вьется множество дураков. Благородные дураки для поддержания престижа фирмы, старые дураки для почета и бесчисленное количество бедных дураков, чтобы приносить удачу! Самые хитрые заручаются сотрудничеством самых отъявленных дураков, чтобы проверить на них дух смутьянства, который в конечном итоге внедряется в общественное сознание. Дурак – это микроорганизм, без которого вселенная распалась бы.