Магия нуля (СИ) - Абрамыч Степан

— Дико извиняюсь, Достоевский, могу ли я с тобой поговорить?

Неожиданно для задумавшегося старика у входа объявилась немолодая дама. Она была очень высокой, сохранившей к 40 годам безупречную осанку печальной женщиной, по крайней мере, она так выглядела. Ее немного поседевшие каштановые локоны волос спадали из-под шапки на круглые плечи. На овальном лице томно вздыхали два широких глаза, с опустившимися, будто в знак смирения, желтоватыми зрачками. Под ними самими не образовалось постыдных для женщины мешков, но зрачки все равно настолько впали, что, казалось, вот-вот выпадут из опущенных глазниц и разольются по полу, как горькие слезы. Помимо этого картину дополняли узкие губы и такой же неширокий подбородок, укрывающий короткую шею. Сама по себе она была очень худа, одета в серую шубу без каких-либо сумок или карманов.

— Конечно, что тебе надо, Мэ…

— Мэри, тебя уже совсем подводит память, неужели я настолько неважна для тебя?

Ему хотелось сказать «да».

— Нет, что ты, в мои годы и собственное имя забудешь, что уж твое. Ты лучше присядь, побеседуем.

Она опустилась на диван, устало сложив на коленях руки. Все ее движения были необычайно плавные и не хаотичные — каждый смотрящий не заподозрил ни одного непредугаданного движения в ее походке. Как и не заподозрил бы, что она глава Лиги и член Селекторов.

— Тебе уже говорили про Байрона?

— Да, слышал.

— Собираешься его убивать?

— Придет — подеремся, а так зачем? Мне нынче не до путешествий.

— Опять что-то с жителями?

В ответ он угрюмо молчал.

— Сколько ты о них уже печешься, не всю ли жизнь? Сочувствую я и тебе и людям твоим, что им судьба уготовит после твоей смерти, только Бог один и знает.

— Да, только Бог.

Наступила пауза. За окном молочное небо стало сереть, предвещая близкую ночь, что не было удивительно для здешнего края, хотя время не доползло и до 5 вечера.

— Я побуду пока в Кольце, Достоевский, хорошо? Я пока у себя посижу, к тебе лезть не буду — у тебя свои дела, а у меня свои.

— Я не против, живи сколь душе угодно, на Кольце свободного места много.

Он иронично подчеркнул особенность этой злосчастной пустыни, отчего по сердцу заскребли кошки, а тело вновь захотело тишины.

— Ну, я тогда пойду.

Старик уже не слушал уходящую даму, откинувшись на кресле, воображая его бывший облик, физиономию этой вульгарной женщины и их общие злодеяния.

— Привет, Федор, я как посмотрю, я уже не первый в твоей опочивальне?

У порога стояла уже другая, более молодая фигура — это был Байрон.

— Зачем ты ко мне пожаловал, Бай…

— Я думал ты прикидываешься, но походу деменция не обошла стороной и тебя, как дела, старик?

— Ты пришел убить меня?

— ….

— ….

— Да. Твое участие в охоте крайне для меня опасно, извини, Федор, но я не могу оставлять тебя в живых.

— Давай хоть выйдем.

. .

Два мага стояли напротив друг друга у избы Достоевского. Он одел свою прошлую шубу, в то время как Байрон стоял в описанной еще в Сане одежде.

— Перед началом, Байрон, я бы хотел сказать, что. Снег.

Тело старика мгновенно распалось на малейшие снежинки и разнеслось по ветру. Хромой дуэлянт ошарашенно смотрел на финал самой быстрой драки в его жизни. Он весь трясся и плакал, но Федор этого уже не видел.

. .

— Учитель!

В нескольких километрах от деревни, меж еле проглядных елок, радостно покрикивал молодой юноша. На его бледном лице светились едва заметным блеском два карих глаза, и густые черные брови, дергались вверх вниз, будто пытались стряхнуть снежинки, рассеящиеся по волосам, как кусты по лесу. Несмотря на холод, он не носил капюшона, и поэтому мороз обдувал его черноволосую едва заросшую прическу, представляющую из себя короткое скопление волосков, что даже не могло классифицироваться в парикмахерских. У него была энергичная и подтянутая фигура, стремительная походка и звонкий голос, что для его возраста не было удивительно. Посреди снежных топей, рядом с самодельным столбом, сложив голову на землю и не заваливаясь на бок, лежал олень с красным пятном на шерстяном боку. Это больше походило на краску, чем на кровь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Подождите, сейчас все будет!

Юноша нервно перебирал ладонями в воздухе, будто за что-то цепляясь. Это выглядело бы крайне глупо, если бы не собирающаяся из горстей белого песка фигура сгорбившегося старика. Снежинки сплетались воедино перед взором мага, скрепляясь в подробную физиономию. Наконец, фигура была готова, а юноша уже формировал новый объект. Мельчайшие частички замороженной воды, лежавшей повсюду, сдавливались в его руках, преобразуясь в прочную ледышку. Спустя 15 секунд ледяного воздушного вальса в руках мага зиял полупрозрачный кинжал с удивительно острым лезвием. Он подошел к оленю и метко перерезал ему толстое горло. На белом поле разлился красный неприятель. Кровь потекла по снегу, вдавливаясь в его глубины, пробираясь к запертой почве.

В следующее мгновение ледяная фигура старца испарилась, оставив на своем месте живого человека с такими же чертами.

— Спасибо, Джек. Не зря я тебя тренировал.

— Благодарю за похвалу, учитель!

Перед Федором Достоевским стоял его ученик, а также член одного из магических штабов — Джек Лондон.

Воскресший старик провел трясущимися пальцами по своему лицу, после чего на месте Федора уже стоял совершенно другой человек. Перед Джеком выпрямилась молодая девушка с рыжими распущенными волосами и умиротворенным взглядом, она была чуть ли не карликом, фигура была очень худой, но до уродливой ей не хватало безобразия лица, что-то в ее взгляде притягивало, манило к себе своей глубиной и таинственностью. Женщина обернулась к завороженному юноше и заговорила слегка певучим голоском

— Отныне я буду выглядеть так, Джек. Времена нынче тяжелые, не хочу подвергать никого из Кольца опасности своим присутствием. Байрон подумает, что я мертв, а вместе с ним и все остальные. Наконец-то я покинул хотя бы один порочный круг моей жизни.

— Да. И куда мы сейчас, в штаб нам нельзя идти, там узнают, что вы живы.

— Есть одно место, Джек, я его тебе еще не показывал, пойдем. Девушка помахала рукой в каком-то направлении и поплелась с неестественной для ее возраста походкой.

. .

К счастью, способности Федора и Джека не являются тайной или достоянием общественности, так что их можно преспокойно раскрыть.

Первый из них — один из членов Селекторов, вступивших чуть ли не случайно, исключительно из-за своей мощи. Сам Федор был обычным сыном рабочего и ткачихи, жили не бедно, ему досталась невообразимая для заработка средств способность, но он променял ее на помощь слабым.

Его магия лаконично знаменовалось «Красотой», суть ее была в изменении материи путем прикосновения. Говоря проще, коснувшись до слитка меди, он превращал его в золото, гору снега в песок и так далее в бесконечной вариации возможных комбинаций. Тем не менее, суть его изысканий, а именно изменение Кольца, было невыполнимо. Он мог превратить весь снег материка в почву одним прикосновением, но от этого не было толка, так как тучи продолжали заметать окрестности и уничтожать все старания Достоевского.

Говоря о трюке, который он применил в битве, маг на протяжении многих лет представлял как материализовать духовный мозг. Проще выражаясь, любое тело имело душу, что было наглядно приведено в примере с Говардом, и эта субстанция оставалась в мире на протяжении недели, а после исчезала навсегда. К сожалению, это была не последняя возможность человека посмотреть на своих близких, а тупое условие, что выражалось в отсутствии каких-либо поступков со стороны душ, фактически, у них абсолютно не было разума и какого-либо мышления. Через ужасные ухищрения, что не уместились бы в моем рассказе, он создал духовный мозг и прикрепил к своему телу, тем самым гарантируя разумность своей души. Таким образом, он создал первый астральный механизм, а после изобрел еще несколько, позволяющих ему в форме души вселяться не только в свое тело. Если уж говорить о снежной фигуре, то душа сохраняла способности физического тела, соответственно, снег превратился в кожу и плоть, став новым сосудом для его престарелого сознания. И несмотря на все вышеперечисленные ухищрения и открытия, самым невообразимым его достижением была абсолютная секретность, что и вызвало панику Байрона, воспринявшего это явление, как суицид.