Крысиная башня - Павел Дартс

Процедура обмена была обставлена в лучших традициях классики жанра: мост, машины, ощетинившиеся стволами как с той, так и с этой стороны; семенящий в метущей поземке Иванов навстречу мужику, — отцу Кольки; несущему «на обмен» неподъемный рюкзак с тщательно оговоренными ништяками…

— Вздумаешь бежать, или какой фортель выкинешь — и тебе, и всем там кранты! Ты ж меня, надеюсь, понимаешь?… — таким напутствием проводил его Толик, тыча стволом автомата под ребро. Общение с «лошадиным барышником, евреем, цыганом» не прошло даром.

А вот Кольку выкупать что-то не торопились. Отец через посредника отчаянно торговался, видимо, заверенный Ивановым, что Кольке «на новом месте» живется вполне сносно. Он почему-то больше всего напирал на то, что вместе с Колькой был взят автомат — огромная ценность по нашим временам, и потому, по-его выходило, Кольку нужно было отпустить почти что забесплатно. Переговоры продолжались каждую неделю, а Колька пока ударно вкалывал в Башне, то долбая перекрытия, то пиля половые плахи на дрова, то таская воду. Олег и Володя не могли нарадоваться на такого хваткого работника; палкой ему, в отличие от обуревшего Равшана, почти и не перепадало.

— Сменяем Кольку — впредь в плен будем брать только деревенских! — однажды брякнул Олег за обедом; и потом долго извинялся и объяснял Лене, что «он только пошутил» и «его не так поняли!»

ПРОПАЖА ГРАФА

Пропал Граф. Потерялась чертова собачка. Вроде бы пустяк, но… Нет. Не пустяк. После того, как ЭТО ВСЕ началось, здорово изменился круг общения. Граф был для нас не просто мелкой собаченкой, капризной, хитрой и пакостливой — Граф был членом семьи.

Мы его завели где-то шесть лет назад, купили за доллары, батя нашел где, взяли еще щеночком; еще и ушки у него не стояли — взяли из питомника, в основном для мамы: ей хотелось мелкого песика, чтоб можно было с ним «тютюшкаться», как выражался батя; из какого-то древнего деревенского словарного запаса доставая такие определения. Так оно и было — с ним «тютюшкались», ублажали его во всем: плюшевый домик-«гнездо»; корм — за валюту, специальный, «для мелких пород»; «собачий» шампунь для мытья лап после прогулок; щеточка для вычесывания во время линьки, щипчики для подстригания когтей; комбезик (с нахально-смешной надписью на спине «секьюрити») на синтепоне для прогулок зимой и все такое; полная свобода целыми днями валяться на диванах и постелях, спать где придется — у себя «в домике» или с кем-то из домашних, а из «обязанностей» только одна: гадить только в отведенном месте, то есть на улице на прогулке, или в туалете на специальный подносик. И то этот паршивец постоянно пренебрегал этим, нахально делая лужи то в кухне, то в моей комнате, то на штору. Причем, как правило, в одних и тех же местах, «назначенных» им самовольно себе как «туалет». Батя однозначно расценивал это как «борьба за власть», — да, собака по натуре воспринимает свое окружение как свою «стаю», и в этой стае старается отвоевать максимально возможный для себя уровень. И его нахальные поползновения гадить где придется, по утверждению бати, были именно попытками заявить о себе как о «статусной особи».

Граф, имея «папой» какого-то многомедального чемпиона, и чуть ли не дворянскую родословную; будучи по породе «чи-хуа-хуа», то есть (мы смотрели в справочнике) породой мелкой, в пределе — до 1.8–2,5 кг весом, вскоре вымахал под пять килограмм, и на этом, правда, остановился. Мама в шутку его называла «наша порода — „гигантский чи-хуа-хуа“».

«Воспитанием» его занимался чисто батя.

Как ни смешно, но батя все время с ним чуть не воевал — тыкал его носом в его какашки не на месте, потом шлепал по попе, Граф рычал, скулил, огрызался; морщил нос, оскаливая клыки, маленькие, как спички, изображая из себя разгневанную грозную собаку… Он умудрялся состроить такую страшную морду, что батя потом, смеясь, говорил, что будь Граф раз в десять побольше, он не рискнул бы спать с ним в одной комнате — вдруг тому ночью придет идея поквитаться… Каждый раз, когда Граф делал лужу не на поднос в туалете, а в комнатах, он получал взбучку, и все равно через день-два, а то и на следующий день, это повторялось.

Батя выходил из себя, и грозился «выкинуть эту мелкую шкодливую рыжую тварь на балкон, а лучше — на помойку, чтобы он прочувствовал, как живут собаки на улице!», но ограничивался очередным «воспитанием». Мама в процесс «воспитания» не вмешивалась и не участвовала, напротив, возмущалась на батю, что он «жестоко поступает с бедной собачкой, которая просто не приучена к порядку»…

— Так приучай!! Или сама убирай за ним ссики и каки! Или не возникай, когда я его воспитываю! — выходил из себя батя, но все оставалось по-прежнему: мама была «слишком занята», чтобы убирать за Графом или гулять с ним; но зато, чувствуя ее поддержку, он именно ее считал своей хозяйкой. Ее он никогда не кусал; бате же, когда он его «воспитывал», норовил вцепиться в руку с таким остервенелым выражением морды, как будто не остановился бы и перед тем, чтобы откусить руку напрочь!

Но где ему! Рыжая пузатая мелочь; за все время он, кажется, ни разу так и не смог никого укусить до крови, — он ведь маленький…

Несмотря на все «разногласия» с батей, Граф его по-своему любил, — потому что именно батя c ним гулял, потом дома мыл ему лапы, кормил вкусняшками. Мама запрещала давать ему колбасу или куриные косточки, потому что она прочитала в какой-то книге, что собаки должны кушать только «сбалансированный» корм; но Граф не любил «сбалансированный», он любил именно куриные косточки или колбасные очистки, которые ему потихоньку скармливал батя. Это была постоянная картина — батя обедал за столом, а Граф на задних лапах, опершись передними бате в колено, преданно смотрит ему в лицо и провожает скорбным взглядом каждый кусок, исчезающий у бати во рту. Мама рассказывала прочитанное, что чи-хуа-хуа постоянно живут с человеком, в его жилище, чутко улавливают интонации и имеют выразительную мимику. Это верно. Тут нужно было обладать каменным сердцем, чтобы вынести осуждающе-непонимающий собачий взгляд, как будто говорящий: «Я не представляю, как вы можете спокойно кушать, когда рядом стоит голодная, такая дорогая, за валюту приобретенная, собачка! Как вам не стыдно!»

Тут уж трудно было удержаться, чтобы не дать ему кусочек… А если долго не давали, то Граф требовательно скреб лапами по колену и подскуливал, обращая на себя внимание. В общем, он был ужасный попрошайка и избалован до предела.

После каждого «графского автографа» не на месте батя ругал его на чем свет стоит; и вообще, называл его «графское отродье» и «дворянский подонок». Самое смешное, что Граф вскоре стал воспринимать «подонка» как свое второе имя, и на батино обращение типа «Ну что, подонок, пойдем гулять?» реагировал с полным пониманием и одобрением.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});