Париж - Эдвард Резерфорд

Политика была скользким и опасным делом. Даже влиятельный Лафайет не удержался на плаву. Провозглашенный героем революции в ее начале, назначенный командующим национальной гвардией, он в конце концов разошелся с якобинцами во взглядах и был вынужден бежать из Франции.

Нет, думал Бланшар, в политике он бы не выжил. А вот будучи доктором – и при условии, что не выйдет за рамки профессиональных обязанностей, – он оставался в стороне от драки. Он лечил Дантона и многих других. Кажется, к нему благоволили. И это давало ему шанс спасти своих молодых друзей, рассуждал Бланшар на пути к острову Сите.

Хотя нет, спасти обоих не получится. В лучшем случае одного.

Но для этого ему потребуется хладнокровие и смелость.

Найдется ли в Париже более жуткое здание, чем старинная мрачная тюрьма Консьержери? Софи о таких не слышала. Находилась тюрьма рядом с чудесной часовней Сент-Шапель, но ничто в ее облике не радовало глаз. В громоздких башнях за массивными стенами скрывались камеры и подвалы, куда помещали заключенных перед судом и казнью, – одновременно их там могло быть до тысячи человек. И мало кто из них имел надежду.

Софи уже знала, что погибнет.

Суд, если это можно назвать судом, не занял и нескольких минут. Их вывели из-за тяжелых каменных стен Консьержери и доставили в готический Дворец правосудия, стоящий по соседству. Там два больших голых помещения были отведены под так называемые особые суды. Поистине – особые.

Софи полагала, что их вызовут вместе, но ошиблась. Этьена увели первым. Он исчез за большой дверью, и она не слышала ни слова из того, что там происходило. Наконец он вышел с посеревшим лицом. Этьен попытался улыбнуться и двинулся к жене, чтобы поцеловать ее. Но охранники не позволили ему этого и втолкнули Софи в зал суда. С глухим стуком захлопнулась тяжелая дверь.

Ее подвели к деревянному ограждению, о которое она могла опереться руками, и велели встать за ним. Напротив стоял стол, в самом центре которого сидел худой мужчина с узким лицом и пронзительными глазами, Софи он напомнил крысу. По обе стороны от него расположились еще несколько человек, очевидно судьи. В самом конце со скучающим видом устроился высокий тощий человек, весь в черном. За отдельным столом поодаль сидели еще люди – присяжные, как поняла Софи. Вдоль боковой стены шел ряд стульев. Один из них занимала крупная некрасивая женщина с черными волосами, которую Софи никогда раньше не видела.

Первым заговорил маленький человек по центру, из чего следовало, что он исполнял должность главного судьи.

– Гражданка Софи Констанция Мадлен де Синь, по Закону о подозрительных лицах вы обвиняетесь в предательстве, в принадлежности к врагам народа и революции. Признаете ли вы себя виновной?

– Не признаю, – сказала Софи как можно отчетливее.

Затем настал черед высокого человека в черном. Он не удосужился встать, когда спросил ее, встречалась ли она днем ранее со священником, известным как отец Пьер.

– Встречалась, – ответила она в полном недоумении.

– Вызовите свидетеля, – сказал человек в черном.

Крупная черноволосая женщина, сидевшая у боковой стены, поднялась и встала перед столом судьи.

Высокий обвинитель быстро удостоверился в ее гражданской благонадежности, и она поведала суду свою историю. Софи в ужасе услышала, что ее безобидное сочувствие судьбе кармелиток истолковано как нападки на революцию. Но окончательно повергло ее в смятение заявление о том, будто она с мужем подбивала своих работников и крестьян присоединиться к Вандейскому мятежу.

– Ваша дочь была в церкви, когда услышала эти слова? – спросил обвинитель.

– Да. У нее отличная память, и она сразу пересказала мне все, что слышала.

– Но это же ерунда какая-то! – вскричала Софи. – Позвольте мне отыскать отца Пьера, и он подтвердит, что ничего такого я не говорила.

– Заключенная, соблюдайте тишину, – сказал судья.

– Я не имею права на защиту?

– По Закону от двадцать второго прериаля второго года Французской республики, принятого Конвентом, – нараспев проговорил судья, – обвиняемым, представшим перед судом, не позволено иметь адвокатов и защищать себя. – Он обернулся к присяжным. – Каков ваш вердикт?

– Виновна, – произнесли они хором.

Судья кивнул и снова обратился к Софи.

– Гражданка Софи де Синь, – провозгласил он, – вы приговариваетесь к смерти через гильотинирование. Приговор будет приведен в исполнение немедленно.

На этом суд над Софи закончился.

Вместе с Этьеном и четырьмя другими несчастными она провела в камере два часа, когда появился доктор Бланшар. Стражник пропустил доктора внутрь, и он тепло обнял де Синей, однако на лице его лежала печать серьезности. Он уже знал о решении суда и пообещал договориться с тюремным священником, чтобы тот зашел к ним в камеру.

Потом Бланшар отвел Этьена в угол и о чем-то долго и напряженно шептался с аристократом. Софи не слышала, о чем шла речь, но видела, как Этьен согласно кивнул в конце. После этого Бланшар сказал ей, что рядом есть пустая камера, куда он просит ее выйти с ним на минуту. Подозвав стражника, он велел ему открыть дверь и жестом пригласил Софи следовать за ним. Этьен ободряюще улыбнулся ей. Совершенно сбитая с толку, она пошла с доктором. В соседней камере Бланшар сказал, что хочет осмотреть ее.

Дело было рискованное. Сначала нужно суметь убедить судей. И не было никакой гарантии, что трибунал вообще обратит внимание на его слова. Но все же в недавнем прошлом имелось несколько примеров того, как отменяли или откладывали казнь беременным женщинам. Даже отсрочка исполнения приговора стала бы успехом. Несколько выигранных у смерти недель или месяцев могли как минимум дать новый шанс на спасение.

Вернув Софи в ее камеру, Бланшар быстро покинул Консьержери и отправился во Дворец правосудия. Там ему пришлось ждать почти час, прежде чем трибунал принял его.

Он знал, как с ними надо говорить. Его тон был уважительным, но профессионально твердым.

– У меня срочное сообщение для вас, – заявил он председателю суда. – Женщина де Синь беременна.

– Откуда вам это известно?

– Я только что осмотрел ее.

– Это выглядит подозрительно.

– Ничуть. Она молода и замужем.

– В таких случаях, доктор, мы обычно оправляем женщин в наш дом престарелых, где их осматривают сестры.

– Как пожелаете. Но прошу простить меня, если я буду настаивать на том, что могу поставить более точный диагноз, чем старые повитухи. Я специально занимался этой сферой медицины.

– Хм…

Председатель суда задумался. За спиной Бланшара стукнула дверь. Глаза судьи метнулись к вошедшему, и потом его голова опустилась в поклоне. Затем тишину прорезал резкий голос:

– Я послал к вам двух аристократов. По фамилии де Синь.

– С ними уже разобрались, гражданин, – сказал судья.

Бланшар обернулся и оказался лицом к лицу с Максимилианом Робеспьером.

Какая странная, загадочная личность, подумал Бланшар. Подавляющее большинство французов боялись его, и на это были причины, но он как врач видел в неподкупном якобинце интересный объект для изучения.

В основе своей якобинцы были атеистами. Если они и преклонялись перед чем-то, то только перед Разумом. Если ими двигали какие-то чувства, то это была в той же степени ненависть к старому режиму, в какой и любовь к Свободе. Но не таков был Робеспьер. Он верил в Бога. Не в старого Бога Церкви, разумеется, а в нового, просвещенного Бога, которого сам придумал: в Высшее Существо. Робеспьер считал, что оно выражало себя посредством революции и что его воплощением на земле должен стать мир свободных и разумных людей.

Он вовсе не скрывал своих убеждений. Совсем недавно на просторном Марсовом поле, что лежало к югу от реки, он организовал публичный праздник Высшего Существа, и это мероприятие посетили тысячи людей. Некоторые сочли торжество напыщенным, другие – смехотворным, но, когда Робеспьер выступил с длинной и высокопарной речью, стало очевидно, что этот выдающийся якобинец не рядовой солдат революции, а ее верховный жрец.

Возможно, в этом крылась его сила. Возможно, это делало его таким беспощадным, таким непреклонным. Слуга Высшего Существа не страшился причинить боль простым смертным.

Тем не менее сам он тоже был смертным, а потому ему не чужда была зависть, даже мелочность.

– Однако возникла проблема, гражданин, – продолжал судья.

– Что за проблема?

– Этот доктор говорит, что женщина беременна.

Максимилиан Робеспьер направил холодный взгляд на Эмиля Бланшара. Его лицо ничего не выражало.

– Я вас знаю? – спросил он наконец.

– Однажды я лечил вас по просьбе вашего врача Субербьеля, когда он занемог.

– Да, теперь вспомнил. Вы Бланшар. Субербьель высоко о вас отзывался. – (Эмиль поклонился.) – Вы говорите, что она беременна.