Париж - Эдвард Резерфорд

Тем не менее сам он тоже был смертным, а потому ему не чужда была зависть, даже мелочность.

– Однако возникла проблема, гражданин, – продолжал судья.

– Что за проблема?

– Этот доктор говорит, что женщина беременна.

Максимилиан Робеспьер направил холодный взгляд на Эмиля Бланшара. Его лицо ничего не выражало.

– Я вас знаю? – спросил он наконец.

– Однажды я лечил вас по просьбе вашего врача Субербьеля, когда он занемог.

– Да, теперь вспомнил. Вы Бланшар. Субербьель высоко о вас отзывался. – (Эмиль поклонился.) – Вы говорите, что она беременна.

– Да.

Робеспьер не сводил с него взгляда:

– Дантон был в числе ваших пациентов?

– Да. Некоторое время.

Вопрос был, несомненно, опасен, но лгать было бы глупо. Робеспьера ответ Бланшара как будто удовлетворил.

– В тюрьме Тампль есть места? – спросил он у судьи, и тот кивнул.

– Де Синь приговорен к смерти, и пусть приговор исполнят немедля. А его жену следует поместить в Тампль… на время.

Бланшар видел, как судья сделал запись.

Робеспьер повернулся, чтобы уйти. Потом ему что-то пришло в голову, и он остановился:

– Гражданин Бланшар, вы сказали, что та женщина беременна. Очень хорошо. Скоро мы в этом убедимся. – Он помолчал и предостерегающе поднял руку. – Но если окажется, что вы солгали и хотели помешать правосудию свершиться, тогда вы сами предстанете перед трибуналом. Я лично прослежу за этим.

После этих слов он покинул комнату.

Позднее в тот же день доктор Эмиль Бланшар стоял на огромной площади между садом Тюильри и Елисейскими Полями. Ее в свое время назвали площадью Людовика XV, но теперь переименовали в площадь Революции. В ее центре стояла гильотина.

Он знал маршрут, которым двигались повозки с осужденными на казнь. От Консьержери через реку и дальше по улицам, на которых собирались толпы народа, чтобы смотреть, издеваться или осыпать проклятиями – кому что захочется. Повозка, на которой находился Этьен де Синь, была в тот день последней. Когда она въехала на площадь, Бланшар сумел разглядеть своего молодого друга.

Зеваки почти не отреагировали на прибытие этой повозки, возможно, потому, что не знали осужденных в лицо. Или потому, предположил Бланшар, что уже начали уставать от бесконечного кровопролития, свершающегося у них на глазах каждый день. Так или иначе, появление Этьена на площади не вызвало особого всплеска оскорблений. Очень бледный, он смотрел на высокую гильотину.

Какая ирония, думал Бланшар. Устрашающую машину смерти предложил использовать во Франции не кто иной, как врач, достопочтенный доктор Гильотен, в качестве более гуманного способа казнить преступников: при падении лезвия с высоты смерть наступала мгновенно. И по этой причине многие возражали против введения гильотины, говоря, что врагов революции нужно заставить страдать, что их следует разрывать на части, как поступали в старые добрые времена с предателями. К тому же добродетельной публике такое зрелище доставит больше удовольствия.

Стоя на площади перед гильотиной, Бланшар с особой ясностью понял, что над его собственной судьбой тоже навис меч. Через месяц или два – самое больше через три – он сам прибудет сюда в такой же повозке. Робеспьер увидел его насквозь. В своем стремлении спасти жизнь Софи Эмиль Бланшар диагностировал беременность, которой не было.

Софи не хотела идти на эту уловку.

– Я умру с тобой, – говорила она Этьену.

Но тот даже не стал слушать ее возражения и сказал, что она должна воспользоваться шансом, который дал ей доктор Бланшар.

– Если ты откажешься, – убеждал де Синь жену, – то сделаешь мою смерть еще труднее.

Итак, она проживет чуть дольше, в тюрьме. Потом правда выйдет наружу, и ее все равно казнят. Бланшар же предстанет перед трибуналом, после чего его погрузят в эту повозку и привезут, вероятнее всего, на эту самую площадь, положат под тот же самый нож. А его жена и дети останутся без защитника и кормильца.

Один акт милосердия, один безрассудный поступок. Он совершил его из лучших побуждений, но просчитался, и теперь ошибка будет стоить ему жизни. Как он мог пойти на такой риск? Он проклинал свою глупость. И в тот момент Бланшару показалось, что нет в мире ни справедливости, ни высшей цели. Только сила и бдительность, скрытность и счастливый случай могут отсрочить смерть, а человеческое общество ничем не отличается от зверей в лесах и рыб в море.

С печалью и жалостью, но и со страхом Бланшар наблюдал, как Этьена де Синя привели на помост, положили на скамейку под страшным косым лезвием и оно в ту же секунду с жутким дребезгом упало вниз.

Он увидел, как голова Этьена скатилась в подставленную корзину. А потом высокая женщина, стоявшая у самой гильотины, сунула руку в корзину, схватила голову за волосы и высоко подняла ее в знак триумфа.

Неделя, которая последовала за казнью де Синя, была для доктора Бланшара трудной. Иногда ему хотелось рассказать все жене, с которой Эмиль привык всем делиться, но останавливало чувство стыда. Что скажет его бедная семья, когда узнает, что он так безответственно пошел на смертельный риск ради Софи де Синь? Неужели он даже не вспомнил о них, когда поставил на карту свою жизнь, их безопасность и счастье? Какой он после этого муж и отец? И что хуже всего: своим поступком он ничего не добился. Софи все равно погибнет. Все было напрасно. Он полный идиот.

Поэтому Эмиль Бланшар молчал.

Себе он говорил, что оберегает семью. Зачем ввергать своих близких в пучину отчаяния раньше срока? Пусть насладятся тем временем, что осталось у них перед тем, как их мир взорвется. Он посвятит всего себя тому, чтобы сделать эти последние месяцы самыми счастливыми в их семейной жизни.

И до определенного момента доктору казалось, что у него это получается. В первый вечер, когда дочка предложила ему партию в карты, он сел за стол и провел за бессмысленным занятием более часа, хотя до сих пор на все подобные просьбы отвечал отказом. Когда сын из-за небрежности порвал свою лучшую куртку, Бланшар улыбнулся сочувственно и сказал, что такое могло приключиться с каждым. С женой он был любящим и заботливым. Через три дня Эмиль почти гордился собой. Несмотря на все свои недостатки, думал доктор Бланшар, в трудную минуту он ведет себя как подобает, и это будут помнить, когда его не станет. Каково же было его удивление, когда в тот же вечер, как только они остались наедине, жена посмотрела на него тревожно и спросила:

– Что случилось?

– Ничего, – ответил он. – Почему ты спрашиваешь?

– Ты какой-то напряженный. И вид у тебя несчастный.

Он чуть не поддался порыву во всем признаться, но вместо этого воскликнул:

– Ничего подобного, дорогая! Времена сейчас нелегкие, тут не поспоришь. Но для меня величайшая отрада в жизни – это жена и дети.

С утра Бланшар удвоил свои усилия.

Миновали сутки, потом еще одни. Каждый день все новые зачинщики заговоров, реальных и воображаемых, представали перед трибуналом, неустанно катились одна за другой повозки от тюрьмы к гильотинам. Но доктор Бланшар продолжал следовать своему плану: расточал в семье улыбки и любовь, скрывая в душе ад.

Почти десять дней прошло после казни Этьена де Синя, когда из Конвента пришла новость: Робеспьер нарушил длившееся месяц затворничество и вернулся, чтобы произнести речь. Но если раньше каждое его слово встречалось бурными рукоплесканиями, то на этот раз случилось невероятное. Бланшар услышал обо всем от адвоката, который оказался свидетелем той сцены.

– Его криками заставили замолчать, – взахлеб рассказывал адвокат. – Больше не желали слушать. Робеспьер зашел слишком далеко. Никто уже не понимал, кого и в чем он обвинит в следующий раз. После того праздника в честь Высшего Существа в Конвенте стали говорить, что он возомнил себя Богом. И у Дантона, знаете ли, было много друзей. Раньше они не смели поднять голову, но не простили Робеспьеру того, что он сделал.

– Но Робеспьер все еще грозный противник, – осторожно заметил Бланшар. – Те, кто заглушил его криками, могут пожалеть об этом.

Однако он ошибся. Потому что днем позже стало известно о еще более поразительном событии. Кто-то, затаивший на Робеспьера злость, пытался застрелить его и ранил в лицо.

И потом это случилось. Возможно, недовольство, исподволь копившееся в людях, выплеснулось бы в любом случае. Бланшар не мог сказать наверняка. Но теперь, увидев Робеспьера сначала лишенным слова, а затем раненым, Конвент набросился на него с животной яростью, как набрасывается стая волков на вожака, давшего слабину. От скорости расправы занимался дух. Робеспьера судили и приговорили к смерти. Потом, с перевязанной челюстью и все еще в крови, непреклонного, неподкупного якобинца и верховного жреца революции отвезли, как ранее множество его жертв, на площадь Революции и под рев толпы гильотинировали.