Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

Удалось найти всё-таки. Встреча была и радостной, – знаменитый земляк приехал, депутат, – и горькой. Донцы порассказали про своё житьё-бытьё, – в том числе о том, как им пригнали, наконец, коней, а… сёдел не оказалось. Как воевать?

Сердце полнилось впечатлениями – то трудными, то обнадёживающими.

В 19-й довелось повидаться с братами-писателями: заглянул к ним в газету – три километра от передовой – сосновый лес восточнее деревни Вадино. Военкор Илья Котенко вспоминал: «Появились они неожиданно, когда мы, расположившись на брезенте, поедали свой военторговский обед. Первым из-за маленьких сосенок вышел Михаил Александрович. Увидев нас, он остановился, поджидая Фадеева, Петрова и сопровождавшего их работника политотдела армии (Лестева. – З. П.)… Затем сделал несколько шагов вперёд и, чуть улыбаясь, приложил руку к зелёному козырьку фуражки:

– Здорово, земляки!

Мы вскочили…

Только наш старейшина, любимый “батя”, писатель Александр Бусыгин, с ухмылочкой вытер ладонью рот и, поправив выгоревшую, закапанную смолой пилотку, шагнул навстречу:

– Здорово, Михаил Александрович!

– Здравствуй, Александр Иванович!

Они поздоровались чинно, чуть склонив головы, но в глазах обоих бегали какие-то удивительно милые бесенята, а затем, видимо не выдержав, они – и Шолохов, и Бусыгин – бросились друг к другу и обнялись так, что, казалось, намертво прикипели к спинам их руки.

Затем Бусыгин поцеловался с Фадеевым, крепко пожал руку Петрову и как-то ловко обхватил их всех троих».

В большой, крепкой землянке собрались все вместе – старинный знакомый по Ростову, бывший редактор ростовского журнала «На подъёме» Александр Бусыгин, Штительман, Кац, ещё один поэт, по роду донской казак, Анатолий Софронов и переводчик «Алисы в стране чудес», хохол Александр Павлович Оленич-Гнененко – он тоже жил в Ростове с 1931 года.

Порассказали о своём житье-бытье.

Оттуда Шолохова, Фадеева и Петрова вызвали к Коневу. На обратном пути обменивались мнениями.

– Ну что скажешь? – вполголоса спросил Фадеев. – Вроде неплохо наши экипированы.

– Пленных видел? – жёстко спросил Шолохов.

– Ну?

– Надрессированные машины.

Одного из немцев Шолохов опишет в очерке «Военнопленные», чтоб советским людям было понятно, с кем они имеют дело.

«Танкист. Был во Франции, в Югославии, в Греции. Танк его вчера в бою подорвал красноармеец связкой ручных гранат. Выскочив из машины, отстреливался. Ранен четырьмя пулями. Раны лёгкие. Изредка морщится от боли, но держит себя с нахальным, напускным мужеством. Отвечая на вопросы, не поднимает глаз. На некоторые вопросы категорически отказывается отвечать, но зато обстоятельно, заученными фразами говорит о превосходстве германской нации, о неполноценности французов, англичан, славянских народов. Нет, это не человек, а плохой пирог с дурно пахнущей начинкой. Ни одной своей мысли, никаких духовных интересов. Спрашиваем, знает ли он Пушкина, Шекспира. Он морщит лоб, думает, потом задаёт вопрос:

– Кто это такие? – И, получив ответ, кривит тонкие губы презрительной усмешкой, говорит: – Не знаю и знать не хочу. Не испытываю в этом надобности.

Он уверен в победе Германии. С тупым, идиотичным упрямством он твердит:

– К зиме наша армия разделается с вами и тогда со всей силой обрушится на Англию. Англия должна погибнуть.

– А если Россия и Англия разделаются с Германией?

– Этого не может быть. Фюрер сказал, что мы победим, – глядя себе под ноги, отвечает пленный. Он отвечает, как неумный ученик, твёрдо заучивший урок и не утруждающий себя излишними размышлениями.

Что-то фальшивое, неправдоподобно-уродливое есть в облике этого юноши, и только одна фраза звучит у него по-настоящему искренне:

– Жаль, что моя военная карьера прервана…»

* * *

Сохранилось несколько фотографий тех дней.

Шолохов рассматривает трофейный танковый гироскоп, подаваемый ему офицером; рядом, улыбаясь, стоят Петров и Фадеев. Они оба заметно выше Шолохова.

Все трое и группа бойцов и командиров – возле подбитого немецкого огнемётного танка «Фламинго».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Фадеев и Шолохов рассматривают прибор для дымопуска.

Эти три фото сделаны в 20-й армии.

Следующие – уже в 19-й.

Шолохов и Фадеев – на лёгком танке.

Шолохов, Фадеев, Петров и группа командиров во главе с Коневым на кромке передовой рассматривают позиции.

Шолохов и Фадеев сидят за столом. Рядом – Петров. Перед писателями стоит, рассказывая что-то, Конев. В кадре – несколько штабных офицеров.

На нескольких фото виден орден Ленина на груди у Фадеева. Шолохов без ордена. Все в гимнастёрках, с отложными воротничками. Через плечо – портупеи и широкие лямки от противогазов.

Уезжая, Шолохов пообещал Коневу, что напишет о нём, о его армии.

В «Красной звезде» тогда о Коневе писали много, но генералу, конечно же, хотелось шолоховского слова.

Заглянул к Ортенбергу посоветоваться, тот Шолохова огорошил:

– Михаил Александрович, 28 августа был мне звонок. «Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин». Слышу: «Здравствуйте…» – «Слушаю вас, товарищ Сталин!» – «Довольно писать о Коневе», – и положил трубку. Извините уж. О Коневе – ни слова.

В итоге в шолоховском очерке речь шла только о 20-й армии.

Сталин ждал, что 19-я армия разгромит духовщинскую группировку противника, – но надежды не оправдывались. При этом из числа советских военачальников Конев оставался, пожалуй, самой большой сталинской надеждой, и Сталин, имея на него виды, не хотел ни выдавать местонахождение Конева, ни перехвалить его раньше времени.

Удивительно, но даже после войны, в своих мемуарах, Конев с превеликим сожалением вспомнил – Шолохов у нас был, но описать дела наши ратные возможности не нашёл.

Но если б только Конева нельзя было упоминать…

Повторялась, уже в новых обстоятельствах, история становления колхозов: Шолохов видел много всего разного, обескураживающего и горького, слышал солдатскую злую ругань по самым разным поводам. Писать об этом было нельзя, – а может, даже и незачем писать на всю страну, – но сказать-то надо было хоть кому-то.

Сразу после возвращения из той командировки Фадеев ушёл в запой на неделю. Пил у своей любовницы – вдовы Михаила Булгакова Елены Сергеевны, с которой Булгаков и написал свою Маргариту. В итоге член ЦК, а с недавнего времени ещё и руководитель Союза писателей Фадеев был вынужден писать Шкирятову объяснительную.

Шолоховское сердце водка унять не могла.

2 сентября снова за своё:

«Дорогой тов. Сталин!

Сегодня я вернулся с фронта и хотел бы лично Вам сообщить о ряде фактов, имеющих немаловажное значение для дела обороны нашей страны».

Сталин принять его не смог, что объяснимо, и тогда Шолохов использовал все иные имеющиеся возможности. Для начала он занялся выправлением ситуации с полевой почтой. Сотни писем терялись, не находили адресатов – бойцы страдали без весточки из дому. Жалобы потоком шли в «Красную звезду», оттуда их переправляли командованию фронтами – и на том всё завершалось.

Шолохов настоял на подготовке спецдоклада Сталину по этому вопросу. Подкрепили доклад ста выдержками из фронтовых жалоб – и положили вождю на стол. На другой же день писателю перезвонили из Политбюро и отчитались, что меры будут приняты немедленно.

Неменьшее шолоховское раздражение вызывали пропагандистские выдумки, наводнившие советские газеты. Не хуже других понимая, что такое пропаганда, он считал, что бестолковое враньё сейчас может пойти только во вред. Так, в советских газетах писали, что у одного пленного немца было найдено письмо, в котором говорилось, как в Германии для жён немецких солдат устраивают «случные пункты»: дабы удовлетворить похоть немок.

Шолохова несколько раз допускали на допросы пленных. После очередного допроса с ним захотел поговорить один из немцев. Через переводчика он пояснил:

– Ваши политруки рассказывают, что для немецких жён устраивают случные пункты. Это было шуточное письмо, русские неправильно его поняли. Мы, немцы, любим грубые шутки. Солдату пишет из Германии его друг и подшучивает над ним: пока вы там воюете, ваших жён здесь развлекают. По-моему, господин комиссар, печатая такие материалы, вы сами себе приносите вред. В Германии это подхватывают, публикуют переводы ваших статей в наших газетах и все смеются.