Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Криппс в течение месяца ждал, когда народ потребует его введения в состав правительства, но по-прежнему опасался служить под началом Бивербрука.

В январе правительство Черчилля получило поддержку, но военные неудачи в феврале и растущая напряженность в политических кругах заставили Черчилля в середине февраля реструктурировать правительство и военный кабинет. Он сократил военный кабинет с девяти до восьми членов. Одним из первых был уволен военный министр Дэвид Маргессон. Черчилль не слишком хорошо обошелся с этим преданным тори, вспоминал лорд Джеффри Ллойд: «Должен признаться, я никогда до конца не смог простить Черчилля за то, что он уволил моего старого друга лорда Маргессона, который был его большим другом». На самом деле Маргессон был предан Черчиллю, но большим другом не был. Маргессон, парламентский координатор при Чемберлене, безжалостно расправлялся с тори, которые были не согласны с чемберленовской политикой умиротворения, делал все возможное, чтобы не допустить Черчилля в правительство. Но, хотя Маргессон был преданным чемберленовским стражем порядка, он помог справиться с опасениями и тори, и лейбористам, когда Чемберлена сменил Черчилль. С того момента он верно служил Черчиллю, и с начала 1941 года в качестве военного министра – должность, к которой он не стремился, но от которой не смог отказаться, когда Черчилль предложил занять ее.

Военный кабинет – несмотря на название – был административным органом, меньше занимавшимся стратегией, а больше корректировкой инструкций, изданием приказов и учетом солдат и материального обеспечения. Учитывая, что Черчилль был министром обороны, работа Маргессона была чисто символической и сводилась чаще к ловле дротиков, чем к их метанию, причем в основном черчиллевских, судя по запискам Черчилля Маргессону. В одной из последних, написанных после капитуляции Сингапура, Черчилль возмущался готовностью британских офицеров открыто обсуждать – признавать! – провал в обороне: «Они, похоже, оправдывают себя в самых мягких выражениях. Они вообще занимаются защитой крепости, а не возрождением бушманитов»[1227][1228].

Маргессон не обладал организаторскими способностями; при Чемберлене у него отлично получалось держать партию в узде. Он больше года преданно служил Черчиллю только для того, чтобы быть уволенным в первых рядах, вспоминал лорд Ллойд; Черчиллю «нужен был козел отпущения для всех неудач в Западной пустыне, не мог же он сам признаваться в этих неудачах». В своих воспоминаниях Черчилль просто отметил, что Маргессон «перестал быть военным ми нистром». Маргессон впервые узнал об уготованной ему участи от своего постоянного заместителя, Перси Джеймса Григга, который был личным секретарем Черчилля в бытность его министром финансов. Черчилль попросил Григга взять на себя работу Маргессона, но государственный чиновник с карьерными притязаниями медлил, поскольку переход с государственной службы на должность министра означал потерю всех пенсионных накоплений. Черчилль настаивал. Григг вступил в должность «в качестве акта патриотизма», вспоминал Малькольм Маггеридж, хотя подозревал, что «Уинстону нужна была марионетка, а не военный министр». Так и случилось. Позже Брук написал: «Провидение было милостиво ко мне во время войны, поставив во главе военного кабинета П.Дж. [Григга]». Григг служил до конца войны. Когда он вышел в отставку, вспоминал Маггеридж, его финансы были «на нуле» и Черчилль «с ним больше не общался»[1229].

Совершив перестановки в кабинете, Черчилль ждал решения Бивербрука относительно должности министра снабжения; в середине февраля, к удовольствию Черчилля, Бивербрук дал согласие. Но не прошло и двух недель, как Бивербрук решил отказаться. Он был болен, давно страдал от астмы. В последнее время его состояние настолько ухудшилось, что он рассматривал возможность полетов на большой высоте, чтобы у него очистились легкие и он смог немного поспать. Он настолько тяжело дышал, что Черчилль во время заседания принял его свистящее дыхание за мяуканье кота и приказал, чтобы «кто-нибудь прекратил это кошачье мяуканье». Бивербрук был на грани того, что Черчилль позже неоправданно назвал «нервным срывом». Клементина воспользовалась случаем, чтобы посоветовать мужу в письме: «Мой дорогой, попробуй избавиться от этого микроба, который, многие люди боятся, есть у тебя в крови, – изгони этого демона и посмотришь, не станет ли воздух чище. Тебе будет не хватать его энергии, его гения, но в Криппсе ты сможешь найти новый источник силы». Черчилль последовал ее совету и принял отставку Бивербрука. Криппс вошел в новый состав кабинета в качестве лорда – хранителя печати и лидера палаты общин[1230].

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Со стороны могло показаться, что Черчилль, считавший назначение Криппса своим политическим поражением, «подставил ножку» Криппсу, который не обладал гибкостью, а умел только спокойно обсуждать правовые вопросы, что не имело никакого значения в палате, состоявшей из шумных вольнодумцев. Вскоре Черчилль отправил Криппса в Индию, чтобы тот убедил Ганди заверить в верности Британии в обмен на гарантию получения Индией статуса доминиона после войны. Десять лет назад Ганди и Национальный конгресс отвергли подобное предложение. Теперь, когда Ганди убеждал индийцев не сражаться за Британию, а сдаться на милость японцев, миссия Криппса была обречена на провал. Таким образом, Криппс, по словам историка и парламентария Роя Дженкинса, занял номинально высокое положение, но это была только «видимость». Перед отъездом в Индию Криппс, романтизировавший сталинскую Россию, предсказал, без каких бы то ни было доказательств, что война будет (успешно) завершена за год. Британцы пристально следили за предсказаниями своих политиков; общественному деятелю, давшему обещание, следовало сдержать его[1231].

Черчилль тоже давал обещания: что Крит будут защищать до последнего, что Сингапур удержат, что немцев и итальянцев выгонят из Северной Африки. Почти два года Черчилль говорил своей семье, своим секретарям, ученикам Харроу, что «это величайшие дни нашей страны». Времена были великими для Черчилля, но не потому, что Англия побеждала, – побед-то как раз и не было, – а потому, что Англия сражалась с Германией, а теперь и с Японией до последней капли крови. Однако Молли Пэнтер-Доунес в феврале написала, что, хотя британцы верили Черчиллю, потому что раньше он говорил им только правду, «вызывало беспокойство, что хорошая речь может увлечь оратора так же, как и аудиторию». Черчилль понял это и теперь обещал только больше жертв, больше поражений и больше неудач, и выполнял свои обещания[1232].

Благородная борьба за выживание Британии сделала эту войну великой для Черчилля. Его вера в праведность цели и мужество простых англичан была безмерной. Призывая сохранять патриотизм, который уже должен был истощиться, он заслужил преданность почти 50 миллионов британцев, собиравшихся у радиоприемников дома и в пабах, в клубах Вест-Энда и на складах Ист-Энда. Несмотря на потерю Сингапура, на возобновившееся наступление Роммеля на Египет, несмотря на невыполненные обещания, согласно социологическим опросам, 79 процентов британцев поддерживали Черчилля. Эти люди, верившие, что за мир можно заплатить любую цену, четыре года назад радовались тому, что Англия предала Чехословакию. Тогда его слова не нашли отклика в их душах. Если бы они послушались его тогда, им бы не пришлось слушать сейчас, как он говорит о новых бедствиях, как напоминает о том, что ожидает, что они будут сражаться не жалея себя, чтобы защитить свою страну.

Теперь они внимательно слушали, и Черчилль убеждал их, что судьба человечества на чаше весов, и распалял их чувства, поддерживая их решимость своим красноречием и оптимизмом. Таким образом, с июня 1940 до начала 1942 года, в тот момент, когда поражение и порабощение их родного острова казалось сначала неизбежным, потом возможным, а потом опять очень даже возможным, звезда Черчилля всходила все выше, соперничая с темной звездой Гитлера, чьи речи, хоть и на другом языке и другой направленности, в самых разных местах насаждали убийственную антиутопию. Фюрер и Тодзио были двумя чингисханами, стремившимися разрушить все, чем дорожил цивилизованный мир. Черчилль решил сохранить это, и сохранить с улыбкой на губах, показывая знак V. «Удивительно, как он умудряется сохранять такой довольный вид, несмотря на огромную ношу, которую он несет на своих плечах», – сказал Алан Брук, который тоже нес тяжелую ношу, будучи начальником имперского Генерального штаба, которому Черчилль поручил разработать стратегию борьбы до окончательной победы[1233].