Пляска в степи - Виктория Богачева

верила. Ни разу она не слыхала, чтобы такой гвалт стоял, когда Ярослав с гридью говорил! А тут же… мужи думающие разошлись что дети малые. Позабыли и про Святополка, и про опасность неминуемую! Взялись старые обиды припоминать, друг друга словами злыми оговаривать…

Звенислава нервно расправила на коленях подол свиты из белого аксамита с серебряным шитьем и соболиной опушкой. Нарочно надела лучшие одежды свои да богатые украшения, чтобы солиднее казаться.

Она не знала, что ей делать: встать подле дядьки Крута и умолять бояр? Тихонько на скамье отсидеться? Заплакать? Напомнить, как князю обещали ее да Ладогу беречь?.. Она заломила на руках пальцы и заскользила взглядом по гриднице, всматриваясь в лица бояр. Воевода молчал да знаков никаких ей не подавал, и Звенислава уже приготовилась подняться, когда услышала, как вздохнул рядом с ней старый Любша Путятович.

Опираясь на длинную клюку, он встал с лавки, и Звенислава невольно подорвалась ему вслед, поддержать под вторую руку — уж больно уставшим показался ей седобородый старик.

— Сиди, девочка, — улыбнулся ей ласково, словно внучке. — Сиди-сиди, вам с дитем отдыхать побольше надобно.

Шаркая ногами и стуча клюкой по дощатому полу, Любша Путятович медленно шел к воеводе. Постепенно стихли голоса прочих бояр. Все замолчали и подобрались, и их взгляды были прикованы к седобородому старику. Был он по зимам самым старшим среди бояр, и уважали его за то, что ни с кем никуда не ругался, говорил честно то, что думал, и судил по Правде.

— Ярослав — нам князь, и никого другого мы не хотим, — остановившись одесную воеводы, сказал Любша Путятович и для верности пристукнул клюкой о пол. — Святополк — окаянный предатель. Ладогу ему не отдадим. Пущай попробует взять. Будем биться.

Железный меч VIII

Святополка видели в паре дней пути до Ладоги. Он пожег поля, которые едва начали вспахивать, и остановился передохнуть. Так уж спешил, что едва дружину свою до смерти не загнал. Теперь же набирался сил. Вестимо, для чего.

— Надо открыть княжичу ворота, — сказал боярин Гостивит Гориславич пару седмиц назад, когда воевода собрал на площади простой люд.

Его и тогда не шибко приняли, хотя и нашлись согласные. Кричали, мол, сперва разобраться надо, может, княжич с добром идет, а не со злом. Ведь Ярослав не лишил его удела в Белоозере, не созвал вече, чтобы с родных земель младшего брата выкинуть. Вот дураки и мыслили всякое.

Но нынче, когда стали доходить слухи, что на своем пути сжигал Святополк поля да разорял поселения, выгонял людей из изб и всяческие непотребства творил, то сторонников у него на Ладоге порядком поубавилось. А боярин Гостивит и вовсе язык прикусил да из терема своего нос казать перестал.

Вот и добро, думал воевода. Вот и добро. Уж шибко дядьке Круту хотелось по боярскому носу мечом рубануть. А так, коли глаза не видят, то и живется легче.

Впрочем, времени оставалось совсем мало, и попусту он его не растрачивал. Не велика птица боярин Гостивит, чтобы дядька Крут о нем вспоминал. Он делами поважнее был занят.

Все седмицы с того первого дня, когда на ладожском подворье помер принесший скорбную весть гонец, воевода готовился оборонять терем и городище от Святополка. Даже когда в это особо не верилось, и досужие языки разное болтали, мол, и с миром идет Святополк; и княжич он, может, в удел свой возвращается; может, оклеветали, и след князя Ярослава дождаться, а потом уже решать, и многое, многое другое, — все это время дядька Крут оставался верен себе. Своей чуйке, которая никогда прежде его не подводила, и слову, которое он дал Мстиславичу перед тем, как за его спиной закрылись ворота.

Он обещал, что присмотрит за княжеством и теремом, и по своему возвращению найдет все князь в целости и сохранности. И воевода намеревался слово свое сдержать. Хотя придется ему туго, тут уж он не сомневался. Ни с кем этими мыслями не делился, даже с сыном Будимиром.

Мстиславич, когда уходил, забрал с собой почти всю гридь, и в тереме осталось маловато воинов, чтобы против Святополка выступить. Потому воевода и готовился обороняться. Для защиты городища ему бы тоже побольше ратников сгодилось, но дядька Крут не привык жаловаться на судьбу. Сделает, что должен, и так хорошо, как токмо может. А там уж пусть рассудят Боги.

Вестимо, он был виноват. Должен, должен был наперед обо всем подумать, князю присоветовать. Нашто ему воеводы, которые дальше собственного носа не видят? С Ярославом-то все ясно было. Святополк ему брат, как никак. Кровь не водица, пусть даже и родич поганым оказался. Вот Мстиславич и не мог о нем так дурно подумать, как следовало бы.

А он, воевода, мог! И должен был! Должен был наперед все планы гаденыша предугадать. Он же и доброго слова про него никогда сказать не мог. Кому, как не ему, надлежало уразуметь, на что посягнет Святополк…

— Батя, — Будимир неслышно подошел к отцу со спины и положил ладонь тому на плечо.

Седмицу назад добрался он до Ладоги да с прибытком: с собой увез горемычную княжну Предиславу и двух ее дочерей. Не верил дядька Крут, что жена сможет Святополка остановить, коли прознает тот, что она нынче в ладожском тереме. Скорее, первым в нее стрелу пустит. Все ведали, что Предиславу он терпеть не мог.

Но Будимир ее пожалел. Не оставил в Белоозере, где и прибить ненароком могли, за мужнины-то дела. С собой забрал, чтоб была она под присмотром.

Воевода токмо рукой махнул: нынче одним меньше, одним больше…

Люди стекались в городище из ближайших поселений, ища защиты. Кто мог — уходил и забирал с собой все нажитое. Кто-то закапывал в земле, лишь бы на разграбление не оставлять. Благо, не столько многочисленным было у Святополка войско, чтобы все княжество охватить. Пострадали лишь те, кто поблизости от дороги жили, да и многих клятый княжич обошел стороной. Шибко уж на Ладогу торопился, терем дедовский да отцовский с землей сравнять.

А вот плодородную землю гаденыш поджигал исправно. Коли выстоят они нынче, будет будущая зима голодной. Некому было сохой вспахивать землю, некому было боронить. А где начали мужики, там Святополк обратил все их старания в пепел. Несложно было уразуметь, что тот намеревался с Ладогой сделать. Уж всяко не мирно править. Но дядька Крут нипочем ему не позволит.

А ведь была нынче самая пора, месяц Березозол. Как раз подсохло все после затяжной, снежной земли,